– Жулик! Жулька! Фу! – раздался возмущенный голос и на тропинку выскочила девочка, скорее даже девушка лет 14-15, худенькая, загорелая, в выцветших малиновых шортах и белой футболке. В руках она держала прут.

Жулик совсем обмяк и упал на бок, ударяя хвостом об землю.

– Не бойтесь, он не тронет. – сказала девушка, смахнув со лба невидимую паутинку. – Жулик, как тебе не стыдно!

Она почесала прутиком брюхо собачонки и засмеялась, когда Жулька вскочил, чихая и отфыркиваясь.

Я молчал, невольно заинтригованный этой встречей. Незнакомка была в том мимолетном возрасте, когда не знаешь, как обращаться к ней: на Вы или на ты. Какой тон более уместен: отеческий? Холодно-бесполый? По-взрослому покровительственный? Тогда откуда это смущение? Почему хочется подобрать живот и расправить плечи? Одним словом, я растерялся. Загорелая до черноты, белобрысая, как одуванчик, худая и угловатая, с красными, расцарапанными коленками, с масенькими подростковыми грудками была незнакомка похожа на симпатичную, мультяшную хулиганку. Она застенчиво улыбалась, но рассматривала меня смело и в зеленых, больших глазах ее уже проглядывало торжество будущей красивой женщины, которая догадывается, каким страшным оружием против мужчин она обладает и непременно воспользуется им, когда придет ее черед.

– Олег – представился я нерешительно.

– Лиза – незнакомка сделала шутливый книксен – Вы в гости?

– Заблудился. Чуть не погиб. Попался в лапы людоедам. Еле сбежал.

– Людоеды? Шутите?

– Я слепней имею в виду.

Лиза прыснула от смеха.

– Да, тут их хватает. Особенно сейчас. А вы откуда? На местного не похожи. Приезжий?

Меня смущала ее раскованность. На здешнюю она была непохожа. Местных подростков отличала крайняя застенчивость и даже пугливость. На самый безобидный вопрос они отвечали после мучительного молчания и всегда односложно, смотрели в сторону, чесали плечи или колена и норовили улизнуть при первой возможности. «Городская! – решил я – Дачница.»

– Местный. Елагинский. Комбайнер.

– Ага, так я и поверила! Местный… Местных я знаю. Комбайнер, ну сума сойти! Покажите руки.

– Пожалуйста. Видишь, какие мозоли?

– Вижу. Только чистые все равно. Я тракториста за километр вижу. А что это у Вас? Плеер? Ух ты! А это наушники? Здорово! А можно послушать?

Первый раз в жизни я пожалел, что у меня ничего кроме «Паплов» не было записано, однако протянул ей наушники и включил плеер.

Лиза прикрыла глаза, покачивая головой, видимо пытаясь найти ритм, потом вынула наушники и фыркнула.

– Громко. В ушах трещит. Ничего не поняла. Американцы?

– Англичане.

– Один черт! А Буланова есть? Я Буланову люблю. «Не плачь». Слыхали?

– Слыхал. И даже плакал.

– Ну, да? Я тоже. Классная песня. Про любовь. Девчонки говорили, что она про себя поет. Ее парень бросил. Теперь жалеет небось, козел.

– Она тоже жалеет.

– А нечего было! Да за такую держаться надо двумя руками, верно? А кем Вы работаете?

– Я же сказал: комбайнер.

– Ой, ну хватит уже… Что я Вам, дурочка что ли? Нашли тоже…

– А ты кем работаешь?

– Балериной! – обиженно ответила Лиза – не скажу.

Хватило ее на пол минуты.

– Ладно, скажу. Я в школе учусь. А буду манекенщицей. Мисс Мира. Слыхали?

– Нет, но скоро, видимо, услышу. Мисс Кузьмино для начала.

– Ха! Прикольно. Маловато будет. Только бабушка не хочет. Говорит, что это все глупости. А на печке сидеть не глупости?! До ста лет?

– На печке хорошо. На печке тепло и уютно. Бабушку можно понять.

– Ну, ничего себе! – изумилась Лиза – Ну и сидите на печке! С бабушкой. Пока не сопреете. Оба. А я буду манекенщицей. У меня ноги уже сейчас семьдесят пять сантиметров. Круто?

– Не знаю, если честно. Наверно круто. Мои не меньше. Может тоже манекеном стать?

– Прикольно! Только Вы уже устарели. А мне 14! Как Твигги! Слыхали про такую?

– Что-то слышал. В детстве.

