Внешне похожие, подбористые и статные, одинакового роста, с одинаковыми шишковатыми скулами, горячими карими глазами, братья разительно отличались друг от друга характерами. Часто они делали обход палаток вместе. Как-то примкнул к ним и Епифан Кореев с Софонием Алтыкулачевичем, считавшие себя обязанными знать все и вся, касающееся ополчения. В одной из палаток обитатели готовили для употребления в пищу жидкое молоко: закладывали в кожаные мешки комки сухого молока, заливали водой и били по мешкам палками. Таким нелегким способом добывалось жидкое молоко, если приходилось стоять на месте (во время передвижения сухое молоко разбивалось при езде на лошади само собой). Один из воинов, болезненного вида, укутанный в овчину, сидел, скрестив ноги, возле жаровни ко всему безучастный.
Почтительно поприветствовав обитателей палатки, Салахмир обратил внимание на этого воина. Спросил, каково его здоровье, на что тот ответил, вздрагивая всем телом:
- Здоровье? Здоровье - хоть подыхай.
- Мысли о смерти отгоняй от себя, - посоветовал мурза и протянул свой курдюк. - Попей кумыса.
Больной отпил несколько глотков, но, видно, по своей слабости немного пролил. По старым монгольским поверьям было большим грехом пролить на землю кумыс, считавшийся священным напитком. Никто не обратил внимания на оплошку больного. Никто, кроме Едухана. Он считал, что безусловное исполнение старых национальных обычаев является истинной чертой монгола.
- Слижи с пола молоко! - приказал Едухан.
Больной воин даже не шевельнулся.
- Слышал или нет? - поднял голос Едухан, не терпящий неповиновения. Слижи и искупи свой грех!
Но больной так был равнодушен ко всему, что вновь не сделал никакого движения.
- Ну? - Едухан в нетерпении схватился за плеть. - Долго ль буду ждать?
Тут из свиты выступил один из военачальников по имени Таптыка1. Таптыка был начальник сотни, входившей в состав тысячи, которой руководил Едухан.
- Этот воин из моей сотни, и он очень плох. Позволь, благородный мурза, сделать это за него мне. Едухан усмехнулся:
- Что ж, искупи его грех ты, Таптыка, коль твои подчиненные не умеют искупать грехи сами.
Таптыка встал на колени и слизал с покрытого грязным войлоком пола пролитое молоко.
Салахмир во время этой сцены сохранял молчание, так как воины этой палатки являлись подразделением войска его брата. Но по выражению его лица нетрудно было понять: он не одобряет поведение Едухана. Прежде чем выйти, Салахмир сказал больному:
- Не поддавайся плохим мыслям и крепись. Как только придем к рязанскому князю, - сразу вытребую для тебя доброго лекаря.
После обхода всего стана Салахмир со свитой вернулся в свой шатер, отдал распоряжение накормить свиту мясом. Когда из соседнего шатра, соединенного с шатром Салахмира общей стеной, слуги внесли блюда и стали устанавливать на низкой подставке, Салахмир обратился к Едухану со словами:
- Брат мой, этот несчастный воин - их твоей тысячи, и потому я не стал вмешиваться в твои распоряжения. Теперь, в присутствии лишь близких, позволю себе сделать замечание: ты не прав.
Едухан, усаживаясь, с горячностью ответил:
- Салахмир, ты плохой воин! В тебе слишком много сочувствия. Сочувствие для воина - помеха и обуза. Ведь этот воин вот-вот подохнет, и чем ни скорее, тем лучше для нас. Зачем ему чье-то сочувствие? Сейчас ему важнее уйти в мир иной безгрешным.
- Боюсь, брат мой, ты сознательно воспитываешь в себе жестокость. В детстве ты был, я это знаю, куда сердечнее.
Подняв руки и дав возможность слуге засучить ему рукава, затем опустив руки в таз для омовения, Едухан ответил, полный собственного достоинства:
- Советую тебе, брат мой, вспомнить об одном предании, связанном с именем великого Чингисхана. Чингис однажды сказал сыну, когда тот, взяв град, пощадил его сопротивлявшихся жителей: "Строго запрещаю тебе миловать врагов моих без моего ведома. Сострадание - признак слабой души..."
- Это предание мне известно, - ответил Салахмир. - Но давай рассудим. Великий Чингисхан потребовал от сына, чтобы тот не щадил врагов без его, хана, ведома. Выходит, право помилования он все же предусматривал, но это право хотел оставить лишь за собой... И Чингис не раз этим правом пользовался, хотя известно, что был он очень жесток. Даже он, жестокий человек, прибегал к милосердию.
