Михаил Александрович Маслин
Владимир Францевич Эрн
Семен Людвигович Франк
<…> Стремление к абсолютности неразрывно связано с русским духом. Если оно не находит себе выхода в религии, то делается разрушительною силою в других сферах деятельности, и конечные формы разрываются под напором бесконечного стремления. Научное, условное, полезное не удовлетворяет русский дух…»
Античный идеал мудреца, получивший свое высшее раскрытие в святоотеческом представлении о монахе как христианском философе, нашел себе лучшую почву в России, «тут идеал философа-монаха, созерцателя-аскета, гностика акклиматизировался и дал сочные всходы»[8]. Молитва становится «методом философствования», делающегося возможным лишь после подготовки разума аскетикой. Многим отечественным мыслителям свойственно соединение научных устремлений с аскетикой и библейскими размышлениями.
Архимандрит Иоанн (в миру И.Н. Экономцев, р. в 1939) выделяет следующие черты русского сознания: идею личного спасения и принцип соборности как оказавшиеся созвучными с укладом жизни и нравственными понятиями славян; образно-символическое восприятие мира и максимализм – стремление достигнуть Абсолюта, причем сразу, немедленно, одним усилием воли. Нередко из литургизма вырастало и обрядоверие. Русская святость воплощена прежде всего в русских святых, старчестве. К чертам святости можно отнести смирение, жертвенность, жажду чистоты, чуткость и любовь к ближнему, всечеловечность[9].
Уже Ф.М. Достоевский, говоря о психологическом типе русского человека, выделял две черты: это «потребность хватить через край» и «потребность страдания». Это «хватить через край» есть «потребность в замирающем ощущении, дойдя до пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну и…броситься в нее как ошалелому вниз головой… Иногда тут просто нет удержу. Любовь ли, вино ли, разгул, самолюбие, зависть – тут иной русский человек отдается почти беззаветно, готов порвать все, отречься от всего, от семьи, обычая, Бога». Но зато с еще большей силой и глубиной происходит покаяние и преобразование больной души, ее очищение и просветление (XXI, 36)[10].
Н.А. Бердяев в «Русской идее» (1946), отталкиваясь во многом от Достоевского, выделял следующие черты русского сознания: поляризованность, мессианизм, преобладание дионисийского начала над аполлоновским. Г.П. Федотов говорит об особенностях межличностных отношений в России, удивительной их мягкости и легкости, ибо «здесь нет чужих», а «наши величайшие люди сродни последнему мужику “темной” деревни». Однако при всем многообразии оценок и черт отечественные философы-метафизики были едины в том, что утрата веры порождает общественный недуг, ведет к культурному кризису.
Павел Александрович Флоренский
Архимандрит Иоанн (Игорь Николаевич Экономцев)
Федор Михайлович Достоевский
Николай Александрович Бердяев
По Бердяеву, «свойства русского национального духа указывают на то, что мы призваны творить в области религиозной философии». Однако «читаются и воспринимаются легко в основном социально-критические идеи, а метафизика русских мыслителей по-прежнему остается малоизвестной массовому читателю». Между тем в России глубокая мысль развивалась именно в русле метафизики, когда, по словам Достоевского, «не нужен миллион», а «главное – мысль разрешить».
Согласно Зеньковскому, «русская философия в такой же мере “служанка” православия, в какой философские доктрины Э. Жильсона и Ж. Маритена “обслуживают” католицизм, а К. Барта или П. Тиллиха – протестантскую религию». «Религиозное сознание, – считает Зеньковский, – если оно оплодотворяет все силы духа, неизбежно и неизменно порождает философское творчество, и вовсе не нужно при этом думать, что философская мысль всегда и всюду рождается из сомнения». Вместе с тем он полагал, что русская философия по преимуществу антропологична, а не теоцентрична, моральна, а не космологична. Ей свойственна социальная и историософская проблематика. Русские философы исходят из понятия действительности как «…целостности, синтетического единства всех сторон реальности…»[11] (холизм).
Одной из характерных черт отечественной мысли, таким образом, является ее этико-метафизическая направленность. В новоевропейской философии разум и мораль отождествляются. Русская философия выработала свои критерии определения духовного познания и морали, не сводимые к рассудку. Вслед за славянофилами В.И. Несмелов и другие представители русской философии выступали против «самозакония» и автономии разума, полагая, что нельзя отождествлять разумность поступка и его нравственное достоинство, смешивать понятия «разумный» и «нравственно-добрый». Ведь можно совершить очень хитро самый недостойный поступок.
Сократ учил, что благо человека надо искать в самом человеке. Несмелов в своем труде «Наука о человеке» (1905) также считал, что если «люди ищут блага вне себя самих, то они ошибаются, и если они признают средства жизни за конечную цель ее, то они обольщаются», ибо за все сокровища мира нельзя купить то, что составляет человека, то, что, в сущности, и есть человек, – живого человеческого духа, который, собственно, и должен стать предметом изучения. Несмелов утверждал, что философия возникает из потребностей жизни, а человек – единственная абсолютная ценность в мире. Если бы люди осознали это, то всеми силами стали бы стремиться к развитию своей собственной природы.
Георгий Петрович Федотов
Михаил Николаевич Громов
Для живой нравственности, иллюстрирует свои рассуждения П.Д. Юркевич, требуется светильник и елей, поэтому «по мере того, как в сердце человека иссякает елей любви, светильник гаснет: нравственные начала и идеи потемняются». Соотношение между светильником и елеем выражает соотношение между головой и сердцем. Опираясь на сказанное, Михаил Николаевич Громов (р. 1943) определяет кардиогносию как сущностную черту отечественного философствования, «ибо в нем тема любви и сердца занимает особое место:
«Разум, как соединяющий иррациональную глубину и рациональную структуризацию, призван сочетать их в должной гармонии, памятуя о первичности сердца и вторичности рассудка. Разум, опирающийся на сердце, подлинно плодоносен, опирающийся же преимущественно на рассудок, – способен к формально упорядочивающей, по-своему полезной, но творчески скудной и не несущей мощных импульсов деятельности.
Систематизация и формализация суть заключительная стадия развития мысли, за которой следуют ее окаменение и стагнация. Рождение мысли связано с сердцем, страстью, преодолением инерции, победой жизни. Это всегда прорыв в новое, что не осуществимо рассудочным путем»[12].
