И китайская компартия не была исключением. Например, в уже цитировавшейся выше статье И. Мингулина об американской компартии говорилось так: "Наша коммунистическая партия в Америке работает на аванпостах борьбы с мировым империализмом... Напряжение, с которым партия должна проводить большевизацию своих рядов, должно быть поэтому значительно большим. Большевистские требования к партии должны быть удвоены... Эта линия должна с особой непримиримостью проводиться в американской партии. Наша американская партия... есть глаз и слух Коминтерна в этом решающем месте" {15}. Американцев то инструктируют, как маленьких детей, то сердито отчитывают на языке не совсем русском ("ошибки хвостистского порядка" и тому подобные перлы присутствуют у Мингулина в изобилии). Дело доходит до обвинений просто анекдотических: "При ясной линии Коммунистического Интернационала партийное руководство в одной части фактически грубейшим образом извращает линию КП, а в другой делает оговорки в американском вопросе"{16} Ну что за наглость: американская партия позволила себе оговорки в американском вопросе. Под критические стрелы попадает американский коммунистический лидер товарищ Пеппер, написавший после одного из московских пленумов Исполкома Коминтерна, давшего оценку ходу событий в мире: "Резолюции пленума о повороте объективной ситуации и в тактике ИККИ относятся ко всем главным странам, за исключением Америки" {17}. Невольно вспоминается ироническая повесть Фазиля Искандера "Созвездие Козлотура", в которой абхазский председатель колхоза говорит корреспонденту газеты, что навязываемое ему "сверху" животное козлотур - "хорошее начинание, но не для нашего климата".
Осознание неуместности армейской дисциплины в межпартийных отношениях имело место и внутри ВКП(б). Один из лидеров "рабочей оппозиции" Сергей Медведев писал в 1924 году своим единомышленникам в Баку: "Во всех... средне-европейских странах... из общей массы организованных сил пролетариата были вырваны силы коммунистической частицы его". Эти попытки приводят буквально к дезорганизации рабочего движения... насаждению материально немощных "коммунистических" секций и к содержанию их за счет того достояния российских рабочих масс... которое для себя они использовать не могут... На деле создаются оравы мелкобуржуазной челяди, которая за русское золото изображает себя самих за пролетариат и представительствует в Коминтерне как более "революционные рабочие" {18}.
Иностранные компартии то и дело норовили выйти из-под опеки, и в 1937-1938 годах Сталин "прополол" Коминтерн с той же тщательностью, что и советские парткомы всех уровней: подавляющее большинство иностранных товарищей исчезло, и тогдашний глава Коминтерна Георгий Димитров писал письма в НКВД, пытаясь доказать, что они не шпионы.
Рисовавшийся Сталину образ будущей мировой войны представлял собой трансформированный образ мировой революции, в пришествии которой большевики были уверены еще в первые годы XX века. Теперь, правда, она должна была стать менее стихийной: революция не просто назревала сама по себе, ее готовили "наши силы" - секции Коминтерна. Будущая война представлялась как цепь восстаний во вражьем стане и войн с отдельными капиталистическими странами, завершающаяся всемирной победой социализма. Ее не только не собирались предотвращать, но рассчитывали, при удобном случае, и начать по собственной инициативе. В уже упоминавшейся выше речи о "Кратком курсе" был и такой элемент: "Сталин, говоря о позиции большевиков по вопросу о войне, разъяснял, что они не просто пацифисты, которые вздыхают о мире и потом начинают браться за оружие только в том случае, если на них напали. Неверно это. Бывают случаи, когда большевики сами будут нападать"{19}. Надо сказать, такая установка весьма разумна и даже неизбежна, если всех ближних и дальних соседей по земному шару считать "хищниками" или "волками". Планы войны логично и естественно следовали из оценки ситуации.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
{1}Большевик. 1938. No 20. С. 60.
{2}Там же С. 62.
{3}Искусство кино. 1988. No 8. С. 77 -78.
{4}Большевик. 1929. No 2. С. 50
{5}Там же. С. 54-55.
{6}Там же. С. 60.
