Проезжая очередную деревушку, видим: бабуля у калитки своего дома раннюю зелень продает.
– Остановись, – попросила жена, – куплю к ужину.
Я остановился у обочины. Она ушла и болтает, болтает о чем-то с бабушкой. Полчаса говорят, час проходит. Та тоже словоохотливая оказалась. Я две сигареты успел выкурить, протер панель приборов, окна снаружи и изнутри. Не вытерпел и собрался идти разнимать их.
Не успел. Жена подбегает к машине с охапкой укропа, редиски, лука, петрушки. Глаза из орбит готовы выскочить.
– Слушай, – заявляет громким шепотом, возбужденно, – у нее там (кивает на бабулю) петух такой красивый, что не могу не купить его. Недорого просит.
– Зачем тебе, – говорю, – петух? У нас и содержать его негде.
Мы дом недавно купили. Во дворе никаких построек нет.
– Найдем место! – уверенно восклицает жена. – Петух обалденный! Ты же сам когда-то мечтал завести павлинов в загородном доме. А петух, ты иди, посмотри, красавец не хуже. Даже лучше. Экзотику находим в иностранщине, а своего не замечаем. Ты посмотри, какой красавец! Он еще и яйца будет нам нести. И кукарекать по утрам, чтобы ты не спал до обеда.
– Мне твоего кукареканья хватает, от которого и по ночам не спится, – вздохнул я.
Жена не обратила внимания на колкость.
– Разводим разных попугаев, – продолжила она мысль. – Сколько лет приходится ждать, чтобы он слово сказал. А как прорежется голос, несет всякую чепуху. Картавит – слушать противно! А петух кукарекает от всей души на родном, понятном языке. Звонко, как будто частушки поет. Чем не экзотика?
Она бросила зелень в машину и опять побежала к бабушке.
Я сначала подумал, что она шутит в запальчивости.
– Остынь! – крикнул вдогонку. – Лучше ходики с кукушкой купим.
Но куда там! Меня уже не слышали. Смотрю: тащит петуха в наспех сделанной малюсенькой клетке из дощечек.
Есть такой тип людей, которые видят только начало действия, а дальше у них сознание покрывается мраком до самого плачевного конца поступка. В начале пути у них застилает глаза радужными видениями. Для них нет распутья. Они без сомнения идут туда, не зная куда.
…А петух и вправду красивым оказался, огненно-палевый с белыми, черными, изумрудно-зелеными перьями. Большой, мускулистый, за один присест не съешь. Не понимаю, как его, беднягу, в этот тесный ящик сумели втиснуть. Громадный, багряный гребень набок свалился. «Ко-ко-ко», – бормочет озабоченно и пытается в тесноте суетиться. «Ко-ко-ко», – беспокоится петух и головой вертит вправо-влево.
– Красавец! – глядит на него полыхающим взглядом жена и тоже вертит головой от возбуждения туда-сюда.
Петух – не курица, и жена – не петух, а так похожи!
«Ладно, – думаю, – чем бы душа ни тешилась, лишь бы не ворчала».
Едем дальше. Она нахваливает петуха, восхищается им, а я только мычу в ответ, поддакиваю. Петух – так петух! Пусть кукарекает!
Приехали и сразу же (не знали печали!) появилась сверхзадача: куда бы его устроить на постоянное место жительства?
– Надо какое-то гнездо соорудить, – говорит жена.
– Зачем? – спрашиваю.
– Клетка маленькая. Дощечек на нее пожалели. В тюрьме сидеть свободнее.
Завелась с полуоборота и ударилась в рассуждения:
– Все деревенские – жестокие люди. На вид эта бабуля – божий одуванчик, а засадила, изверг, бедную птичку в ящик, где той и вздохнуть невозможно. И никакой жалости! Ничего, ничего, петушок мой родной, теперь ты нашел добрых друзей. С сегодняшнего дня ты вызволен из плена бессердечных эксплуататоров. Теперь ты заживешь счастливой жизнью. Сейчас дядя сделает тебе уютное просторное гнездышко в большой светлой комнате, и будешь жить-поживать да добра наживать.
– Ты хочешь держать его дома?
– А где? Ты, я знаю, животных не любишь. Тебе, конечно, наплевать на братьев наших меньших. А они, между прочим, живые души. Боженька их такими создал. И не виноваты они, что разумом отстали от человека.
