Добрались, расположились в его егерском доме и каждый день проводили в джунглях, беря с собой запас нехитрой еды. Иногда я ходил один, Тая понимала это, да и самой ей нужны были эти паузы. Неделей прежде, в Раджаджи, она столкнулась с тигром, прямо рядом с деревней. Я был в глубине леса в это время, она ждала меня в номере, а потом решила пройтись мне навстречу, днем раньше мы уже ходили этой тропой. Только вошла в лес и столкнулась с ним, у него еще, как она сказала, рыльце в пушку было, а перед тем заполошное кудахтанье слышала с той стороны, откуда он вышел из зарослей. Видать, петухом лесным завтракал. Вышел, прянул от неожиданности, замер, глядя на нее, медленно повернулся и ушел. После этого она уже не подначивала меня сходить вместе на ночевку – мол, видела она в своей молодости и не такие леса. Это когда она в геологической партии работала, вертолетные заброски в тайгу на месяцы, одна девушка среди мужиков, но, говорит, никаких притязаний не было, вот только с медведями бедово, много их там. В общем, некоторый опыт у нее был. И тут, когда перебрались в Махараштру и поселились в этом тигрином заповеднике у Сурии, она говорит тем утром: нельзя мне сегодня в лес, дни начались у меня, но если уж так хочешь увидеть тигра – идем.

Вроде как в шутку сказала, вспомнив таежный закон для женщин: не отходить от лагеря в такие дни, медведь кровь чует издалека. Улыбнулись – и пошли. Не думаю, что дальнейшее было с этим связано, но черт его знает. Все эти дни даже следов тигриных не видели. И лес волшебный, и погода, и первая наша Индия, как-то расслабились мы в тот день. Идем, тихие, радостные, по сторонам смотрим. И не видим. Вот стадо оленей, вдруг всполошенное, пронеслось впереди, пересекая поляну. Не от нас ведь. И вскрикивают вдали, не успокаиваясь. А мы идем, как бы не замечая. А потом попугаи взмыли с деревьев. Не от нас. И лангуры взволнованные подают сигналы с верхних веток. Очевидно же, и знаю все это, а тут – как выключено что-то внутри, такое блаженство, идем себе, и улыбка с лица не сходит. И дальше – в нескольких шагах от тропы, в непролазном овраге – громкий шорох, кто-то крупный метнулся и затих. Остановились, присели, вглядываемся, ничего не видно сквозь заросли. Еще пошутил – нельзя, мол, садиться на корточки, а то тигр может принять за кабанчика, как того лесника, которого недавно разорвал в этом же заповеднике. И идем, о чем-то разговариваем…

И вдруг. Стой, шепчу, и сжимаю ее ладонь. Тигр. Где, спрашивает. И уже видит его. В пяти шагах от нас. Лежит на обочине тропы, на пригорке, смотрит в упор. Лежит недвижно, желтые глаза, голову положил на лапы. Один прыжок, с места, и все. Пока не знаю, что делать. На дерево? Но ближнее – за спиной и втрое дальше, чем он. Да и не на первое попавшееся лезть ведь. Я на дерево, шепчет она. Подожди, говорю, стой рядом. На поясе у меня нож, и рука вроде уже там, но это смешно – игрушка против тигра, рука переместилась выше – к камере на груди, пытаюсь навести на резкость, но мешают травинки у его глаз. Черт, шепчу, черт… Никак. Лежит, не сводит глаз. Чувствую, ее уже нет рядом. Оборачиваюсь – она на дереве. Возвращаю взгляд к тигру – нет его, только трава еще колышется вслед за его уходом вглубь.

Уж не знаю, почему и как – ведь все понимал, нельзя это делать, никуда он не ушел, только перелег в густую траву, где невидим, и ждет в нескольких шагах от меня – и медленно переступая, иду к нему, продолжая держать камеру чуть ниже лица. Трава выше моего роста, желтая и настолько густая, что на вытянутую руку свою ладонь не видишь. Тая кричать начала. Как потом сказала, чтобы, может быть, как-то отвлечь его, спасти меня. Не кричи, я ж ничего не слышу тут, после каждого шага замирая, вслушиваясь. Обернулся к ней: смотри за спину, прикрой меня, он будет обходить… Кричит, не слышит.

Еще несколько шагов делаю к длинному просвету в траве. Он стоит в конце просвета, смотрит на меня, и вдруг издает этот рык… Не тот, который мы слышим в зоопарках. В НАСА его изучали – низкие частоты, приводящие в ступор оленей. И скрывается в траве. Похоже, будет обходить справа.

