- Не возникай! - бородач сбросил реглан и стал
расстегивать кремовую офицерскую рубашку. - Я, как механик, мысленно во всех контурах уже побывал...
- А с политработниками я все равно пить не буду. Они меня с лейтенантов в политотдел закладывали за всякую фигню! Я б уже старпомом был, если б не это отродье...
- Точно бы старпомом стал! - пьяным голосом выкрикнул начальник дофа, и его женские безволосые груди качнулись в такт словам. - У тебя лоб-бешник здоровый. Если со "ствола" по нему шарахнуть, то мозги по всей бане разлетятся!
Тулаев, как раз в этот момент застегивавший на крючок галстук на деревянном воротничке рубашки, обернулся и посмотрел на лоб Вовы-ракетчика. Он был действительно высоким и, в общем-то, крупным, но высота и размеры лба не всегда соответствуют уму. В жизни Тулаева встречались дураки и с высокими лбами.
- Ты... мне?.. Мозги?..
Похоже, изречение начальника дофа, который, тут же о нем забыв, полез целоваться к бородачу-механику, закоротило какую-то панель в голове Вовы-ракетчика. Слова, как ракеты из контейнеров, не хотели выходить изо рта, потому что искрящая замыканием панель прервала питание.
- Я-а... Ты-ы... Мне-е...
Тулаев уже дошел до двери, когда его остановил голос Миши:
- Старичо-ок, останься! Еще не вечер!
Короткой отмашкой Тулаев выразил все сразу: и свое несогласие остаться, и безразличие к возможно начинающемуся новому скандалу, и плохое отношение к бане, которая все равно оказалась хуже привычной ванной, и обиду на самого себя. Работая в базе, он должен был остаться незаметным, а теперь уже не меньше восьми человек - если еще считать и банщицу - знали его в лицо.
Протухшая колбаса, закончив сражение в желудке, все-таки победила окончательно. Под сердцем сдавило, по вискам сыпануло холодной изморозью пота, и Тулаев, выбежав за порог бани, склонился над клумбой, плотно укрытой ягелем? Рвота била как бы даже не из желудка, а изнутри души. Зеленые травинки ягеля сразу исчезли, глаза залило слезами, и он сразу не понял, что его кто-то спрашивает.
- Вам плохо? - с такой заботливостью раздался сбоку женский голос, что рвота сразу оборвалась.
В Москве все бы обходили за километр скорчившегося, как Тулаев, человека. В Москве каждый рвавший на улице иначе чем алкаш не воспринимался, а значит, жалости к себе не требовал. А здесь его спрашивали таким тоном, каким любящая дочь интересуется здоровьем у постели больного отца.
- Что-о?.. - стерев платком пену с губ, распрямился Тулаев. - А-а, это вы!
Рядом с ним стояла Маша, продавщица из военторговского магазина. Ее глаза стали глубокими-глубокими. В них плескалось столько жалости, что Тулаев покраснел от стыда.
- Отравился... Вот, - еле выдавил он.
- Чего тут у вас? - спросили теперь уже в спину.
Тулаев обернулся и, увидев женщину-банщицу, только теперь заметил, что под платком на ее голове огненным ореолом светятся рыжие волосы, а на лице нет живого места от веснушек. Он завороженно перевел взгляд на Машу, потом опять на банщицу. Возникло ощущение, что он попеременно смотрел на одно и то же лицо, только его то сплющивали, делая округлым и щекатым, то вытягивали.
- Может, в медчасть вас проводить? - предложила Маша. - У нас хорошая медчасть...
- Нет-нет, спасибо, - отвернувшись, сплюнул Тулаев и отер платком губы.
Желудок, избавившись от колбасы, замер в ожидании, какую еще гадость в него проглотят. Но Тулаеву сейчас хотелось только пить. Наверное, полведра воды его бы спасли. Но ни ведра, ни воды рядом не было, и он спросил у банщицы совсем о другом:
- Вы, извините, не знаете... кто эти моряки?.. Ну, откуда?..
- Эти-то? - с иронией, как о глупых детях, переспросила банщица. - Да из нашего экипажа. Дурачатся, а завтра - выход на стрельбы.
- Вот как?
Ни особист, ни кадровики базы, ни адмирал не сообщили Тулаеву о том, что завтра одна из лодок уходила на стрельбу. А с какой стати они должны были это сообщать? Впрочем, особист мог бы и сказать. Получалось так, что в Тюленьей губе главным носителем секретов являлась банщица.
- Может, вы ошибаетесь? - вспомнив разговор с особистом,
спросил Тулаев. - Не на стрельбы, а на боевую службу?
- Ну, здравствуйте! Как же я могу ошибаться, если у меня
муж - боцман с той лодки?!
Внутри Тулаева приподнял голову дремавший до поры до времени оперативник отдела "Т", локтем отодвинул в сторону пьяницу и вроде бы небрежно сказал:
- А-а, это экипаж Комарова!.. Ну, где старпом - Комаров?
- Не-ет, не Комарова, - с интонацией гаишника, уличившего водителя во лжи, ответила банщица. - А Балыкина. Вот так-то!
- Я такого старпома не знаю, - отодвинув срезавшегося оперативника, тяжелым, немеющим языком произнес пьяница изнутри Тулаева.
- Балыкин - это не старпом, - заметила тихим голоском Маша. Балыкин - это наш командир. А старпомов у нас по штату - два, а в наличии только один - Дрожжин... Мам, ты еще долго на работе пробудешь?
- Час, не меньше.
- Папка уже с лодки пришел.
- Ну, не уйду ж я?! Начальник приказал обеспечить... Я сейчас с механиком поговорю. Он там самый умный. Может, согласится их увести куда-нибудь...
- Тогда я пойду домой.
- А вы мне дорогу до гостиницы не покажете? - взмолились и оперативник, и пьяница внутри Тулаева. - Меня сюда сосед доставил. А как, хоть убей, не помню!
Маша обернулась к поселку, на краю которого стояла баня, удивилась, как можно запутаться в сотне таких знакомых с детства домов, и все-таки согласилась.
- Идемте.
6
Через пару минут молчаливой ходьбы Тулаев и Маша вышли к странному циклопическому сооружению. Оно напоминало и знаменитое Лобное место на Красной площади в Москве, но только увеличенное в пять раз, и залитую бетоном воронку от ядерной бомбы.
- Что это? - не сдержался Тулаев.
- Развалины Карфагена, - так спокойно ответила Маша, что
он чуть не поверил.
- Карфаген - это ж где-то на юге...
- А у нас - тот, что на Севере... Но если честно, то это
- фонтан.
- А зачем на Севере фонтан? - от удивления Тулаев даже
забыл о боли, маятником качающейся по телу: то голова, то
живот, то голова, то живот. - У вас же десять месяцев в
году зима!
