— Кто бы их взял, с моей-то историей болезни?

— Короче говоря, что бы ты там не хотел, я сразу говорю: нет. Забудь. Я даже не пойду с этим к Груберу. Ты ведь знаешь, что, если бы ты пришел с улицы, то он бы послал тебя к черту с самого начала.

— Знаю.

— Грубер не любит, когда какие-то его «приятели» просят сделать что-то задаром или невыгодно для него. Всех посылает к черту, не стесняясь. А я его никогда ни о чем не просила. Никогда. Кроме твоего случая.

— Знаю.

— Ты же знаешь, как я ненавижу у кого-либо что-либо просить! Никогда бы и в голову не пришло кляничть чего-то для себя!

— Твоя помощь неоценима, Рина. Ты же знаешь, как я тебе благодарен.

— Не надо мне этого благодарственного говна! Что сделано — то сделано. Но большего не проси. Грубер и так дал взаем вдвое больше, чем обычно дают под залог драндулета как твой. И под вдвое меньшие проценты.

— Я это помню.

— Он не торопит тебя с возвратом. И не будет торопить, ведь он знает, что ты мой приятель.

— Я всегда плачу по долгам вовремя, — гордо ответил я.

— Так чего, в конце концов, ты тогда хочешь?!

Я позволил ей высказаться и наконец молвил:

— Я хочу попросить Грубера выкупить тачку. Если, конечно, она ему нужна. Перепродаст кому-нибудь с хорошим наваром. Я не запрошу много. Отдам за любые деньги, которых хватить, чтобы вернуть ему заём с процентами, и чтобы мне осталось еще хотя бы… ну, неплохо бы штук тридцать.

— Это ты называешь «любыми деньгами»? — фыркнула она.

— Хватит и двадцати кусков. Даже пятнадцать сойдет.

Некоторое время Рина задумчиво молчала, все больше мрачнее.

— У тебя что, все так плохо? — прямо спросила она.

— Скажем так, ввиду нынешних обстоятельств я все равно не ожидаю, что смогу выкупить тачку в обозримой перспективе, — дипломатично ответил я. — Так что продать ее было бы разумнее. Она не так уж мне и нужна, если по правде. На общественном транспорте — почти всюду быстрее. И дешевле. Постоянно затраты на подзарядку, техобслуживание, транспортный залог. Не знаю чем я думал, когда решил ее купить.

Мои финансовые дела можно было обсуждать долго, но тема была не из приятных, да и Рине они были поневоле уже хорошо известны. В мае 94-го я искренне верил, что денег, которые мне полагается по контракту, хватит, чтобы обеспечить безбедную жизнь на протяжении многих лет, а может и до самой старости, если мне вдруг посчастливиться до нее дожить. На первых порах я даже не задумывался, сколько денег трачу и на что, полагая, что у меня хватает более серьезных причин для беспокойства, главная из которых — подорванное здоровье. Но реальность меня быстро отрезвила.

Послевоенные финансовые затруднения, грянувшие еще в конце 93-го, набирали обороты. Фунт, всю историю Содружества бывший стабильным, обесценивался с такими темпами, каких разбалованное население не могло даже представить. В середине 94-го уже не считалось преувеличением называть эту ситуацию «депрессией», «кризисом» или просто «задницей». СМИ, превозносящие экономику Содружества на фоне ее сравнения с разрухой, царящей в побежденном Союзе, не в состоянии были успокоить миллионы людей, которые всерьез задумались о своем выживании. И началась паника, усугубившая ситуацию.

Нехитрые подсчеты быстро привели меня к выводу, что ежемесячные выплаты по контракту, которые индексировались по мудреной формуле, прописанной в договоре, при нынешнем темпе инфляции превратятся в бесполезный мусор быстрее, чем я успею получить хотя бы треть. Правда, кое-кто на форумах утверждал, что можно будет добиться перерасчета через суд. Но другие утверждали обратное. И я не был уверен, где же правда в этом юридическом сраче. Единственным надежным способом спасти ситуацию виделась скорейшая конвертация денег в что-либо, имеющее объективную ценность. А сделать это можно было лишь по одной из государственных социальных программ.