{7}Там же. С. 62.
{8}Там же. С. 49.
{9}Красная звезда. 1925. 1 марта.
{10}Там же, 1925, 28 марта.
{11}Известия. 1930. 17 июня.
{12}Вопросы истории КПСС, 1990. No 5. С. 95.
{13}Большевик. 1929. No 2. С. 61
{14}Коммунистический Интернационал. 1927. No 41. С. 19.
{15}Большевик. 1929. No 2. С. 46.
{16}Там же. С. 49.
{17}Большевик. 1929. No 2, С. 54.
{18}Правда, 1926, 10 июля.
{19}Вопросы истории КПСС. No 5. С. 95.
Образ страны социализма
Итак, у нас нет сомнений, что наедине с собой Сталин осуществлял долгосрочное планирование своих действий, и его политика никогда не была просто экспромтом. Также не приходится сомневаться, что еще в середине 20-х годов он вместе со всей партией предвидел будущую грандиозную войну и сознавал необходимость подготовки к ней страны и армии. Очевидно, эта задача в его воображении не отделялась от задачи создания (построения) социалистического общества. Но для того чтобы из года в год на протяжении достаточно долгого времени что-то строить, надо иметь хоть какой-то образ конечного результата-пусть не детальный, но все-таки устойчивый и ясный.
По-моему, не стоит искать желанный образ страны социализма, каким он виделся Сталину в воображении, в официальных пятилетних планах: во-первых, он сам начинал ломать их в сторону "повышения", "ускорения" и т. д. на второй день их жизни; во-вторых, эти планы слишком многословны, подробны и широки, а цель, которую человек сам себе ставит, обычно проста и легко представима.
Какой же образ общества - принципиально нового, самого сильного и передового, "готового к труду и обороне", мог носить в себе Сталин?
Образ социализма был, как и все основные представления Сталина о мире, полуинтуитивным, основанным на эмоциональных впечатлениях и иллюзиях, кажущихся очевидной истиной. Какими могли быть эти иллюзии и представления? Естественно предположить, что они сложились у Сталина еще до прихода к власти, Сталин родился, рос, формировался в эпоху, когда ощущение происходящего прогресса не могло миновать никого, за исключением разве что монастырских, ушедших от мира, братьев и сестер. О прогрессе можно было даже не говорить, жизнь даже могла становиться не лучше, а хуже,- но ощущение прогресса и предчувствие наступающей новой эпохи, неведомой и захватывающей, все равно было, потому что в будни и в праздники раз за разом вторгалась невиданная чудесная техника, будто шутя разрешавшая неразрешимые проблемы, делавшая невозможное возможным. Для детей и взрослых (и не только провинциалов) впервые увиденная электрическая лампочка или железная дорога становились потрясением на всю жизнь. А щедрое время преподносило все новые и новые сюрпризы: телефон, трамвай, самолет, радио... Постепенно рос и укоренялся бессознательный, спонтанный культ машины. Все живое, естественное, рождающееся и растущее само собой казалось слабым и обреченным на вымирание. Все сделанное искусственное, изобретенное "от" и "до" рисовалось могучим, устремленным в будущее. Паровоз несравненно сильнее и полезнее лошади. Самолет неизмеримо лучше птицы. Отсюда возникло безотчетное ожидание нового машинообразного общества и машинообразного человека. "Идея правильной организации бытия пронизывала духовную атмосферу того времени",- замечает доктор философских наук Г. С. Батыгин{1}. Нетрудно обнаружить такие настроения и в литературе 20-х и 30-х годов. Для этого не обязательно обращаться к механистическим фантазиям Маяковского и других футуристов. Восторженное уподобление живого человека чему-то сделанному, какой-то машине или детали встречалось сплошь и рядом. Язык оккупировали словосочетания типа: "железный нарком", "железная дисциплина", "железный конь".
Забытый ныне поэт Петр Орешин метко сформулировал господствовавшее настроение: "Вся земля пьяна железным хмелем". Это слова из его стихотворения "Через сто лет", описывавшего будущий 2024 год:
