— Конечно же мне есть дело, Рина! Ты для меня…

— Прекрати, Алекс. Не говори так, будто этих чертовых пяти лет не было! — неожиданно рассердилась Рина, нервно отводя взгляд куда-то в сторону. — Их не вычеркнешь! Они, бляха, длиннее жизни. И мы теперь другие. Все то, что было когда-то, что говорилось когда-то — даже если это когда-то было правдой, теперь это уже нихера не важно!

Я сразу почувствовал, что именно она имеет в виду, говоря «было» и «говорилось», какую защитную зону вокруг себя пытается очертить. Это не было похоже на старую Рину. Но ведь она права. Все, что происходило между нами много лет назад, казалось каким-то странным сном.

Я вспомнил вечера, которые мы проводили иногда с ней в Сиднее. Это были лишь вечера, не ночи. А иногда просто часы. Рина всегда после этого уходила домой, даже не прощаясь. А я никогда не просил ее остаться. Нам было весело вместе. Приятельский треп с понятными лишь нам подколками, то о работе, то о бурном прошлом, то вообще о какой-нибудь фигне. И страстный секс. Сочетание, возможное лишь у немногих людей, особенно у женщин. Но Рина была одной из них.

Когда мы трахались, да так, что под нами едва не ломалась кровать, а соседи, должно быть, лезли на стены, она вела себя бесстыже и цинично, демонстрируя, что ею движет лишь животная похоть, не затрагивающая ее внутренний мир. А я в своём тогдашнем простодушном эгоизме принимал это за чистую монету. Мы оба из кожи вон лезли, чтобы показать, насколько просто и пофигистически мы ко всему этому относимся. Старались исключить даже малейший намек на то, что наш секс может хотя бы к чему-то нас обязывать или, не дай Бог, иметь какое-то продолжение. Гордо держались за свою показную свободу, рвали любые более близкие связи, едва те начинали формироваться, и бежали, как от огня, от признания того, что мы друг для друга что-либо значим.

Даже не понимаю теперь, зачем мы это делали. Может быть, испытав в прошлом большое горе, связанное с потерей близких, мы страшились уязвимости, которой придает привязанность, и боли, которую приносит утрата. Может, просто были легкомысленны и глупы. А может, искренне верили в то, что всегда успеем все изменить, если захотим. Зимой 90-го, во время нашей встречи, совпавшей с просветлением от «Валькирии», я ясно понял, что нас связывали более сильные чувства, чем мы всегда пытались показать. И, может быть, пожалел о том, что не осознал этого раньше. Но Рина права. Теперь обо всем это действительно можно было говорить только в прошедшем времени. А еще лучше — не говорить вовсе. Тех нас больше нет. А новые мы — уже совсем другие люди. Побитые жизнью, изувеченные, нервные и подозрительные. И почти что совсем чужие.

— Ты счастлива? — спросил я размеренным тоном, не решившись добавить «с ним».

Рина вздохнула, сразу поняв подтекст вопроса.

— Давай сразу уясним кое-что. Ты хочешь спросить меня, могу ли я быть счастлива, живя отшельницей со старым мужиком на СТО у черта на куличках и копаясь во внутренностях тачек? Я, неудержимая бестия, привыкшая брать от жизни все?

— Я не…

— Не отпирайся! Лучше просто усвой одну вещь. Ты не знаешь меня. Лады? Может быть, знал когда-то. Или думал, что знал. Но это было давно.

Взгляд Рины был твердым, интонации — ровными и решительными. Было ясно, что ею владеют не одни лишь эмоции, и слова ее вполне рассудительны.

— Я всегда могла о себе позаботиться. Никогда ни от кого не ждала помощи, ни о чем не просила, ни на кого не надеялась. Такова моя натура. И чем старше и злее я становилась — тем прочнее она укоренялась. Я не позволю тебе, как не позволяю никому, лезть ко мне в душу и копаться там. Я в этом не нуждаюсь.

Убедившись, что я внимательно ее слушал, она закончила:

— Заруби это себе на носу! Если тебе еще есть куда ставить там зарубки.

— Я все понимаю, Рина, — согласно кивнул я.

Лишь тогда ее защитный панцирь наконец немного ослаб. Вздохнув, она закурила, откинулась на спинку старого кресла и бросила:

— Ну и славно. Рассказывай тогда, как живёшь.