Медленно отступаю. Слежу за верхушками стеблей, недвижны. Где ж он? Еще шаг назад…

И тут – прямо из-под ноги – он вздымается надо мной. Именно над, я помню его морду и, кажется, даже выдох в мое запрокинутое к нему лицо. И отшатывается в сторону. И меня, как волной, отшатнуло. И тут же за моей спиной вздымается второй, зеркально. И уносится вслед за первым. Удаляющийся треск в кустах на пригорке. И тишь.

Я не должен был уцелеть. Так не бывает. Два взметнувшихся надо мной языка пламени, и я между ними. Голова первого была так близко, что глаза и ощеренная пасть на миг перекрыли небо. Даже страх не успел сковать. Он был, накрывал волнами, но перед тем – пока передвигался в траве вслепую. И особенно, после того как увидел его в просвете, зная, что он, похоже, будет меня обходить, подкрадываясь. Зная… В ту минуту, когда не один, а двое уже подобрались и залегли по обеим сторонам от меня, в шаге. Не бывает. Может, меня и нет уже? И все это мерцает в тающей памяти уже по ту сторону?

Стою. Только сейчас начинает проступать все прожитое за эти несколько минут. Тая уже не кричит. Возвращаюсь на тропу. Она спускается с дерева, а я все вглядываюсь в даль тропы: должны выйти, еще обернуться…

Похоже, они шли за нами все это утро в течение нескольких часов. Слава богу, что, видимо, молодые, неопытные, как потом предположил Сурия. Ну и еще, наверно, я отчасти дезориентировал их с территорией, так оголтело заявив на нее права. И жив. Не редкий случай, а уж не знаю, как назвать.

Идем отсюда, быстро уходим, говорит Тая. И в лице испуг, решимость и какая-то отрешенность одновременно. Понятно, что препираться с ней сейчас не выйдет. Отошли на луг, опустились в траву, молча. Как мне хотелось тогда разделить с ней все, что произошло. Словами, чувствами, взглядом… Не разделишь. У нее свое.

– Люба, люба… трудно мне, я, как за стеклом, и пока не знаю, что с собой делать – где Индия, где я… Завтра в джунгли. В какие и кто – нет ответа. От меня только речь и осталась, да и та сгорит как спирт.

– Мы разминулись всего в семь минут. Жаль, что не застала тебя. Надеюсь, в лесу ты перестанешь биться в это стекло – и наконец почувствуешь и себя, и мир вокруг. В Мелгате, если доберешься туда, должны водиться панголины. Лёнька пошел первый день сегодня в школу, еще неделя – и снова каникулы. Мы прочли «Затерянный мир», начали «Трех мушкетеров» – он все это хочет, не рано, кричит, не рано, ты мне все объяснишь, если я не пойму что-то.

– Мобильная связь тут никудышная. И света нет. В Раджаджи видел лепара – с двадцати шагов. А в Боре был между двух тигров – вплотную. Ах, люба, мне так много тебе рассказать надо, но где взять еще тысячу лет?

– Хочется сказать: подожди, подожди, дай опомниться, не выкладывай в фб больше. Я пока еще не могу говорить о снимках, только рассматривать. Чувство огромного мира и дара – но ты как будто чуть в стороне от этого. Знаешь, будто тебе положено делиться, раз уж так одарили, но ты вроде и сам не слишком этому рад.

– Именно так, и я болтаюсь между небом леса и этой публичной землей, как в петле. Но и с лесом не все так просто. Когда я с Таей, мир обступает меня, но именно об-ступает… Без истории речи, коллизий зрения, без «другого». Видел нашего Мохаммед-Хана, жив еще, представь, сидит у хижины, ухаживает за маленьким слоненком, как когда-то за Йогином. А Йогин вырос в девятилетнего слона уже. Даже вроде узнал меня, правда не сразу. Ты мне как-то тревожно снилась сегодня.

– У меня странная неделя и настроение, и я очень жду поездки в деревню – устала от Москвы и хочу побыть в тишине. Все, что ты выкладываешь, я читаю, вижу. Мне только трудно отвечать – скорость внутреннего отклика настолько опережает слова, что произносить их мучительно. Эти он и она, которых ты назвал акварелями джунглей, ранят в самое сердце. А стихи – из любимых и особенных – с райским отсветом и неприкаянной этой нежностью, с этим невозможным да, опоздавшим на тысячелетие. Моя, до щекотных мурашек, муха, которая, прости господи, была Петраркой. Мне что-то грустно совсем, Взро.