ПРЕДИСЛОВИЕ

Короткое интервью

У человечества нет способа точно определить, что такое реальность. Когда это понимаешь, кажется, все вторично и не столь важно остальное, ведь более насущной и вещественной задачи еще не стояло перед нами, чем доказать своё существование и объективность. Как понять, где исполнились твои мечты и желания и что будет потом, когда умрешь, когда растворится твоя реальность.

Олег.

Худшее из зол то, что каждому требуется персональный Иисус – отпуститель грехов и исполнитель рождественских желаний. Стараются выторговать себе условия, рай, а если не получается рай, то хотя бы местечко потеплее в аду. Предлагают не жертву, а условие, редкое, индивидуальное предложение, почти задаром, и если нет покупателя, то закладывают душу, потому что душа – последнее в материальном мире, что не имеет цену. Таким торгашам скажи «А», и они всю оставшуюся жизнь будут ждать «Б», чтобы потом продать её дороже. И так всегда – ненужное дороже, блага бесценны, а душа даром. Поэтому сейчас даже дьяволу душа не нужна, в аду на худой стяг её не повесить, черти пресытились эффективными менеджерами.

Анатолий.

Если бы у меня была бы мечта, то она была такой: за белым заборчиком, с калиткой на застежке; обязательно сад цветов и дом с кучей детей. Но мечты – это блажь, больше подходят для таких девушек, как Лена, поэтому я считаю, что всего нужно добиваться самой.

Света.

Жизнь, как сутки, делится на утро, день, сумерки и ночь. У меня сейчас утро, и я намерена использовать каждый час своей жизни с пользой. Хочу стать знаменитой, участвовать в разных шоу, чтобы обо мне написали книги, сняли фильмы. Чего точно не хочу – не хочу детей и мужа, они, словно пиявки, высосут все моё время. Ну, по крайней мере, не сейчас. Да, и еще хочу мороженого!

Лена.

Игорь думал о возрасте и о том, как возраст меняет восприятие и отношение.

Когда ему было шесть лет, собранная из бетонных плит пятиэтажка шестидесятых годов заставляла задирать голову, чтобы увидеть край её крыши. А над крышей в ультрамарине неба лебединым пухом облака складывают в своей глубине фигуры и лица. Тогда он думал, что на небе живет великан. Когда ему было шесть, он строил планы, что прочитает все написанные книги, что, отучившись в школе, станет космонавтом и увидит планету из космоса, станет героем и это будет его работа. И он загадал желание – когда вырастет, полететь к звездам.

Когда ему было семнадцать лет, он хотел попасть в престижные войска, отслужить, быть всегда впереди, совершить подвиг, заработать пару шрамов. То время ему запомнилось студенческими компаниями, вечерними посиделками с гитарой и портвейном. А еще – звездами в ночном небе и мечтой о далеком космосе. Тогда он уже прекрасно понимал всю несбыточность детской мечты, поэтому загадал написать книгу о смелых космонавтах, которые, несмотря на все трудности, делают свою работу, совершают каждодневные подвиги.

Когда ему было двадцать восемь, он написал рассказ о несбывшихся мечтах и о том, что великан все так же высоко, и он никогда не сможет его увидеть, потому что с земли не видно, что сверху облаков.

Сейчас он уже ни о чем не мечтал, считая, что мечты только отравляют жизнь волшебными картинками из сказочного мира. В свои годы стал прагматиком, который никогда не обменяет синицу на журавля, а потому твердо стоял на своих ногах. У него были друзья, была девушка, квартира, машина и остального по чуть-чуть. Во всем старался придерживаться правил, которые написал в двадцать восемь лет, в рассказе. Иногда, хотя в последнее время все чаще, его донимали сны, которые были яркими, подвижными и не имели ничего общего с реальностью. Но после таких снов у Игоря проявлялось чувство дежавю, и не просто на место, а на незнакомых людей и время событий, ему казалось, что он был тут, в это время, с этими людьми и они уже это делали. Иногда после этих снов он мог предсказать события, и такие случаи пугали и нервировали его. Так он завел дневник, куда начал записывать все странные сны, которые, по его мнению, потом могли сбыться.

