— Молодец, друже, добрую схованку приискал под носом у турок. Только сдается, что не всем нам придется в ней день коротать. Вот почему. Не знаю, как приключилось, однако угодили наши други-товарищи с паном полковником в басурманскую западню и помочь им из нее выбраться можем лишь мы. Хоть маловато нас, но шкоду гуркам можем причинить большую: ударить в самое больное место и в самый неподходящий для них час. А ежели про наш удар будет знать пан полковник и поддержит нас атакой с реки, ворогам придется ох как несладко. Только как дать знать пану Сидловскому о часе и месте нашего удара… — будто в раздумье закончил Быстрицкий и выжидающе уставился на казака.

Полковой писарь затеял разговор не с первым подвернувшимся под руку запорожцем: рядом с ним сидел один из лучших разведчиков отряда Сидловского — куренной атаман Иван Прислипа. Приведенный на Сечь своим отцом Сидором Пересунько в девятилетнем возрасте, он до двадцати лет состоял молодиком при кошевом, после чего был приписан полноправным казаком в курень и вскоре прославился в ряде морских и сухопутных походов. Не питай Прислипа неуемной тяги к шинкам и не отличайся во хмелю буйством, давно бы выбился в чины вельможной войсковой старшины. Сейчас, опустив голову и поглаживая рукоять заткнутого за пояс ятагана, Прислипа молча.

— Как связаться с нашими? — наконец спросил он. — Очень просто — отправить к пану полковнику пару добрых хлопцев. Они передадут ему все, что следует.

— Отправить легко, а вот дойдут ли гонцы к пану Сидловскому? — усомнился Быстрицкий. — Ведь турки да татары наверняка перекрыли к чайкам все подступы.

— Само собой, — согласился Прислипа. — Только дело в том, что о нашей разведке турки ничего не знают, поэтому стерегут реку и берег вокруг чаек, а не степь за своей спиной. Надобно пробраться подальше к верховьям реки и оттуда незаметно приплыть к своим. Полую камышину в зубы, сами — под воду. И допоможи, Господь…

— Не подскажешь, кому из наших хлопцев такое под силу? Судьба всего отряда, сотни жизней товарищей будут в его руках. Ошибиться в подобном деле никак нельзя.

Куренной снова погрузился в молчание, его ладонь застыла на отделанной моржовым клыком рукояти ятагана. Думай, Иван Прислипа, хорошенько думай. Не на легкое дело предлагает решиться тебе полковой писарь. После ожесточенного морского боя и бессонной ночи нужно будет прокрасться мимо вражеских дозоров далеко в степь к истокам речушки и оттуда проплыть под водой к чайкам. Что-то не рассчитаешь, допустишь малейшую оплошность — ляжешь под пулей или саблей либо, того хуже, угодишь живым в чужие руки. И не окажется тогда в мире пытки и муки, с помощью которых вороги не попытаются вытянуть из тебя нужные им сведения. Так что думай, казаче.

Куренной поднял голову, бесстрастно посмотрел туда, где исчезала среди степного разнотравья заросшая камышом речушка.

— Пойдем я и мой побратим Панас Бурун. Не отвернется Господь от нас — все будет горазд. Что передать пану полковнику?

— Запоминай, друже.

Оставшийся с Быстрицким запорожец разбудил его перед заходом солнца. Вооружившись подзорной трубой, полковой писарь первым делом проверил, не произошло ли чего непредвиденного за время его сна.

События развивались так, как он и предполагал, поставив себя мысленно на место Сидловского и вражеского командира. Казачья флотилия виднелась на прежнем месте, на окружавших ее валах маячили фигуры часовых и угрожающе смотрели в степь стволы пушек. Турки и татары за истекший срок умудрились натаскать в устье столько песка и гальки, что засыпали его почти доверху, отчего речушка в этом месте вышла из берегов и разлилась по степи. Никаких приготовлений к скорому нападению на запорожцев во вражеском лагере заметно не было, и Быстрицкий облегченно вздохнул. Прогоняя из головы тревожные мысли о Прислипе, он стал внимательно осматривать в подзорную трубу местность возле чужой батареи, намечая кратчайший безопасный маршрут для скрытого подхода к ней.

