Опустошенные, На перекрестки тьмы, Как ведьмы, по трое Тогда выходим мы.
Нечеловечий дух, Нечеловечья речь И песьи головы Поверх сутулых плеч.
Зеленой точкою Глядит луна из глаз, Сухим неистовством Обуревая нас.
В асфальтном зеркале Сухой и мутный блеск И электрический Над волосами треск.
1923
AN MARIECHEN
Зачем ты за пивною стойкой? Пристала ли тебе она? Здесь нужно быть девицей бойкой Ты нездорова и бледна.
С какой-то розою огромной У нецелованных грудей А смертный венчик, самый скромный, Украсил бы тебя милей.
Ведь так прекрасно, так нетленно Скончаться рано, до греха. Родители же непременно Тебе отыщут жениха.
Так называемый хороший, И вправду - честный человек Перегрузит тяжелой ношей Твой слабый, твой короткий век.
Уж лучше бы - я еле смею Подумать про себя о том Попасться бы тебе злодею В пустынной роще, вечерком.
Уж лучше в несколько мгновений И стыд узнать, и смерть принять, И двух истлений, двух растлений Не разделять, не разлучать.
Лежать бы в платьице измятом Одной, в березняке густом, И нож под левым, лиловатым, Еще девическим соском.
1922
x x x
Было на улице полутемно. Стукнуло где-то под крышей окно.
Свет промелькнул, занавеска взвилась, Быстрая тень со стены сорвалась
Счастлив, кто падает вниз головой: Мир для него хоть на миг - а иной.
1923 * * *
Нет, не найду сегодня пищи я Для утешительной мечты: Одни шарманщики, да нищие, Да дождь - все с той же высоты.
Тускнеет в лужах электричество, Нисходит предвечерний мрак На идиотское количество Серощетинистых собак.
Та - ткнется мордою нечистою И, повернувшись, отбежит, Другая лапою когтистою Скребет обшмыганный гранит.
Те - жилятся, присев на корточки, Повесив на бок языки, А их из самой верхней форточки Зовут хозяйские свистки.
Все высвистано, прособачено. Вот так и шлепай по грязи, Пока не вздрогнет сердце, схвачено Внезапным треском жалюзи.
1923
ДАЧНОЕ
Уродики, уродища, уроды Весь день озерные мутили воды.
Теперь над озером ненастье, мрак, В траве - лягушачий зеленый квак.
Огни на дачах гаснут понемногу, Клубки червей полезли на дорогу,
А вдалеке, где все затерла мгла, Тупая граммофонная игла
Шатается по рытвинам царапин, А из трубы еще рычит Шаляпин.
На мокрый мир нисходит угомон... Лишь кое-где, топча сырой газон,
Блудливые невесты с женихами Слипаются, накрытые зонтами,
А к ним под юбки лазит с фонарем Полуслепой, широкоротый гном.
1923
ПОД ЗЕМЛЕЙ
Где пахнет черною карболкой И провонявшею землей, Стоит, склоняя профиль колкий, Пред изразцовою стеной.
Не отойдет, не обернется, Лишь весь качается слегка, Да как-то судорожно бьется Потертый локоть сюртука.
Заходят школьники, солдаты, Рабочий в блузе голубой Он все стоит, к стене прижатый Своею дикою мечтой.
Здесь создает и разрушает Он сладострастные миры, А из соседней конуры За ним старуха наблюдает.
Потом в открывшуюся дверь Видны подушки, стулья, стклянки. Вошла - и слышатся теперь Обрывки злобной перебранки. Потом вонючая метла Безумца гонит из угла.
И вот, из полутьмы глубокой Старик сутулый, но высокий, В таком почтенном сюртуке, В когда-то модном котелке, Идет по лестнице широкой, Как тень Аида, - в белый свет, В берлинский день, в блестящий бред. А солнце ясно, небо сине, А сверху синяя пустыня... И злость, и скорбь моя кипит, И трость моя в чужой гранит Неумолкаемо стучит.
1923
x x x
Все каменное. В каменный пролет Уходит ночь. В подъездах, у ворот
Как изваянья - слипшиеся пары. И тяжкий вздох. И тяжкий дух сигары.
Бренчит о камень ключ, гремит засов. Ходи по камню до пяти часов,
Жди: резкий ветер дунет в окарино По скважинам громоздкого Берлина
И грубый день взойдет из-за домов Над мачехой российских городов.
1923
x x x
Встаю расслабленный с постели: Не с Богом бился я в ночи Но тайно сквозь меня летели Колючих радио лучи.
И мнится: где-то в теле живы, Бегут по жилам до сих пор Москвы бунтарские призывы И бирж всесветный разговор.
Незаглушимо и сумбурно Пересеклись в моей тиши Ночные голоса Мельбурна С ночными знаньями души.
И чьи-то имена, и цифры Вонзаются в разъятый мозг, Врываются в глухие шифры Разряды океанских гроз.
Хожу - и в ужасе внимаю. Шум, не внимаемый никем. Руками уши зажимаю Все тот же звук! А между тем...
О, если бы вы знали сами, Европы темные сыны, Какими вы еще лучами Неощутимо пронзены!
1923
ХРАНИЛИЩЕ
По залам прохожу лениво. Претит от истин и красот. Еще невиданные дива, Признаться, знаю наперед.
И как-то тяжко, больно даже Душою жить - который раз? В кому-то снившемся пейзаже, В когда-то промелькнувший час.
Все бьется человечий гений: То вверх, то вниз. И то сказать: От восхождений и падений Уж позволительно устать.
Нет! полно! Тяжелеют веки Пред вереницею Мадон И так отрадно, что в аптеке Есть кисленький пирамидон.
1924
x x x
Интриги бирж, потуги наций. Лавина движется вперед. А все под сводом Прокураций Дух беззаботности живет.
И беззаботно так уснула, Поставив туфельки рядком, Неомрачимая Урсула У Алинари за стеклом.
И не без горечи сокрытой Хожу и мыслю иногда, Что Некто, мудрый и сердитый, Однажды поглядит сюда,
Нечаянно развеселится, Весь мир улыбкой озаря, На шаль красотки заглядится, Забудется, как нынче я,
И все исчезнет невозвратно Не в очистительном огне, А просто - в легкой и приятной Венецианской болтовне.
1924
СОРРЕНТИНСКИЕ ФОТОГРАФИИ
Воспоминанье прихотливо И непослушливо, Оно Как узловатая олива: Никак, ничем не стеснено. Свои причудливые ветви Узлами диких соответствий Нерасторжимо заплетет И так живет, и так растет.
Порой фотограф-ротозей Забудет снимкам счет и пленкам И снимет парочку друзей На Капри, с беленьким козленком. И тут же, пленки не сменив, Запечатлеет он залив За пароходною кормою И закопченную трубу С космою дымною на лбу. Так сделал нынешней зимою Один приятель мой. Пред ним Смешались воды, люди, дым На негативе помутнелом. Его знакомый легким телом Полупрозрачно заслонял Черты скалистых исполинов, А козлик, ноги в небо вскинув, Везувий рожками бодал... Хоть я и не люблю козляток (Ни итальянских пикников) Двух совместившихся миров Мне полюбился отпечаток: В себе виденья затая, Так протекает жизнь моя.
