— В вашей ситуации это, конечно, формальность. Но она юридически необходима. Лишь после этого контракт может быть расторгнут. Но даже и тогда продолжат действовать обязательства, касающиеся конфиденциальности. Не говоря уже о вашем долге хранить государственную тайну, режим которой в равной степени распространяется и на персонал частных компаний, работающих по госзаказам.
— И… что? — прошептал я хрипло.
Парочка многозначительно переглянулась, после чего старший из сотрудников придвинулся еще ближе ко мне, наклонился и начал вкрадчиво шептать о главном:
— Вы — не просто наемник, Сандерс. Вы — участник большого количества тайных операций. Даже факт их проведения, не говоря уже о конкретных деталях, не является достоянием общественности. И не должен стать им ни через десять, ни через пятьдесят лет. В вашей памяти — полно информации, которая являет собой военную тайну. А в госпитале работает гражданский персонал, не имеющий к ней допуска. Так что вы каждую минуту должны помнить об обязательствах, которые вы приняли на себя в вопросе неразглашения информации — раздел пятый контракта, и приложение три к нему. Вы хорошо понимаете, о чем я толкую?
Все время, пока он монотонно бубнил и сверлил меня своими поросячьими глазками, я ощущал, как сквозь телесную немощь начинает пробиваться поток внутренней энергии. Картины, которые я видел незадолго до своей несостоявшейся гибели, предстали передо мной словно наяву. И я прошептал сквозь зубы:
— Кажется… понимаю…
— Это отрадно, — обрадовался он.
— Что… в новостях… не рассказали… как вы травили… людей… как… тараканов?
Выдавить из себя столько слов стоило мне немалых усилий. Но они возымели свое действие. Младший из сотрудников при моих словах начал ерзать на месте и опасливо смотреть на дверь палаты, будто боялся, что какое-то из моих кощунственных слов просочится на свет Божий. Выдержка старшего оказалась лучше.
Он буравил меня взглядом долгое время, прежде чем процедить:
— Я не расслышал, что вы сказали. Возможно, у вас горячка. Но я хочу, чтобы вы понимали одну вещь, Сандерс. Каждое ваше слово, каждый ваш вздох, каждый слог вашего неразборчивого бормотания — ничто не исчезает бесследно. Все прослушивается и записывается. И если вы выпустите в информационное пространство хотя бы толику информации, которую вы не имеете права разглашать согласно условиям контракта — вы пожалеете об этом.
Речь затягивалась, и я ощутил, как мое ослабленное сознание постепенно теряет ее нить. И все-таки я нашел в себе силы, чтобы повернуть язык еще несколько раз:
— Это… вы… еще пожалеете… сволочи…
— Будьте сознательны, Сандерс, — напоследок посоветовал мне посетитель. — Вы почти выполнили свой контракт. Не делайте никаких глупостей — и скоро сможете отправиться на заслуженную, хорошо оплачиваемую пенсию.
Когда они уходили, младший из этой пары, который не вел диалога, ненадолго задержался около моей кровати, и, склонившись к моему уху, прошептал:
— Я как раз занимаюсь списком тех, о ком ты просил разузнать своего врача. У нас, знаешь ли, больше ресурсов, чтобы найти людей, чем у какого-то там лекаря. Так что мы обязательно их найдем. И будем приглядывать. Чтобы ты о них не беспокоился.
Последние несколько предложений были произнесены с такими красочными ударениями и паузами, чтобы скрытый в них подтекст точно не остался непонятым. Убедившись по выражению моего лица, что до меня дошло, визитер заботливо похлопал меня плечу и поспешил следом за своим коллегой.
Сразу после их ухода мне стало очень плохо и я окунулся в состояние, близкое к бреду. В организм сразу же автоматически поступили сквозь капельницу медикаменты и я начал окунаться в тяжелый сон. Постепенно мне начало казаться, что эти двое приснились мне. Может, так оно и было.