Едухан стал оспаривать доводы старшего брата. Он уважал Салахмира именно как старшего брата, но не мог соглашаться с его мнением, которое, как он считал, никак не соответствовало учению Чингисхана.
Среди присутствующих были и рязанские послы, и тогда Салахмир обратился к Епифану Корееву с просьбой разрешить спор. Епифан был целиком и полностью на стороне Салахмира, но не желая обидеть и младшего, он так сказал:
- В высшем смысле прав Салахмир, ибо только сочувствие и сострадание к ближним поможет нам приблизиться к вратам рая. Но в каком-то смысле, пусть и более низшем, прав и Едухан. Без понуждения в войске нет дисциплины, а без дисциплины не достичь желаемого.
Ответ рязанского посла пришелся всем по душу. Едухан, кивая на Епифана, сказал с восхищением:
- Сильно хитр!
(С той поры Едухан неизменно говорил об Епифане, что тот "сильно хитр". Эти слова, относящиеся к Епифану Корееву, стали прозвищем не Епифана, а того, кто их часто употреблял - Едухана. Так младший брат Салахмира стал обладателем двух прозвищ1.)
А Епифан, проникаясь к Салахмиру все большей симпатией и доверием, думал: "Пожалуй, князь Ольг Иванович не ошибется, коль отдаст свою прекрасную сестру за этого татарина".
Глава двадцать первая
Встреча
Лишь через три недели вступили в пределы Мещерской земли. Ополчение ордынцев шло то по замерзшей Волге, а затем по Оке, то по лесным дорогам, скрадывающим излучины реки. Днем стало пригревать солнце, щедро изливая лучи с бездонного синего купола небес на белые чистые снега. Если дорога пролегала через лес, то ордынцы, отроду знавшие только степные просторы, с любопытством вглядывались в хвойные чащобы, откуда порой раздавался утробный рев медведя. С наступлением весеннего тепла этот косматый зверь заворочался в берлоге, запотягивался, просыпаясь от зимней спячки. А то вдруг на соснах разыграются белки, похваляясь друг перед дружкой резвостью и прыгучестью. Во время привалов путникам не надо было удаляться от становища слишком, чтобы пристрелить себе на обед зайца или птицу. Особенно умиляли ордынцев глухари - своим диковинным видом. Черный, распустив буроватые крыла, идет по снегу, вскинув бороду и подергивая шеей, и грудь его отливает зеленым цветом, как дамасская сталь. "Т-ток! Т-ток!" - как бы с трудом выдавливает он горловые звуки, чертя по снегу крыльями.
Немного диковато было ночами. То завоет волк, запрокинув к месяцу лобастую голову, то заухает филин. А вокруг - леса и леса да замерзшие громадные болота, да изредка - небольшие поля. Вот она какая, Мещера глухая, лесистая, малолюдная...
Чем ближе к Городцу Мещерскому, тем все чаще маленькие поселения - в десяток, в пяток жилищ, посаженные где-нибудь на взгорке, на берегу реки, на опушке леса...
Первыми встретили гостей посланцы князя Александра Уковича - с полсотни воинов. В сопровождении полусотни подошли к стольному мещерскому граду, где их встретил Олег Иванович с дружиной. Мартовский день ласкал глаз - сверкали, многокрасочно искрились, подобно алмазу, снега на солнце. Уязвленный и униженный изгнанием с престола, сильно похудевший от переживаний и забот, Олег при встрече с Салахмиром явно повеселел. Прибыл-таки! Салахмир загодя переоделся из дорожного чапана в парадное платье, украшенное самоцветными каменьями. Несмотря на длительное томительное путешествие, выглядел он свежим и бодрым. Приветственная речь его, в которой он избежал цветистых, на восточный манер, слов, была кратка и благородна. После обмена приветствиями Олег Иванович обнял долгожданного гостя.
Чуть погодя новоприбывших и рязанцев пригласил на трапезу князь Александр Укович. За зиму старый мещерский князь немного сдал, но выглядел несколько скукоженным не по этой причине. Ему было немного неловко оттого, что он, из-за опасений не осложнить свои отношения с Москвой, не присоединился к союзу Олега и Салахмира. Олег Иванович понимал его и счел бестактным в присутствии хозяина заводить разговор о предстоящем походе на Переяславль.