Я не вытерпел:
– Не от всех!
И зря, как всегда, ляпнул. Пришлось мне полчаса выслушивать гневные обвинения в черствости, в язвительности своего языка, который от яда должен вскоре раздвоиться и жалить всех несчастных близких, доводя их до состояния депрессии. И не только людей, но и животных, и, в частности, этого бедного петуха, который прибыл к нам с единственной благородной целью снабжать новых хозяев яйцами.
Тут меня осенило:
– Ты думаешь, он яйца будет нести?
– Мне – будет! А тебе – вот… – и показала кукиш.
«Боже, – подумал я, – мы всё перевернули в этом мире! Стало невозможно доказать человеку очевидное, а в ересь он сам с удовольствием верит – и доказывать не надо».
– Ты не знаешь, что петухи не несут яйца?!
Я был ошарашен.
– Тебе лишь бы гнездо не делать. Лишь бы у своего мангала крутиться да в телевизор пялиться, городской отпрыск! Белоручка! Чужды вы, горожане, природе. Не любите ее. Не цените птичек и зверюшек и всё живое вокруг. Окаменели среди бетона и кирпича. Очерствели душой. Вам бы только всё на тарелочке…
– Да не будет он нести яйца, – простонал я. – И моя душа тут ни при чем.
– Ничего ты не понимаешь. Сейчас все петухи – курицы. На птицефермах все несутся. Равноправие. Место ему надо определить, у каждого должно быть свое место, чтобы нестись. Тебе кровать поставили, диван. И ему нужно культурное гнездышко. Не беспризорником же ему жить.
– Он же гадить будет, – с последней надеждой, робко протестовал я.
– Уберем. За тобой, за здоровым жлобом, убираю, а от птички меньше вреда в сто раз.
– Петухов и куриц испокон веков на улице держали.
– Близорукий ты человек! Ты никогда не думаешь о завтрашнем дне. Он же во дворе зимой замерзнет. Я всегда подозревала у тебя садистские наклонности. Ты всю жизнь просидел в городе, травку видел только на газонах. У вас в семье не было четвероногих друзей, птичек, рыбок. У вас вообще не было друзей! Потому ты вырос черствым. Не любишь ни природу, ни животных. Никого не любишь, кроме себя. Эгоист.
…Пришлось мне из старой прикроватной тумбочки изготовить гнездо. Персональная комната получилась, уютная. Сам бы в ней жить согласился, если бы меня так обихаживали. Чтобы в гнезде было мягко коротать серые будни, пришлось разорвать мою старую зимнюю куртку.
Но мои старания петух надменно проигнорировал. Не то не понравилось ему гнездо, не то он весь дом за гнездо принял, посмотрел презрительно на плоды моей титанической работы и пошел гулять по дому. Степенно и важно обошел все закоулки в квартире, заглянул во все щели, куда только мог заглянуть, и всё приговаривал, прогуливаясь: ко-ко-ко. И с оценивающим взглядом вертел головой.
В каждом углу он постарался нагадить, проверяя любовь жены к животным. И это ему удалось. Она перестала выпускать половую тряпку из рук.
За день он освоился окончательно. Гнездо по-прежнему отвергал. И, разумеется, не снес ни одного яйца.
– Потому что к гнезду не привык, – оправдывала его жена. – Ты должен приучить птичку к гнезду.
Неслышно чертыхаясь, я попытался угнездить это существо. Но на всякую попытку загнать его в домик, он поднимал истошный крик, будто его засовывали в кастрюлю с лапшой, и неистово бил крыльями, поднимая облако перьев. На глазах рушились всякие надежды сделать его домоседом.
В конце концов, мои принуждения обидели петуха. Взгляд его стал недоверчивым и злобным. Он перестал даваться в руки, дико бегал по комнатам, наполняя дом петушиными воплями, пытаясь воинственно обороняться. А когда я повернулся к нему спиной и задумался, что делать с этой божьей тварью, петух вдруг с жутким кукареканьем бросился на меня, мутузя по голове крыльями, и больно клюнул в шею.
От неожиданности я заорал, насмерть перепугав и петуха, и жену, и, чуть живой от страха, выскочил из комнаты, едва успев закрыть за собой дверь.
– Что случилось? – прибежала на дикие вопли жена.
– Эта тварь еще и клюется!
Жена вздохнула облегченно.