- Сколь же потребовалось проволоки? - спросил Олег Иванович.

- Да саженей, эдак, триста.

- Пожалуй, хороша будет рубаха. Что ж, Савелий, коль изготовишь в два дня, труд твой оплачу вдвое щедрее.

- Почто такая спешка, князь-батюшка? - осмелился полюбопытствовать Савелий.

Ответил уважительно:

- Дело предстоит. Бранью нам грозят.

Савелий испуганно вскинул брови:

- Хто? Татарове?

Он хорошо помнил о набеге царя Наручади Тагая. Картина полусожженного Переяславля с пепелищами, остовами глинобитных печей ярко стояла перед глазами. Правда, двор Савелия уцелел - крыши дома и всех дворовых построек были предусмотрительно обложены дерном, - но страх перед новым приходом татар жил в нем неискоренимо.

Князь объяснил, что на сей раз грозят московиты. Савелий покачал головой:

- Стало быть, в отместку за Лопасню? Худо дело... худо.

- Не накаркал бы, - строго заметил молчавший доселе окольничий Юрий. - Отчего худо? Тагая побили, московита из крепости погнали... Нам ли робеть? К тому ж, Володимер Пронский - наш заединщик.

- Прости, господин, - простодушно сказал Савелий, - а слышно, Володимер-то воротит от нас нос...

- Глупая молвь - пыль по ветру! - с сердцем сказал околь-ничий.

Вслушиваясь, князь невольно и не в первый раз замечал, что Юрий Кобяков старается, при случае, выгородить Владимира Пронского. Это следствие ли только близости его к высшей пронской знати? Не затевает ли он недоброе? Может быть, и в самом деле стоит прислушаться к предостережению Павла Соробича?

Но в таком разе спрашивается: за что Юрий мог изменить князю? Разве Олег не оказывает ему высокие почести и не награждает щедро за службу? Да и Юрий Кобяков не остается в долгу. Был случай, когда во время взятия Лопасни, в какой-то опасный для жизни Олега Ивановича момент (к нему яростно пробивался сквозь окружение крепко бьющийся московит с отрядом) Юрий прыгнул со своего коня на коня неприятеля и задушил того руками.

Князь посмотрел в глаза Юрию - тот не отвел взгляда. Смотрел честно. Перевел взгляд на молодых кузнецов и невольно залюбовался ими. Все сытые, рукастые, крепкие. Дай им в руки рогатину - любому ворогу не поздоровится. Особенно впечатлял один из них - подбористый, статный, с глазами небесной чистоты.

- Как звать тебя, молодец? - обратился к нему князь.

- Карпом, - ответил тот .

- Из тебя, Карп, добрый витязь получился бы.

Карп чуть поклонился, а Савелий сказал:

- Нет, князь-батюшка. Телом-то крепок и в работе неутомим, а для ратного дела вряд ли годится. Злобства ему не хватает!

- Злобства? - подивился князь. - Гм... Злобство приходит во время боя. В бою и агнец бьет ворога. - И кажется, впервые за день улыбнулся.

Поворачивая коня, примолвил:

- Так поспеши, Савелий Аверьянович, рубаху склепать.

- Коль надо, в два дня управимся.

Трусцой Савелий забежал наперед верхоконных, отпахнул ворота на смазанных жиром железных петлях. Цыкнув на взлаявшую было собаку, кланялся вместе с сыновьями вослед отъезжавшим.

В западной части кремля, неподалеку от Глебовских ворот, располагалась крытая тесом воеводская изба о шести красных окнах, с сенями и крыльцом. Слюдяные окна - кусочки слюды вставлены в узоры из железных прутьев в виде колец, квадратов, клиньев, отражая солнце, ярко били в глаза. Передав поводья стремянному, князь вместе с окольничими прошел по сеням в избу. В избе застал воевод: Софония Алтыкулачевича, Ковылу Вислого, Тимоша Александровича и его брата Давыда, только что прибывшего из крепости Перевицк.

Все были озабочены. Когда князь, перекрестясь на семь в серебряных окладах икон в углу, повернулся к воеводам, те, шелестя рукавами и полами шуб, склонились в поклоне, и особенно низком - перевицкий наместник Давыд, давно не видевший князя. По-уставному коснулся рукой пола, быстро распрямился и доложил:

- Господин, московит уже под Коломной...

Князь покачал головой и - сквозь зубы:

- Ишь, изгоном идут!

