- Как радостно слышать сие! - несколько раз повторяет дядька Манасея.
Рад и Родослав. Глаза его блестят. Он чувствует, что Еду-хан приехал неспроста. Что он привез какое-то важное поручение князя. Предчувствие его не обманывает: понизив голос, Едухан говорит:
- Вижу по твоим глазам, Родя, - тоскуешь ты тут... И по тебе на Рязани тоскуют... Князь и княгиня не чают, когда увидят тебя своими очами.
- Коль разрешил бы убежать - давно бы увидели, - говорит Родя. Неужто и теперь не разрешает?
Едухан оглядывается и говорит ещё тише:
- На сей раз разрешает... Для того и послал меня к тебе. Так-то вот. Ныне, в союзе с Москвой, Ольг чувствует себя настолько сильным, что не опасается недовольства великого хана...
Допоздна совещаются в столовой. Говорят тихо, слушают друг друга с превеликим вниманием. Смолкают, как только в дверях показывается слуга. Никто прежде времени не должен узнать о предстоящем бегстве. Решают уйти из Сарая в дни, когда, по приказу хана, войска станут покидать золотоордынскую столицу: воспользуются обычной в таких случаях обстановкой суматохи и утратой бдительности. Но чтобы не вызвать подозрений, княжич должен вести себя так, будто он очень деятельно готовится к походу на Кавказ.
Сразу же после святок посланный Родославом скоровестник доложил Олегу Ивановичу: княжич бежал из Орды и уже на Рязанской земле, и через день-два будет в Переяславле. Князь, ожидая сына, не знал куда себя деть. Если не считать княгини, никто так не беспокоился о молодшеньком, как он. В разлуке с ним особенно понял, как он любит его.
Когда другой посланный наперед вестовой сказал, что Родослав уже в сорока верстах от дома, князь распорядился встретить его, послав навстречу сына Федора и Ивана Мирославича с тремя десятками вооруженных верховых. И ещё было отправлено несколько санных повозок с тулупами и продовольствием.
Примерно за час до прибытия Родослава Олег Иванович велел одеть себя в праздничное платье. Звонили колокола. Улицы посадов и градов были запружены людом. В сенях, переходах дворца толпились слуги, переодетые в лучшие платья. Вестовой колокол забил чаще, и слуги, ломая друг другу бока, кинулись во двор с криками: "Едет, княжич едет!" Князь и княгиня в сопровождении пышно разодетых бояр вышли на красное крыльцо в собольих шубах.
В ворота дворца верхами на конях въехали княжич Федор, бояре и среди них Родослав, переодетый в нарядный кафтан незадолго до въезда в город. На боку его висела татарская сабля в дорогих ножнах - подарок Тохтамыша. Белый конь под ним арабских кровей, стройный и тонконогий, ступив высоким копытом на расстеленные от ворот до дворца ковры, по-лебединому изогнул красивую шею.
Князь медленно спускался по ступеням крыльца, неотрывно глядя на сына. Возрос, раздался в плечах. Уехал мальчиком, вернулся витязем. Правда, бороды, усов ещё не было, но губы сжаты по-отцовски твердо. Подбородок выдвинут. "Господи, - подумал князь, - возмужал-то как!"
Родослав упал перед отцом на колени с земным поклоном. Князь приподнял его за плечи, расцеловал трижды.
- Сынок, радость моя! Уже воин! Ай да молодец! Уж как встанем плечом к плечу я, Федор, ты - держитесь, вороги!
Ефросинья обняла сына и, зайдясь в плаче, обвисла на нем - долгое ожидание, напряжение последних дней обессилили её. Но скоро, очень скоро она обрела себя: в глазах - брызги радости, в движениях - бодрость и легкость.
Еще до застолья, после молебствия в церкви, в повалуше были обговорены между князем, княжичами и боярами текущие дела. Из рассказа отца Родослав понял: взор рязанцев теперь обращен не на Москву, с которой заключен мир, не на Орду, которой было не до Руси теперь, а на Смоленск там обстановка складывалась тревожной.
На смоленском столе сидел теперь Юрий Святославич, зять Олега Ивановича. Но сидел непрочно.
Полгода назад Святослав Иванович с сыновьями Глебом и Юрием пошли воевать Мстиславль - град искони смоленский, но некогда отнятый у смоленского князя литовинами. Войско смолян сошлось на реке Вохре с литовскими ратями. Одолели литовины. Сам Святослав пал на поле боя, а двое его сыновей взяты в полон. Один из них, Глеб, был уведен в литовскую землю, а на освобожденный смоленский стол победители Ольгердовичи посадили Юрия из-за уважения к своей сестре, рязанской княгине Ефросинье, которой Юрий приходился зятем.
