- Но почему? С какой стати князь Дмитрей вмешивается в твои пастырские дела?
Митрополит, глядя на князя Олега, понял его состояние. Понял, что в душе Олега Ивановича взговорили старые обиды. Что сейчас было бы легко растравить рязанского князя. Подбить его на свою сторону. Но Пимен как раз и не желал этого. Он не желал ссор между русскими князьями. Ссоры вели к войнам. К страданиям людским...
- Князь Дмитрей в хвори, - сказал Пимен, по-своему объясняя его очередную недомолвку с Дмитрием Донским, - а хворый человек порой не в силах управлять собой...
Сразу стало ясно: Пимен желает погасить зажегшиеся в душе Олега искорки некогда пережитых им страстей, из которых мог взняться костер ненависти. Костер, который мог бы положить конец заключенному между Москвой и Рязанью "вечному" миру. Господи, как легко соскользнуть в пропасть! Олегу Ивановичу стало стыдно за себя, за свои дурные помыслы.
- Опасна ли хворь моего свата? - осведомился он, дождавшись, когда скверные страстишки в его душе улеглись.
Митрополит ответил:
- Князь Дмитрей страдает телесно тяжко...
Наступило молчание.
- Его мучит стенание сердечное, - добавил Пимен.
- Стенание сердечное... - как эхо повторил князь Олег.
Теперь он был удручен. По природе добрый, он без труда преодолевал в себе досаду, недоброжелание, гнев. Ибо умел поставить себя на место того, на кого был направлен его гнев, его досада. Стенание сердечное... Сват болен сердцем, а когда недужит сердцем человек такой могучей телесности, каковым был Дмитрий Московский, - это тревожно. Помочь бы ему... Не послать ли своего опытного лекаря?
Князь Олег вспомнил, как на днях он держал на руках внучонка Ваню. Тот сучил голенькими ножками, смеялся. В избытке дедовских чувств Олег сочно поцеловал младенца в розовую попку. Сейчас ему подумалось, что младенец этот, которому, Бог даст, доведется держать великое Рязанское княжение, не только его внук. Он ещё и внук Дмитрия Донского. Корни родства с московским князем и корни "вечного" мира пущены глубоко. Неумно повреждать их...
Олег хлопнул в ладоши. Вошел слуга, и князь распорядился снарядить в Москву лекаря и двух бояр: может быть, удастся помочь больному князю Дмитрию справиться с недугом.
Митрополит отбыл из Переяславля в день Красной Горки. Прощаясь с почтенным гостем, князь троекратно расцеловался с ним у Старорязанских ворот. Крытые и открытые возки, телеги с насадами и стругами, повозки с провиантом, дружина конников, сыновья Федор и Родослав с боярами, тронулись, перейдя мост через Лыбедь, по Пронской дороге к Дону.
Князь Олег испытывал легкую печаль. Он видел, что Пимен был телесно слаб. Когда его подсаживали в возок, он как-то откинулся телом назад, будто на него дунули. Вынесет ли он длительное путешествие в Византию? Сначала посуху, потом по Дону, потом по Азовскому и Черному морям? Дай-то Бог... (Предчувствие Олега подтвердится: прибыв в Византию, Пимен там скончается).
Проводив глазами гостей до тех пор, пока они не скрылись из виду, Олег Иванович вернулся во дворец. Тут же распорядился послать гонцов в Елецк к князю Юрию с просьбой встретить митрополита на дальнейшем его небезопасном пути и остеречь его (Юрий Елецкий исполнит просьбу Олега Ивановича - встретит со своей дружиной митрополита у устья реки Воронеж, чем несказанно обрадует путешественников). Затем отправился в моленную палату. Помолился за Пимена и его свиту. За московского свата, недуг которого обеспокоил его. Каялся в своих прегрешениях - попустил в сердце своем страсти и чуть не разжег себя против свата. Просил у Господа милосердия...
Глава пятнадцатая Последние дни Дмитрия Донского
- Пошлите за моим духовным отцом Сергием на Маковец!
Дмитрий Иванович лежал в обитом шелками покое на высокой дубовой кровати, на лебяжьих перинах и парчовых подушках - широкий, плечистый, но уже заметно убывший в телесной мощи. На бледном лице, обрамленном черной бородой, в темных очах - страдание и недоумение. Полотняный полог, с бахромой понизу, отодвинут. У ложницы стояли великая княгиня Евдокия - в широком летнике, оттопыренном крутым животом (была непраздна девятый месяц), сыновья, бояре, слуги...
Княгиня погладила белой ручкой холодноватую длань супруга:
- Послали за отцом Сергием, свет мой ненаглядный...