Оставшиеся полтора часа мы болтали, как старые приятели.

§ 71

— Чего глаза вытаращил? — вывел меня из раздумий ее голос.

— Да так, вспомнил кое-что, — уклончиво ответил я.

Года мне хватило, чтобы принять Рину такой, как она стала. Удивительно, но мы с ней даже смогли остаться друзьями — в той степени, в какой дружба вообще возможна между двумя людьми с такими скверными характерами, которых, вдобавок, больше не притягивает друг к другу сексуальное желание, которое могло выступить неплохим клеем даже для самых сложных натур. Сложно сказать, были ли мы с ней сейчас близки и испытывали ли действительно потребность в общении друг с другом. Но бесспорно было одно — мы все еще доверяли друг другу. А доверие много значит для людей, которые не доверяют практически никому. Это, пожалуй, и держало нас вместе.

Как и прежде, когда я бывал на СТО (а заезжать сюда мне случалось не так часто, может, раз пять-шесть за весь этот год), мы взяли себе по большому хот-догу на заправке по соседству. Рина прихватила вдобавок еще и бутылку пива. В ответ на ее жест я, как всегда, помотал головой, отказавшись поддержать ее в этом.

— Ты не на работе? — покосившись на пиво, переспросил я.

— Ой, как я не подумала — Грубер же меня уволит! — прыснула она с сарказмом.

Увидев, что мой взгляд продолжает сверлить ее, огрызнулась:

— Эй, я в порядке, лады?! Больше пары банок в день себе не позволяю.

— А я ничего и не говорил, — обезоруживающе развел руками я.

Застежкой от ремня она ловко откупорила бутылку и жадно осушила почти всю одним глотком, капнув пару раз себе на майку. Затем откусила едва ли не половину хот-дога. Покосилась глазами на трость, которую я поставил возле стульчика.

— Зачем носишься с этой хренью? Ты же почти не опираешься на нее, — проворчала она с набитым ртом.

— Коленный имплантат может в самый неподходящий момент подвести. Не хотелось бы в такой ситуации добираться до ближайшей больницы ползком, — объяснил я, но затем добавил: — Честно говоря, такого давно не случалось. Но я привык к этой штуке. Чувствую себя без нее… каким-то беззащитным, что ли. А что, это разве не стильно?

— Ага. Прям британский джентльмен. Котелок где посеял?!

Я с улыбкой пожал плечами, признавая, что сарказм вполне по делу.

— Ну рассказывай, что у тебя там стряслось, — предложила она, вытерев с губ остатки кетчупа. — Вид у тебя говеней обычного. Опять та же херня с глазом?!

— Да нет, ничего особенного. Зудит то там, то сям. Как всегда.

— Ты знаешь, что я об этом думаю.

— Я не к тому. Я ни на что не жалуюсь. Порядок.

— Ну ты и упрямый ублюдок, — поразилась она, допивая пиво.

— А вот мой работодатель, похоже, решил меня вышвырнуть под этим самым предлогом. Один старый педераст сегодня во время смены настучал на меня. А безмозглая врач-недоучка отстранила меня от работы, и принудительно направила на обследование в клинику.

— Давно пора было кому-то это сделать.

— Спасибо за поддержку.

— Да подавись ты! Я не собираюсь поддерживать тебя в твоем безумии! Сто раз повторяла.

Некоторое время мы молчали, пока я доедал хот-дог.

— Что, снова проблемы с деньгами? — наконец заговорила она. — Не верю, что ты явился сюда только для того, чтобы сожрать говеный хот-дог и потренироваться отнекиваться от своих болячек.

Я тяжело вздохнул. Как бы ни хотелось это опровергнуть, Рина была права.

— Я бы не назвал это «проблемами». Так, временные трудности.

— Тот хренов бар что, вообще ни черта не приносит?! — нахмурила она брови.

Я страдальчески поморщился.

— Не могу назвать его особенно прибыльным бизнесом, — признал я нехотя.

— Так продай его наконец к чёрту!

— Он нужен мне для других целей. Сама знаешь. Да и он, кстати, давным-давно заложен.

— Тьфу ты! — она закатила глаз. — У тебя хоть почки еще не заложены?