Казалось, Олегу Ивановичу надо только бы радоваться, но вот загвоздка: смоленские бояре раскололись на две партии. Одна добивалась независимости от Литвы, другая, давно подкупленная, была расположена к Литве. Юрий Святославич стремился утвердиться на престоле именно как независимый князь, но он мог надеяться обрести самостоятельность лишь при помоге тестя. Олег Иванович всей душой был за Юрия Святославича, обещал ему всяческую помощь, но это означало лишь одно - разрыв с Ольгердовичами.
И когда он поведал младшему сыну о непростых смоленских делах, вводя его, помимо прочих, в широкий круг своих забот, Родослав, выслушав отца, попросил:
- Батюшка, пошли меня с полком в Смоленск!
- Да пошто, сын?
- В помощь Юрию Святославичу!
Рассмеялись и князь, и бояре, невольно ставшие свидетелями благородного, по-юношески пылкого порыва. Родослав в недоумении осведомился:
- Я сказал не то?
- То, сынок, то, - отец положил руку на плечо сына. - Люб нам твой горячий норов. Что ж, придет час - встанем и за Юрия нашего Святославича. А покамест... покамест он не просит у нас помоги. Попросит - другое дело. Так?
- Так.
- Ну, а коль так - перетакивать не будем, - заключил князь на шутливой волне.
Глава четырнадцатая
Каприз души
Князю Олегу хорошо было чувствовать локоть свата Дмитрия Донского. Чувство это давало ему уверенность в том, что теперь на него не нападут ни со стороны Дикой степи, ни с какой иной стороны. И оно, это чувство, подвигло его на некоторый риск, когда он позволил сыну Родославу бежать из Золотой Орды. Знал: в крайнем случае он получит поддержку Дмитрия Московского.
К счастью, со стороны Тохтамыша угроз не последовало. Войдя с огромным войском в Дагестан, Тохтамыш здесь, на реке Самур, встретился с войском Мираншаха, сына Железного Хромца. В бою Тохтамыш ощутил силу и стойкость неприятеля. И повернул назад. Когда сам Хромец углубился в Иран с целью его покорения, оставив свою собственную страну без должной защиты, Тохтамыш воспользовался этим обстоятельством и напал на Мавераннахр. Ограбил его. Вернулся в Сарай с богатой добычей и стал готовиться к новым битвам с Хромцом. Год спустя потерпел от него поражение, и теперь тем более ему было не до каких-то мелких претензий к рязанскому князю. Все внимание его поглощала подготовка к новым войнам. Противоборство с Хромцом пошло в затяжку: на руку русским князьям. Они были предоставлены самим себе и не подвергались опасностям нападений со стороны Дикой степи.
Да, князю Олегу было удобно ощущать себя союзником Москвы. Но время от времени в его душе поднималась волна недовольства собой: не ошибся ли он, отказавшись от борьбы за порубежные уделы, некогда рязанские, на границах с Московской землей? Имел ли он право предать забвению чаяния своих предков? Мысль о том, что, возможно, он упустил свой шанс возвыситься над Москвой, порой угнетала его. Умом понимал - возвыситься над Москвой он был не в силах. А душа была несогласна с умом. Душа, подгоняемая самомнением, капризничала. Своевольничала. Возносилась. Требовала должного уважения к её своеволию.
Весной 1389 года случилось событие, которое сильно взволновало Олега Ивановича. Ему доложили, что в Переяславле в дни Пасхи проездом из Москвы в Царьград остановится митрополит Пимен. И ещё сказали: глава русской церкви едет в Византию вопреки воле Дмитрия Донского. Олег был рад такому сообщению. Ему выпадала редкая удача - встретить на своей земле высокого гостя. Благословиться у него. Может быть, из этой встречи извлечь какую-то выгоду. Какую?
Известно, что Дмитрий Донской и Пимен не в ладах друг с другом. Князь Дмитрий, видно, так и не избавился от старого подозрения, что его выдвиженец на должность митрополита Митяй был отравлен по дороге в Царьград. Если отравлен, то кем? Спутниками Митяя. И так как после кончины его добиваться поставления в митрополиты стал именно Пимен, то как не заподозрить его в причастности к смерти Митяя? Как не заподозрить, что, возможно, Пимену было известно о готовящемся зле, и он не предотвратил его?