Два гулких пушечных выстрела с казачьих укреплений грянули уже в полной темноте. Условленный сигнал или пушкари отпугнули подальше от валов назойливую татарву? Еще три выстрела, за ними снова два. Хвала тебе, Господи! Прислипа добрался к Сидловскому и сообщает, что полковник согласен с планом Быстрицкого и будет действовать в соответствии с ним.

С оставшимся при нем казаком полковой писарь спустились на берег моря, соблюдая все меры предосторожности, прокрались в степь, где в неглубоком овражце их поджидали высадившиеся ночью запорожцы — разведчики. Объяснять им не требовалось ничего — это уже сделал по пути Прислипа, и тотчас из овражца двинулась в сторону турецкой батареи тройка дозорных, за ней — весь маленький отряд. Шли, пригнувшись к земле, ступая друг дружке в след, положив указательные пальцы на спусковые крючки мушкетов и пистолетов. Тройка дозорных кралась впереди неслышными и невидимыми призраками, чутко прислушиваясь к ночным звукам, словно хищные птицы, и жадно принюхиваясь к окружающим запахам, как вступившие на охотничью тропу звери.

Опыт не подвел прошедших огни и воды дозорных — сотнях в трех шагов от батареи они учуяли вражеский секрет. Не увидели или услышали, а именно учуяли. Сами дозорные перед выступлением в путь тщательно вымыли руки и лица — избавились от жира болотной птицы «баба», который предохранял от укусов комаров, и сняли с себя рубахи, пропитанные для защиты от блох рыбьим жиром. Турки тоже использовали против комаров какое-то собственное снадобье с едва уловимым пряным запахом, и дозорные учуяли его среди множества привычных им степных запахов. Круто взяв вправо, дозорные обошли вражеский секрет стороной и вывели отряд в тыл турецкой батарее.

У орудий виднелись лишь часовые, остальные пушкари, судя по громкому храпу, спали на земле у лафетов. С берегов речушки доносилась перекличка расставленных у камышей патрулей, в стороне казачьих укреплений изредка вспыхивала вялая непродолжительная ружейная перестрелка. Значит. Быстрицкий сумел верно разгадать планы вражеского командира: после напряженного дня, полностью исключив возможность прорыва запорожцев в море, он дал янычарам и татарам ночь на отдых, чтобы утром, со свежими силами, приступить к уничтожению казаков.

Вместе с дозорными Быстрицкий подполз к месту, где трава вокруг орудий была скошена ятаганами, образуя удобную для действий артиллеристов батарейную площадку. Пристально всмотревшись в пушки, он определил, что батарея состояла из трофейных австрийских трехфунтовых орудий, тех, что в русской армии именовались полковой артиллерией. Для перевозки таких пушек обычно выделялось шесть лошадей, в бою их обслуживали восемь человек. Чем неудача! Захватив батарею, отряд Быстрицкого без труда сможет обратить против турок их же орудия. Тем более что всякий бывалый сечевик мог управляться с пушкой не хуже заправского артиллериста. Удалось бы только завладеть батареей без лишнего шума!

Из травы, обступившей батарейную площадку, одновременно в нескольких местах появились фигуры с саблями в руках, стремительно метнулись к часовым. До ближайшего из них было с десяток шагов, до самого дальнего — втрое дальше. Кажется, пустяк, но разве много требуется времени, чтобы спустить курок уже готового к бою мушкета или пистолета? На батарее раздались два-три испуганных вскрика, шум борьбы, звон от ударов металла по металлу и — проклятие! — ружейный выстрел. Теперь счет времени пошел на секунды.

Быстрицкий в мгновение ока очутился на батарее, подскочил к орудию, возле которого хозяйничали запорожцы. Сунул за ненадобностью пистолеты обратно за пояс, налег плечом на пушечное колесо. От берега речушки доносились тревожные крики патрульных, из темноты слышался топот множества ног, над травой со всех сторон появлялись головы мирно спавших до сего момента янычар. Но и запорожцы не теряли времени даром: одно орудие уже было развернуто навстречу бегущей от речушки на батарею толпе турок, два других уставили жерла на устье, откуда по галечной отмели, насыпанной днем турками и татарами, легко могла атаковать казаков вражеская конница.