Отозвав собаку и заперев ворота, Савелий стоял, поникнув головой. Еще и ещё раз прикидывал, как ему выкрутиться. По обычаю, откупали в первую очередь старших, ожененных. Согласно этому обычаю, Савелий должен был направить в ополчение самого младшего - Павла. Но Павел был его любимцем: он баловал его больше других сыновей. Никому так желанно не передавал свой опыт кузнец, как ему. Ни с кем так ласково не обращался, как с ним. Никого не баловал такими дорогими подарками, как его. Справил ему коня, сафьяновые татарские сапоги... Хорошо было бы откупить не только предпоследнего сына, Карпа, у которого жена была на сносях, но и этого, любимца Павла.
Однако, чтобы откупить обоих, требовалось свести со двора, кроме лошадей, ещё обеих коров и выставить на торжище сундучное добро, оставив все свое большое семейство на положении голи перекатной. Серьезный хозяин такого допустить не мог. "Хошь-не хошь, - подумал, - а Павлуню придется отдать в посоху..."
Догадываясь, о чем размышляет отец, Павел вдруг пал перед ним на коленки, с хрустом подмяв под себя свежий снег. Умолял отца откупить его, то припадая лбом к обшитой кожей головке отцова лаптя, то поднимая на него взгляд синих, как молодой ледок, глаз.
- Да ты встань, сынок! Охотно бы откупил, да не на что. За Карпа отдам коней, а за тебя что сбыть?
- А коровы, а сундук с поневами братниных женок и с холстами?
Савелий покачал головой:
- Без молока детишек оставить?
- Не погуби, батюшка! Боюсь войны! Убьют там меня...
Порывом ветра по шишковатому, белому от снега двору понесло клочья снега, соломы. Колесом прокатилась сухая коровья лепешка. Савелий зябко повел плечами. "О Господи! - смотрел на сына с чувством острой жалости. - В самом деле, кто знает, суждено ли Павлуне вернуться с поля боя живым?.." Он, в некоторой растерянности, хотел отступить на шаг, чтобы побудить Павла подняться с колен, но тот вцепился обеими руками в его лапти, стал целовать голени.
В это время из кузен один за другим вышли старшие сыновья - Миняйка, Иван, Карп: все в захватанных колпаках, в запонах из кожи. Еще из дверей они увидели кузнецкого старосту, поняли - тот неспроста пожаловал, - но подойти постеснялись. Когда же староста отбыл, двинулись к воротам.
- Ишь, как обнялся с батьковым лаптем! - насмешливо сказал Миняйка, вцепившись здоровым глазом (другой повредил в лесу, наткнувшись на сучок) в коленопреклоненного и согбенного младшего брата.
- Видать, леготу какую-то выспрашивает, - предположил второй сын, Иван.
Третий, Карп, ничего не сказал - лишь часто-часто заморгал, предчувствуя беду.
Отец меж тем взял Павла за плечи - встряхнул с силой. Когда старшие подошли, Павел уже не плакал. Отвернулся от братьев, рукой отирая слезы. Савелий обескураженно поведал о наказе князя и бояр брать в посоху от каждого семьянина по одному сыну от двоих. Так что ему, Савелию, придется отдать двоих.
Миняйка и Иван, сообразив, что боярский наказ их не затронет - у каждого из них давно уже свои дети - выслушали отца спокойно. А Карп вздохнул с каким-то пристоном. Он был женат, но детей у него ещё не было. Правда, молодая жена его была уже на сносях, но это не меняло дела. Ему не миновать идти на войну...
- Стало быть, Павлуха наш не хощет брать в руки рогатину? - спросил Миняйка, вспоминая недавнее его коленопреклонение перед отцом.
- Можно подумать - ты рад взяться за оружие! - буркнул Павел.
- Куда мне - кривому! - оскалился Миняйка. - Острие направлю на ворога, а кольну своего. Нет, я так и так не кметь1.
- А я - кметь? - надрывно крикнул Павел, резко обернувшись. - Я, по-твоему, зверь, чтоб убивать людей?
- Не шуми, тут тебе не торжище, - заметил Миняйка. - Молод ещё шуметь-то на старшего. Никто не рек, что ты зверь. Что ж, по-твоему, мне идти на брань или Ивану? Ты холостой, у тя и детишков-то нету...
Иван подхватил:
- Среди нас дураков нет, и все мы знаем, кому идти воевать. И неча увертывать! Ты пойдешь, а не я и Миняйка!
Савелий свел брови - не терпел семейных ссор:
- Нишкни! Не хватало вам ещё подраться! Не допущу распрей...