Софоний Алтыкулачевич, суетясь, подвинул к столу, обитому красным сукном, тюфяк из овечьей шерсти под зад князю.

- Татары на помогу не успеют - вот что жалко. Что ж, вдаримся! Юрий! - обратился к окольничему, жадно ловившему каждое его слово. - Скачи немедля в Пронск да кланяйся от меня, моей княгини, моих чад, моих бояр князю Володимеру, его княгине, чадам и боярам и доведи мой наказ: пусть шлет на помогу Рязани полк. А старые обиды друг на друга не держать. Не время! У дворского возьмешь саблю - в подарок от меня князю Володимеру.

Юрий Кобяков отвесил князю низкий поклон, воеводам - короче и всем сразу - и вышел.

Князь наказал воеводам обдумать и ныне же на думе доложить о том, по скольку пешцев брать в городское ополчение от каждого двора, где есть молодые мужчины. Когда кто-то из воевод сказал, что, мол, как обычно, по одному от каждого двора, - князь со внушением возразил:

- Мы должны собрать крепкое городское ополчение! - и вышел следом за Юрием.

Глава седьмая

В Пронске

Декабрьский день будто коровьим языком слизнуло - не успел Юрий доскакать с четырьмя сопровождавшими его конными до Пронска, как уже стемнело. И всего-то от Переяславля Рязанского до Пронска тридцать пять верст. Еще наподдальке от Пронска Юрия встретили дозорные на конях - в шубах, при копьях и мечах. Допрашивали: кто, к кому, зачем?.. Юрий рассвирепел: что же, черти, своих не узнаете? Близ Пронска другие дозорные злили его тем же допросом. Опять он кипятился, сожалея, что взял с собой только четверых ратных - не то прошлась бы его плеть по спинам стервецов!

Однако удалось у них кое-что выведать: на днях тут гостили важные московиты; князь принял их с почетом, и когда они убыли, а убыли они вчера, то распорядился расставить дозоры именно на рязанской дороге...

Днем Пронск виден издалека - он оседлал высокую Покровскую гору в излучине реки Прони. Церковные купола выглядывают из-за дубовых крепостных стен, воздвигнутых на насыпном валу. А теперь, ввечеру, Юрий увидел очертания родного града лишь вблизи, когда подъехал к оврагу. Обрадовался: наконец-то он дома! По привычке воспринимал Пронск, где его знала каждая собака, как родной дом. Но и здесь, в проезжих воротах, его остановили с грубоватой бесцеремонностью, словно он не боярин из знаменитого рода Кобяковых, предок коих был половецкий хан, а какой-нибудь смерд. Начальник караула, боярин средней руки, узнав Юрия в лицо, едва поклонился и бесстрастным голосом велел следовать за ним.

Суровый и молчаливый начальник караула, пока ехал впереди, стучал колотушкой, а со стен ему отвечали таким же стуком. У ворот княжого двора он сказал приворотным, чтобы те доложили дворскому о приезде рязанского посольника, и удалился. Юрий ждал долго. Томился, кое о чем уже начиная догадываться. Чтобы конь не переостыл, шагом его прогуливал. Наконец старший приворотный вышел и крикнул:

- Не примет ныне князь! До завтрева...

- Да ты довел ли, кто я?

- Как же не довел? Что я - бояр Кобяковых не знаю? Довел дворскому, а уж доложил ли он князю - не ведаю.

Допреж никогда такого не бывало! Как же так, пронский князь, которому служил когда-то он сам, а теперь ему служат многие из его родичей - дядья, братья двоюродные и троюродные, - не принял его? Тут что-то не то... Неужто напрочь отвратился от Олега? Неужто московиты подговорили?

На другой день, переночевав у родни, отправился ко двору, едва отстояв заутреню. На сей раз ворота ему открыли, но встретил не князь, а дворский. И притом - без особого почета. Почетно, коль он взял бы коня под уздцы и подвел его к красному крыльцу и только у крыльца Юрий спешился бы. Но под уздцы дворский не взял его коня, и пришлось слезть у ворот и по двору идти пешком.

Князь Владимир Дмитриевич встретил Юрия не на крыльце, как должно было бы встречать посольника великого рязанского князя, а в повалуше1, обстановка которой состояла из трона, скамей, нескольких недорогих мечей и лосиных рогов на стене. Трон пронского князя был куда скромнее трона великого рязанского князя - меньше драгих камней, меньше золота. Да и по величине он был поменьше.