Я понятия не имею, с чего именно всё началось.

Должно быть, у всего этого был какой-то свой, особенный первоисточник. Я не знаю.

Сегодня я разочарованный в жизни мужик, а тогда был юным и верил своим фантазиям. Мне казалось, что всё происходило по-настоящему и имело значение. Что всё было действительно реальным и важным.

Сейчас я не верю уже ни во что и радуюсь лишь одному: рано или поздно я умру, и мои страдания прекратятся.

Собравшись написать историю своей жизни, я решил внести этим в своё существование хоть какой-то смысл. Я надеюсь создать иллюзию того, что в этом мире после меня останется хотя бы что-то. Хотя бы эта моя жалкая попытка оправдать своё убожество.

Я очень старался отыскать начало, но с точностью этого сделать не смог. Поэтому я начну оттуда, откуда, как мне кажется, начало положено, ну а как там было на самом деле – лучше спросить у моего психиатра.

Он знает всё точно.

Он знает всё.

Он научил меня чаще повторять фразу «как мне кажется». Психиатр сказал, что благодаря этому, я смогу максимально обезопасить себя от иллюзии своей нормальности.

Но, как мне кажется, постоянно использовать это выражение в тексте было бы излишне, поэтому всё, что вы дальше узнаете обо мне, я буду излагать только так, как мне кажется. Просто помните об этом, и быть может это поможет вам меня понять.

Мне так кажется.

В летнем лагере мы были самыми крутыми.

Наша банда пользовалась в школе уважением, нас боялись. И если что-то вдруг шло не так, все знали – пограничники всё решат. Пограничники – это мы. Мы воспитанники старого военного, Антона Маратовича.

Он организовал несколько лет назад в нашем городишке кружок по интересам, именуемый «Клуб юных пограничников». Не знаю уж какие там тонкости, но с нас, то есть с наших родителей, Антон Маратович никогда денег за занятия не брал. Взрослые болтали, якобы, что ему платит не то местная администрация, не то какой-то старый вор в законе – что-то вроде тяги к благотворительности у больших людей. Мол, состоялся по жизни, разбогател – пора бы и полезное что-то для мира сделать, наследие создать.

Это я слышал один раз, как отец говорил. Точно не помню, конечно, но что-то в этом роде. Как бы там ни было, а все довольны: дети при деле, родители за кружок не платят, а Антон Маратович получает зарплату.

В клубе мы обучались азам боевых искусств и выживанию в дикой местности. Например: как разводить костёр, поймать и тут же приготовить какую-нибудь дичь, спать под открытым небом и многому другому. Таким образом, я и вся наша банда с двенадцати лет уже были гораздо сильнее и умнее чем обычная школота. И сейчас, в летнем лагере мы чувствовали себя лучшими из всего этого скопища маменькиных сынков.

Маратовича здесь с нами не было – он не педагог по специальности, да и сам в этом году решил поехать в кои-то веки в отпуск. Поэтому сейчас мы кайфуем, отдыхаем на полную катушку, а потом, когда кончится лето, сразу вернёмся к своим занятиям. Мы – пограничники.

Я натянул на голову простыню и закрыл глаза. Досадливые мухи – житья от них нет. Жара на улице неимоверная и укрываться совсем не хочется, даже и простынёй. Но если не укрываться, то подлая муха будет постоянно на тебя садиться, а это бесит. Так что приходится париться под простынёй.

Я уснул и проспал до конца тихого часа. Разбудил меня голос друга:

– Эй, Смык, вставай, пошли.

Я с трудом разомкнул веки и недовольно покосился на Толстого:

– Куда «пошли»?

– Пошли-пошли. На полдник, Смык, давай вставай.

Я откинул мокрую от пота простынь и резко поднялся на кровати. Оглядев комнату, я окончательно проснулся.

– А где все?

– Да уже там, ты что-то больно сильно вырубился, я тебя будил минут пятнадцать, – сказал Толстый.

В комнате нас было шестеро. Мы – самые главные в нашей банде пограничников. Я, Толстый, Делюга, Самсон, Красный и Чудо-тварь.