– Буду по всему свету ездить! Вот! Правда, Жулька?

Жулька во время нашего диалога внимательно вглядывался в травяные заросли и от неожиданности сел на задницу. «Конечно, правда!» – говорила его жуликоватая морда. – «А если подкинете мне еще кусочек сахара, то я вам спляшу!»

Мы с Лизой встретились глазами и засмеялись.

– Такой хитрюга! Вчера приходит ни с того ни с сего ко мне и ластится! И ластится! Думаю, что случилось? На себя не похож. Решила проверить. Смотрю – точно! Вареники исчезли! В тарелке на столе оставила вареники со сметаной, думала съем потом. Съела! Ага! А он заранее как бы прощения просит, морда бесстыжая!

Жулька, понимая, что говорят о нем и говорят не очень хорошее, скорбно повесил голову, типа: «житие мое!».

– Все понимает. А если скажу – Жулька, ай-яй-яй!, как не стыдно! – на спину упадет… Вот, видите, уже упал! Шучу, Жулик, вставай! А Вы давно здесь? На реку ходите? Почему то я Вас не видела на реке. А я купаюсь каждый день пока жарко. У камня, знаете?

– Я там купался, когда тебя еще и на свете не было. Знаю, конечно. Я утром купаюсь… А скажи мне Лиза, нельзя ли мне воды напиться? Замучился совсем!

– Есть вода, есть! Идемте.

Изба, в которой жила Лиза с бабушкой, когда-то была крепка и нарядна, но в последние годы потускнела. Толстые бревна, из которых она была сложена, пошли трещинами и поросли мхом, белые наличники почти полностью облупились, а крыша, крытая рыжим шифером, покосилась и провисла.

– Вот наша халупа – с нескрываемым презрением сказала Лиза, – милости просим.

– Очень милый домик.

– Ой, я вас умоляю – театрально вздохнула Лиза, закатив глаза. – Только не надо издеваться. Бабуля! Где ты? Гости к нам!

Я вошел за ней в прохладные сени и, пригнувшись, шагнул в комнату. С железной панцирной кровати, застеленной лоскутовым одеялом, кряхтя, поднималась седая старуха в шерстяном, коричневом платье, поверх которого на пояснице был навязан пуховый платок. На лице ее застыло плаксивое выражение, которое, как я понял позже, не сходило с ее лица уже многие годы.

Я представился.

– Авдотья Никитишна – плаксиво ответила старуха, отыскивая ногами разбитые калоши. – бабка Авдотья по-нашему.

– Бабуль, есть что-нибудь попить у нас? – нетерпеливо спросила Лиза.

– Где ж мне взять-то? Попить-то? – обиженно запричитала бабка, словно перед ней стоял райкомовский уполномоченный по взысканию недоимок. – Просила я тебя сходить к соседу, а ты пошла? Последний чайник утром выпили.

– Ну, не ной – с досадой прервала ее Лиза. – Что же, совсем не осталось?

– Нешто квас остался? Посмотри в сенцах.

Я присел на скамью. В комнате было чисто. Над печкой не роились мухи, как это часто бывает в деревенских избах, не воняло кислой овчиной и сырой золой, с деревянного пола еще не сошла желтая краска. Над кроватью висела репродукция какого-то святого, рядом выцветший плакат Бритни Спирс и маленькое фото Тани Булановой с альбома «Русское сердце». На подоконнике цвела герань и валялась пачка из-под Беломора. Лиза вернулась с кружкой какого-то пузырящегося, оранжевого пойла, которое я постарался выпить одним махом, перекрыв обонятельные каналы.

– Спасибо, зайка.

–Еще?

–Нет, нет, достаточно.

– Зайка. С ума сойти. Зайка. Слыхала, бабуль?

– Ну что привязалась к человеку? Обругал он тебя что ли? Вы, мил человек, не из Острова ли будете, не из собеса?

Тут бабка Авдотья пустилась в долгий рассказ о своих мытарствах в местном собесе и, как водится в таких случаях у деревенских стариков тех окаянных дней, закончила Антихристом и концом света. Я не спорил. Лиза, видимо привыкшая к подобным беседам, тоже. На фразе:

«Бонбу надо кинуть им в кабинет!», я поднялся и бодро резюмировал:

–Именно так, бабуля! И помощнее. Чтоб одни камни остались. Спасибо за угощение. Пойду я.

Лиза тоже вскочила.

– Провожу!

И привычно перебила бабку.

– Сама знаю, что мне делать! Лежи и не майся. У тебя радикулит. Скоро приду.