— Послушай, Джо, — наконец вздохнул я. — Я теперь, по ходу, инвалид. Но не по части ума. Так что я понимаю, куда ты клонишь. Так вот — прекрати ты наконец нахрен и делай свой массаж.

— О чем ты, дружище?

— Не валяй дурака. Ты, ясное дело, думаешь, что поможешь мне поскорее стать на ноги, если напомнишь о моем былом здоровье и раззадоришь. Но вместо спортивной злости ты вызываешь во мне депрессию.

— Ой. А я и не думал, что ты такой слабачок и нытик.

— Можешь меня брать на «слабо» сколько хочешь. Мне не два годика. Мне больше не быть спортсменом, и ты знаешь это лучше кого-либо.

— Тебе больше не стать чемпионом мира в супертяжелом весе, братишка, — не стал спорить врач. — Но ты бы очень удивился, если бы узнал, на что иногда способны люди, которые пережили почти то же, что и ты…

— Я знаю что такое Параолимпиада, Джо. Я просто прошу тебя заткнуться и не напоминать мне больше о том, что я инвалид. Хотя бы сегодня. Я имею право хоть на такую просьбу?

— Лады. Прости, дружище, — примиряюще поднял он руки, слыша, что в моем голосе уже появляется раздражение.

Но напоследок он приберег кое-что еще.

— А у тебя есть девчонка, а? — лукаво спросил он под конец сеанса.

— У меня было их много. Еще тогда, перед войной, — мрачно процедил я.

В этот момент что-то хрустнуло в спине.

— А-а-а, дерьмо!

— Прости, прости. Я же легонько совсем. А на фронте что? — как ни в чем не бывало, переспросил Джо. — Ну, там, полевые романы с симпатичными медсестричками, буйные сексуальные марафоны во время увольнительных. Я же знаю, как оно бывает, сам служил медиком в морской пехоте.

— Ничего, — произнес я злобно, даже не подумав рассказать о том, что было в 89-ом.

— У вас в части что, не было ни одной симпатичной цыпочки? — хихикнул физиотерапевт. — А я, скажу тебе честно, глаз не мог оторвать от этих крошек в военной форме. У нас в части были очень даже ничего такие экземпляры. И старину Джо они вниманием не обделяли. Если бы не моя ревнивая и пылкая цыпочка, ждущая дома, даю слово, уж я не прошел бы мимо. Нет, серьезно, ты что, за все время службы ни разу не совал своего перца никуда, кроме правой ручонки?

Я угрюмо молчал. Джо не знал, а может быть, делал вид, что не знает, что еще с Грей-Айленда легионеров пичкали средствами, из-за которых сексуальное желание исчезало, будто его никогда и не было, и за эти годы я почти забыл, что такое женщины. Скорее всего, он специально завел разговор о сексе. Должно быть, где-то в дурацких медицинских учебниках написано, что восстановление полового влечения — это ключ к выздоровлению всего организма.

— А я вот только сегодня утром кувыркался со своей бэби. Эх, парень, если бы ты видел, как она хороша, ты бы просто захлебнулся в слюнях от зависти. Ее попка напоминает самый сладкий персик, какой можно найти в саду Эдема. И знаешь, она очень любит, чтобы малыш Джо поигрался с ней утром. Знаешь, как ей нравится больше всего?

— Избавь меня от этих подробностей, — прошептал я, с тоской думая о своем полном половом бессилии. — Мне это правда неинтересно.

— Что, совсем?

— Совсем.

— Так ты по мальчикам, да? Может, на меня глаз положил?

— Да пошел ты.

— Ладно, не серчай, дружище, — мирно ответил физиотерапевт, делая очередное движение, от которого из моей груди вырвался глухой стон.

Я надеялся, что он наконец заткнется. Но надолго его не хватило. По широкой добродушной физиономии Джо расползлась ухмылка, по которой было видно, что в его голове созрел новый план, как меня достать.

— А знаешь что, не надо вешать мне лапши, что тебя это не интересует! Я подметил, как ты косишься на нашу медсестричку. Аж слюнки текут.

— Чушь, — фыркнул я.

— Ну уж нет, Джо ты этим не проведешь. Ишь чего захотел, самец?! Эта датская цыпа, это же девчонка — первый класс. Половина больницы, держу пари, хоть раз да передергивали, думая о ней. Я-то так точно.