§ 45
Я вновь пришел в сознание, когда в палату вошла медсестра. Судя по шуму, она как раз выполняла ежедневные процедуры, в частности, вытаскивала из-под моей койке бачок с испражнениями, наполнившийся на протяжении прошедшего времени. Перед тем она, как обычно, пошире приоткрыла жалюзи. На койку начали падать блики солнечного света, слегка нагревая покрывало.
— С добрым утром вас, мистер Сандерс, — как всегда весело и жизнерадостно пролепетала медсестра, легкими воздушными движениями порхая по палате. — Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете? Приборы показали, что вечером вам было чуть хуже. Вы из-за чего-то разволновались?
Я промычал в ответ что-то нечленораздельное. В памяти сразу всплыл инцидент с двумя неприятными визитерами. Но я не был уверен, что они не приснились мне. А даже если и нет, то я чувствовал, что никто из медиков, строго проинструктированных начальством, все равно ни единым словом не объяснит и не прокомментирует этот визит.
— Сегодня у нас 21-ое февраля. Воскресенье. Доктор Перельман сегодня с семьей, так что мы остаемся вдвоем, без присмотра. Закатить нам, что ли, вечеринку, как думаете?
Я никогда не отвечал на доброжелательную болтовню и невинные шутки Ульрики. Но они были мне скорее приятны, нежели раздражали. Эта девушка, которой было на вид 22–24, не больше, обладала живым приятным характером и неподдельной добротой, которые еще не обтесались и не притупились годами медицинской практики.
В моем положении, всю тяжесть которого я только теперь начинал постепенно осознавать, меня тяготили бы попытки приободрить меня, предпринятые из вежливости или из чувства долга. Но со стороны сестры Беккер они были настолько искренними, что не могли быть неприятны. Поэтому, когда в палате доносились нотки ее мягкого голоса с приятным, едва-едва ощутимым европейским акцентом, лишь слегка оттеняющим ее прекрасное произношение намеком на то, что в быту она общается не на английском, я начинал чувствовать себя чуть лучше.
— Ульрика, — тихо прошептал я.
— Да, мистер Сандерс? — с готовностью отозвалась медсестра.
Я уже знал, что все разговоры в палате прослушиваются. Если, конечно, вчерашний визит не приснился мне. Но мне было плевать.
— Не… Сандерс… я.
— Да что вы такое говорите? А в медицинской карточке указано другое, — прощебетала она, с улыбкой подходя ко мне и заботливо поправляя покрывало.
Она, по-видимому, решила, что я в бреду.
— Это… псевдоним… по контракту, — объяснил я устало.
— О, надо же, как интересно! И как же вас зовут на самом деле?
— Димитрис…
— Дмитрий, вы хотели сказать?
— Ди-мит-рис, — упрямо повторил я.
— Димитрис? О, надо же, какое интересное имя. Вы родом из Греции, да? Моя двоюродная тетка живет в Новой Надежде. Говорит, там очень неплохо. И даже во время войны город почти не пострадал. Эх, интересно было бы послушать о ваших родных местах! Но я не стану утруждать вас долгими разговорами. Знаю, что вам еще непросто говорить. Сегодня же воскресенье. Так что отдыхайте.
— Я… только это… и делаю, — запротестовал я.
— О, надо же, так вы, значит, полны энергии? — доброжелательно засмеялась она. — Доктор будет в восторге. Уверен, он придумает для вас с понедельника множество активности.
— Я бы хотел… посмотреть… новости…
— Мистер Сандерс, простите, но…
— Димитрис…
— Димитрис, простите, но ваше зрение еще не настолько восстановилось, чтобы вы могли читать новости. Да и волноваться вам противопоказано. Доктор Перельман считает, что…
— Включи мне… видео. Ульрика, пожалуйста. Я хочу понять, что было… за год.
Некоторое время молодая медсестра ощутимо колебалась. Но природная доброта и отзывчивость, как я и надеялся, взяли верх над профессионализмом.
— Ну ладно. Если только это будет между нами, Димитрис, — заговорщически подмигнула мне скандинавка. — Но только совсем немного! И чур не волноваться тут мне.
С трудом пошевелив рукой, я оттопырил в знак согласия большой палец.
Однако выполнить свое обещание оказалось сложнее, чем я думал.