Наступило молчание: всем был известен суровый отцовский норов. Спустя минуту Савелий помягчел:
- Уж и не знаю, чем вас утешить. Одного-то откуплю лошадьми, а вот другого - нечем, ну никак нечем!
Вернулись в кузни. Горны успели поостыть, и во всех трех шумно, с прихлопом, заработали кузнечные мехи. Сунув клещами кус железа в жар, Савелий по-стариковски тяжело отступил, присел на куцую, до лоска затертую, скамейку. Разгорающийся в горне жар высвечивал на его крутой, под колпаком, медной лобизне густую сборку морщин - печать изжитых лет и очередной заботушки. Как выручить Павла, любимого сынка? (Тот стоял у рукояти мехов и накачивал воздух с остервенением, зло.) Не удастся выручить - не только Павла обидит, но и себя накажет. Случись, убьют в бою - Савелий не простит себе, изведется в муках запоздалого раскаяния...
Выхватив клещами раскаленный кус железа, Савелий мягко положил его на наковальню, под злые удары сыновней кувалды. Искры - снопами наземь, на обутку, на толстокожий запон. Отмолотив, распаренный Павел швырнул кувалду на пол - и вон наружу. "Рвет и мечет, рвет и мечет, - подумал Савелий. Дерганый какой-то... Эх, кабы было серебро! Рази пожалел бы?"
Освежась на морозном воздухе, Павел переступил порог.
- Почто, сын, так убиваться? - сказал Савелий, жалеючи Павла. Знаешь сам - нет, нет у меня серебра!
- А я и не прошу, - ответил тот с раздражением. - Токмо, батюшка, попомни - лучше в петлю залезу, чем на войну...
Савелий замахал на сына руками:
- Такие думки, едреныть, брось, брось! Грех заводить такие думки!
Павел вновь ухватился за рукоять мехов - закачал резко, зло.
- Они, думки-то, сами лезут в голову! - бросил через плечо.
"Ишь, нахал, чем вздумал испужать отца... - размышлял Савелий . - В петлю... Чего доброго, и впрямь полезет!" Как его успокоить, умягчить? Само собой вырвалось:
- Обожди, сынок, - посоветуюсь с твоими братьями - глядь, и тебя откуплю... Коров, овец продам - перебьемся как-нибудь до весны...
Улыбнулся сын - словно солнце выглянуло из-за туч. "Батюшка, да коль бы так-то... да я..." - от радости Павел не знал, как отблагодарить отца за обещанную милость.
В другой кузне старшие сыновья, Миняйка и Иван, обмолвились меж собой:
- Не знаю, как тебе, Иван, а мне дак лошадей сводить со двора, как сердце отдать. Без них - ни за дровами в лес, ни за водой в реку, ни за сеном в луга.
- А мне не жалко? - подхватил Иван. - Батюшке-то что? Ему помирать скоро - вот и трясет нажитым...
- И я о том же баю...
Постно приумолкли, как воды в рот набрали.
В третьей кузне, где были Карп и нанятый Федот - рябоватый, с честными глазами, безотцовщина (отец был убит в бою с татарами под Шишевским лесом) - произошел такой разговор:
- Вишь, Федотка, - сказал Карп, - пока ты тут бегал чистить конюшню (Федотка успел выбросить из-под лошадей несколько навильников свежего навоза), меня урядили в пешую рать...
- Тебя? - не то удивился, не то испугался Федот. - А почему не Павла?
- Павлуху тоже...
- Как же... без тебя-то? (Пауза) Без тебя я тут буду лишним. Дядя Савелий выдворит меня...
Федот высказал опасение за себя, а на самом деле он испугался за Карпа (только сказать о том постеснялся) - всей душой был привязан к своему наставнику - тот заботливо, словно старший родной брат, обучал его ремеслу и всячески опекал.
- Небось, не прогонит, - успокоил его Карп. - Батюшка обещал откупить меня.
Настал час обеда. Отерли снегом руки и лица, повесили на деревянные гвозди шапки и запоны и, по чину, за стол. В красном углу, под образами, глава семейства (под нависшими седатыми бровями - озабоченность); рядом, по старшинству, сыновья: самый крайний - Федот. Женщины - одни подавали на стол, другие пряли. Чада сидели на печи - всем им садиться за стол во вторую очередь. Во время трапезы помалкивали. Только и слышно постукиванье ложек о деревянные, налитые рыбьей жижей с пшеном, тарели, да чавканье, да возня детей на печи. Все ждали, что скажет глава. После хлебова подали щучатину. Черными ногтястыми пальцами Савелий разорвал рыбу на куски, себе взял кус поувесистей.