— Вот в чем я ни минуты не сомневаюсь, озабоченный ублюдок, — фыркнул я.

— А что такого? Передернуть — это не изменить.

В этот момент в спине что-то хрустнуло.

— А-а-а!!

— Ой, прости. Это случайно. Не в отместку за «озабоченного».

— Да пошел ты! Как же ты меня достал! Скоро уже конец этого проклятого сеанса?!

— Я тоже люблю тебя, братишка.

§ 49

Когда после того самого сеанса физиотерапии, 27-го февраля, Ульрика появилась в палате, я невольно вспомнил о словах Слэша, которые норовил пропустить мимо ушей.

По мере того как ко мне возвращалось зрение, я все чаще начинал думать, что медсестра подобрана для меня именно из-за своей внешности. Вряд ли среди младшего медицинского персонала много таких сексапильных блондинок с волнующим голосом, чувственными полными губками и бюстом не то четвертого, не то пятого размера, который так и выпирал из-под больничного халата. Быть может, врач посчитал, что постоянное нахождение рядом с привлекательной девушкой будет стимулировать меня к выздоровлению?

— Как дела, Димитрис? — весело спросила она.

Я вздохнул, почувствовав себя виноватым. Ульрика оставалась все такой же внимательной и доброжелательной, но больше не пыталась завязать со мной длительных разговоров и оставалась в моей палате не дольше, чем это было необходимо. Моя вспышка в прошлое воскресенье явно наложила отпечаток на наши отношения.

— Слэш снова меня мучал, — пожаловался я.

— Он ведь помогает тебе. Ты сильный, мужественный. Должен терпеть.

— Да, он тоже так говорит. Но я во время его процедур чувствуя себя так, как будто из меня изгоняют дьявола.

Медсестра от такого сравнения сочувственно хмыкнула.

— Дежуришь в это воскресенье?

— Нет, у меня выходной. Дежурной будет Габриэла.

— Жаль.

— Что-то не так с Габриэлой?

— Нет. Просто мне нравится, когда дежуришь ты.

— О, спасибо, — девушка, кажется, смутилась и слегка покраснела. — Очень лестно слышать такое.

— Знаю, я доставляю тебе много хлопот. Не самый легкий пациент, правда?

— Глупости. Это вовсе не так.

— Прости, что был с тобой грубым в то воскресенье. Я об этом сожалею. Ты была очень добра ко мне, когда позволила посмотреть новости. Мне стоило поблагодарить тебя, а не изливать на тебя свое раздражение. После того, что я устроил, я бы не удивился, если бы ты вообще не захотела больше у меня дежурить.

— Димитрис, ну что ты, даже не думай такого! — еще сильнее засмущалась она. — Нужно быть бесчувственной эгоисткой, чтобы обижаться за пару неосторожных слов на человека, которому так тяжело, как тебе! А я вовсе не такая!

— Знаю, что не такая.

— И не думай, что я не хочу больше у тебя дежурить. Наоборот, я сама прошу доктора Перельмана, чтобы он ставил меня к тебе как можно чаще. Я… м-м-м… признаться, я очень привязалась к тебе еще с тех пор, как ты был в коме. Просто иногда мне правда нужен отдых. Завтра у меня будет первый выходной за четырнадцать дней.

— Ты его заслужила, Ульрика. Мне будет приятно думать, что ты хоть немного отдохнешь.

— О, спасибо.

— Чем займешься?

— Буду долго спать, — рассмеялась она. — Может быть, погуляю где-нибудь на природе.

Глядя на силуэт улыбающейся девушки, поправляющей жалюзи, в алом свете закатного солнца, я красочно представил себе, как завтра она будет гулять в каком-то из зеленых парков Стокгольма, которые мне так живописно рисовал Перельман. Должно быть, в компании своих друзей, таких же молодых и веселых. А может быть, под руку с симпатичным парнем.

Впервые с момента пробуждения я вспомнил, что больше года не видел себя в зеркале. Моя левая рука, чувствительность которой восстановилась уже ровно настолько, чтобы я мог дотянуться до лица, плавно переместилась к щеке. Пальцы почувствовали грубые, как кора старого дерева, борозды и рубцы.

— Ульрика, будь так добра, принеси мне зеркало, — попросил я. — Сто лет себя не видел.