У всех нас, кроме Самсона, были клички. «Самсон» – было настоящим именем, но оно было таким необычным, что необходимости придумывать для него оригинальный позывной не было. Самсон Штерн – он еврей. Он у нас был мозг, всегда придумывал что-то оригинальное и мудрое.

Толстый – Олег Рукомойников, погоняло такое, потому что жирный. Он был нашим ангелом хранителем. Он всегда выступал миротворцем в ссорах и вот как сейчас до последнего оставался ждать, если кто-то вдруг отстал. Даже в таких мелочах, как пожрать в столовке.

Делюга – Пашок Астахов, он лучше всех решал материальные вопросы, если банде не хватало вдруг на что-то, или срочно надо было добыть сумму денег для спонтанной цели.

Красный – Витёк Прокопенко, он до двенадцати лет везде с дедом таскался. Его дед был старым коммунистом. Он постоянно учил нас жизни и травил всякую шнягу про Красную Армию и товарища Сталина. Витёк вроде как стеснялся, но в глубине души был тот ещё комуняка. Вот и окрестили его Красным.

Коля Чехов – тут без особой логики, просто есть такой святой Николай Чудотворец, а Чехов вот – Николай Чудо-тварь. Он не обижался на эту кликуху, потому как мы однажды выяснили, что «тварь» – это вовсе не обидно, так как результат творения Творца, а стало быть, по сути, всё что Бог, то есть Творец создал – то и есть тварь. А он, получается не просто тварь, а Чудо.

Ну а я – Костя Пресмыкаев, «Смык» – это от моей фамилии, из корня слова вытащили вот и всё. Каких-то отличительных черт у меня нет. Я вообще, если честно – серость.

Я потёр глаза кулаками, натянул шорты, футболку, сунул ноги в грязные шлёпанцы и сказал:

– Ладно, погнали.

Толстый суетливо выбежал из комнаты в коридор, я потащился следом.

Мы жили в двухэтажном корпусе на верхнем этаже. Большинство комнат здесь занимали другие пограничники, а на первом жили тёлочки. Очень, кстати, удобно – если вдруг мы бандой отважимся залезть ночью к ним. Правда, пока ещё такого не было.

Сейчас корпус был пуст – все и впрямь давно ушли в столовку.

Я спустился за Толстым по скрипучей деревянной лестнице, и мы вышли на улицу. Жара шпарила невыносимая, я прикрыл ладонью глаза от солнца и спросил:

– Что там сегодня на полдник?

– Говорили, что котлеты по-киевски привезли, по два куска пиццы на человека и по бутылке пепси, – с важным видом, заявил Толстый.

– Да не п… – сказал я.

Мы миновали турники, качели и танцплощадку, впереди показалось одноэтажное здание столовки.

Обычно, до начала каждого приёма пищи у входа здесь толпились все обитатели лагеря. Питание у нас было пять раз в день: завтрак, обед, полдник, ужин и перекус перед сном. Перекус перед сном нам раздавали вечером в комнатах, это обычно были печенья с кефиром, или что-то в этом роде. Все остальные приёмы пищи мы получали в здании столовой.

До положенного времени двери в столовку всегда были заперты на ключ. Буфетчицы готовили еду, потом за полчаса запускали дежурных (кого-то из лагеря), и эти дежурные расставляли еду по столам. Когда всё было готово, двери отпирали и нас запускали внутрь.

Как правило, минут за пятнадцать до такого открытия, у входа толпились голодные, ожидая, когда можно будет войти и занять место. Глупо в общем, ведь места были для каждого и не могло быть такого, что кто-нибудь не получил бы свою порцию. Но мы всё равно зачем-то ждали заранее.

Сейчас мы с Толстым опоздали, и уже никого на улице не было. Все давно уже жрали, или даже закончили приём пищи. На входе мы столкнулись с группой пацанов из чужой школы. Они выходили на улицу и враждебно на нас пялились.

Мы приняли вызов и не отводя глаз замедлили шаг.

– Смотри, какой свин, – громко сказал один из пацанов.

Толстый остановился, я стоял рядом.

– Кто сказал? – прорычал он.

– Что именно «сказал», жирдяй? – спросил агрессор.