Проще всего было воспользоваться жилищной программой. Долго не раздумывая, я вбухал львиную долю причитающегося мне по контракту вознаграждения в покупку на вторичном рынке таунхауса в одном из средне благоустроенных районов Сиднея. Недвижимость в Гигаполисе была самой дорогой в мире. Так что даже весьма скромное жилище стоило целое состояние.

На этом я не остановился. Почти все оставшиеся деньги я умудрился вытянуть из «Грей Айленд» в рамках программы по стимулированию открытия бизнеса. Для этого, правда, пришлось зарегистрироваться как частный предприниматель, обойти десяток бюрократов и получить дюжину справок, раз дав взятку и пару раз пригрозив судом. Но результат того стоил. Я купил нежилое здание, упомянутое Риной, речь о котором еще пойдет дальше, которое и стало центром моего дышащего на ладан «бизнеса».

Я до сих пор считал те приобретения удачным ходом. Они позволили мне превратить стремительно теряющие надежность деньги, которые мне в любом случае нескоро еще предстояло получить на руки, во вполне реальные активы, которые принадлежали мне уже сейчас. В ближайшие пять лет я не имел права продать или заложить купленный таунхаус, в остальном же мог распоряжаться им на свое усмотрение. Но была и обратная сторона медали. Истратив почти все вознаграждение, полагающиеся за почти пять лет работы на ЧВК, которое иначе продолжало бы лежать на специальном депозитном счету, обрастая потихоньку процентами, я лишился гарантированного ежемесячного дохода. С работой и моим пресловутым «бизнесом» все складывалось не так хорошо, как хотелось бы. А расходы, по ряду причину, резко возросли.

В итоге я и сам не заметил, как начал едва сводить концы с концами. В апреле 95-го я заложил электромобиль, который приобрел в июле 94-ом, когда еще не понимал всей тяжести кризиса. Благодаря Рине договорился с Грубером об очень выгодных условиях. Но и это поправило ситуацию лишь ненадолго. Так что теперь машину приходилось продавать. И неизвестно еще, что будет дальше.

— Тебе в этой строительной конторе хоть что-то платят?

— Совсем неплохо по нынешним временам. Не жалуюсь. Но я сам не замечаю, как уходит зарплата. Расходы клуба в последнее время сжирают кучу денег.

— Ну конечно. Этот твой чертов клуб, — недовольно проворчала Рина. — Скажи, ты что, один там за все платишь?

— Все, кто в состоянии помочь, помогают. К сожалению, сейчас мало кто на подъеме.

— Никто, кроме тебя, не отдает там последние пенни, оставшиеся за душой.

— Сомневаюсь, что ты права. Но даже если это и так, я и не могу ни от кого этого требовать. У многих есть семьи. Многим приходится за свой счет покупать лекарства. Они делают что могут, Рина.

Она вздохнула, махнув на меня рукой, мол, я безнадежен.

— Когда собираешься к нам заглянуть? — улыбнувшись ей, спросил я.

— Никогда. И ты это знаешь! — не ответив на мой взгляд, буркнула та, и нехотя начала оправдываться: — Я всегда была волком-одиночкой, ты это прекрасно знаешь. Не люблю людей, терпеть не могу слушать их нытье. В отличие от одного ботаника — старосты отряда, взявшегося за старое, я не нуждаюсь в том, чтобы собираться в каких-то кружках и петь песни, держась за руки!

— Знаешь, насчет себя я не соглашусь. Я ведь тоже был таким, — припомнил я. — Может внешне и открытый, но близко к себе никого не подпускал. Стал таким еще в «Вознесении», когда понял, что почти никому нельзя доверять. А особенно с 83-го, когда узнал о смерти родителей. Не думаю, что и сейчас меня можно назвать «общительным». Люди и правда не самые приятные из существ. Во всяком случае многие из них. Просто я в какой-то момент почувствовал, что одному бывает справиться слишком тяжело.

— Я пока справляюсь. Слушай, не проповедуй, а? Ненавижу, когда ты нудишь.

— Лады.

Я не стал давить. Я хорошо знал Рину, и понимал, что она может вернуться в клуб, а может и нет, но к решению она должна прийти исключительно сама. Настойчивые уговоры способны лишь пробудить в ней упрямство и сопротивление.

— Часто видишься с Большим Питом? — как бы невзначай поинтересовался я.