ЗАПИСЬ 1

Сад мертвых деревьев ветвями пророс, серыми нитями мха, шевелился с сухим потрескиванием на ветру. Колыхания мертвых ветвей в неясном свете луны, зашторенной свинцом осенней дымки, бросали тени длинных скрюченных пальцев на пустое место перед собой. Мох, словно щупальца морского гада, распахивался невесомыми объятиями, пытаясь схватить беспечную жертву, запихнуть глубже, в утробу, переварить. И разрастись новыми отвратительными отростками, чтобы больше поймать и сожрать.

– Ну вот и дома! – Он улыбнулся голливудской улыбкой, прогнулся спиной до хруста позвонков и, хлопнув дверью «жигулёнка», махнул рукой, приглашая. – Пошли.

Это его «Пошли» словно вызвало цепную реакцию в мертвом саду – кривые пальцы теней зашевелились, защелкали сухими суставами ветвей, расплелись бесплотными нитями щупальца мха и поплыли, ища новую пищу. Они словно приблизились, выползая кляксами навстречу им, толкнулись стволами, словно плечами, отчего сотрясенный мох жирными своими основаниями лопнул в луну серым облаком спор. Облако закружилось осиным роем, устремилось вверх и в сторону, словно на чей-то зов.

– А, это, – заметив его взгляд, протянул он, – вырублю как-нибудь. Сейчас руки не доходят. – Он еще раз посмотрел на него. – Чего встал? Пойдем, выпьем согревающего. – И он уверенной походкой, казаками по выщербленному асфальту, зашагал к одинокому коттеджу.

Этот дом, если полуразвалившийся сарай можно назвать домом, сразу напугал его. Он словно одинокий дикий зуб, который никогда не видел зубной щетки, криво вросший в землю, и оттого, лопнув посредине, выдавил из себя два крайних окна, которые изувеченными осколками, словно части живого существа, висели в пустых глазницах.

– О да, этот дом видел лучшие времена. – словно поняв его мысли и не оборачиваясь, прокомментировал он. – Я даже помню его почти новым. Теперь он такой. – Он развел руками, словно охватывая пространство, обнимал скелет коттеджа-мертвеца. – Говорят, всему виной грунтовые воды. Я, конечно, не верю в эти байки. – Он немного помолчал, наверное, для театральности. – Правда в том, что ему столько лет и он столько всего видел, что просто устал жить. Этот дом хочет умереть, – на этих словах он обернулся и засиял своей безупречной белоснежной улыбкой, – но я ему не даю. Ведь он мой давний друг. – Он снова махнул рукой, приглашая. – Пойдём, я вас познакомлю!

Ни знакомиться, ни приближаться, ни тем более заходить внутрь этого страшного дома он не хотел. Но словно некая сила, которая была ему неподвластна, тянула его вслед за новым знакомым, за его идеальной улыбкой. Нет, сил у него было предостаточно, чтобы отказать этой «голливудской звезде», и он даже смутно понимал, откуда это его влечение к явно опасному, но все же ему было интересно, что будет дальше. И все же он решил спросить:

– Слушай, дружище, – неуверенно начал он, – давай в следующий раз. Сейчас вовсе не время и не место.

Его новый знакомый, уже взобравшись на покосившееся крыльцо и встав «казаком», блеснувшим серебряной пряжкой из-под штанины джинсов, на придверный коврик, обернулся и, хищнически улыбаясь, произнес:

– Что, страшно?

ДЕНЬ 1. УТРО

– Гоша, все же ты не прав. Как можно испугаться знаний? Это же противоречит логике! – Долговязый и прыщавый, сверкая блестевшими слюной брекетами меж пухлых губ, Олег, абсолютно уверенный в своей правоте, рубил ребром ладони воздух. – Так ненаучно и весьма субъективно!

Они шли вдоль бетонного забора, выкрашенного белым, олицетворяющего последний атрибут теперь не существующей страны. Многие пролеты в бетонных секциях были заклеены плакатами, и были среди них такие, словно повесили их еще во времена большого развала. Эти плакаты, как плохие фотографии, с размытыми лицами, неясными фонами, а бывало, еще забрызганные дорожной грязью, выпячивались наружу дурнотой вкуса и заскорузлым, словно застарелая оспина, профессионализмом. Они шли мимо и не смотрели в лица плакатам.