Она, трогательная, с темными пятнами на лице, предвещавшими ей очередного сына, страшилась за его жизнь. Вздыхали сыновья и бояре, шелестели шелковыми и парчовыми срядами, вглядывались в него почтительно и внимательно, будто ждали чуда. Вдруг встанет да как поведет плечищами и засмеется весело, как бывалоча! Или словно ждали от него каких-то откровений. Может быть, хотели знать, какую тайну он уносит с собой? А он, князь князей, никаких тайн не ведал. Как свалилось на него великое княжение, когда ему было девять лет, так, с той поры, лет тридцать кряду, не знал покоя - каждый год войны, одна тяжелее другой, да бремя правления государством, да изнурительная борьба с князьями-соперниками...
Спасибо им, умным и преданным боярам, и всему народу - верили в него, шли за ним отважно... И он перед ними, перед народом, ни в чем никогда не схитрил, не слукавил, был им защитником и справедливым судьей...
А сейчас - о чем его заботы? О том, чтобы старший сын Василий (вот он, рядом с матерью, - пожиже отца телом, но крепок, глаза умные, спохватчивые), да и другие сыновья, и бояре укрепили его дело, пеклись о мире и тишине для земли своей, честь и любовь друг другу сотворяли.
Худо, что он не сумел поладить с Пименом. После смерти многоумного митрополита Алексия, который был мудрым князю советчиком, трудно было подыскать на митрополичий престол равного ему. Киприан умен и зело образован, но Дмитрию Ивановичу он не внушал доверия. В дни Тохтамышева нашествия убежал не куда-нибудь, а в Тверь, враждующую с Москвой и союзницу Литвы. Ярок, размашист был Митяй, предан князю, но тот скоропостижно умер на пути в Византию. Благочестив Пимен, но оказался непослушен, неблагодарен - не оценил великодушия князя, вызволившего его из ссылки, из Чухломы, в Москву на митрополичий стол. Правда, и сам князь Дмитрий был не прав - все норовил встать над митрополитом, норовил подчинить церковную власть своей, княжеской.
Вошел слуга, доложил: прибыли из Рязани бояре и лекарь. Дмитрий Иванович разрешил войти им. Афанасия Ильича, который много раз бывал в Москве, узнал тотчас, улыбнулся ему глазами. Слушая его приветственную речь, думал о свате Олеге. Заботливо прислал лекаря. Искренне ли его сочувствие? Похоже на то, что да. С той поры, как заключил с ним мир, ни разу ни в чем не подвел. Кажется, сват Олег понял, что сила Москвы неодолима, что её цель - цель Руси. Нет, Олег не отвернется от Москвы, если, случись, Дмитрий умрет. Хотя бы во имя их внука. Во имя мира и благоденствия.
Через два дня доложили больному: явился преподобный отец Сергий. Дмитрий Иванович попытался сам подняться навстречу своему духовному отцу. Князь попросил отца Сергия стать его духовником сразу после того, как тот удачно съездил на Рязань и помирил до той поры враждующих московского и рязанского князей. Бояре, сторожившие каждое движение князя, предупредительно подхватили его под руки и помогли ему сесть на кровати. В изрядно поношенной, но опрятной рясе, в черной скуфейке, в лаптях косого плетения с круглой головкой, старец, тихий, ясный и отрадный, помолился на образа и подошел к больному. Князю казалось - к нему приближается само утешение. Сергий благословил князя, и он снова прилег, умиротворенный.
Теперь оставалось сделать самое важное - продиктовать духовную грамоту. И затем причаститься. Bce другие дела, как бы ни были важны, сделаются и без него. Духовную же мог оставить только он, и никто более: тем самым избавить престол от превращения его в предмет распрей и споров, а то и кровавых схваток, как это бывало в Золотой Орде или Литве.
В день и час составления духовной грамоты у ложницы князя стояли послухи - духовники князя преподобный Сергий и игумен Севастьян, ближники-бояре Дмитрий Боброк, Тимофей Вельяминов, Федор Кошка, другие... Приглашен был и дьяк, который принес с собой глиняную чернильницу и писало. Медленно и отчетливо князь продиктовал распоряжение. Великое княжение Владимирское и Московское он завещал старшему сыну Василию, назвав это княжение не иначе, как отчиной: был уверен в том, что ни тверской, ни какой-либо другой князь не в силах её оспорить. Поделил меж сыновьями московские владения и те города и волости, что были примыслены и прикуплены дедом Иваном Калитой, дядей Симеоном Гордым, отцом Иваном Красным и им самим. И великой княгине назначил волости. Детям велел быть послушными матери ("а вы, дети, слушайте свою матерь во всем, из её воли не выступайте ни в чем..."), а к боярам обратился со словами:
