– Мы… – не узнал своего голоса путешественник, через какое-то время осознав, что говорит вовсе не он, а его собеседник, что сперва жутко его напугало, а затем наполнило каким-то совершенно необъяснимым и даже более того – сверхъестественным спокойствием, как будто бы он слышал всегда это голос, знал его, и уже не важно, кому именно он принадлежал.
– Еще долго? – пытаясь вывернуть наизнанку сознание наблюдателя, мягко шептали губы партнера, готовые свести с ума путешественника, чей разум из такой маленькой фразы вырисовывал целые миры и тут же разрушал их в попытке удержать то бремя смысла, что несла эта фраза, которую ни в коем случае нельзя дать закончить! Нет! Ведь тогда произойдет самая настоящая катастрофа, и тогда, тогда!.. – С замиранием сердца вновь внимал своему собственному голосу путник, эхо которого отразилось и в фигуре наблюдателя, обдав его теплой волной. – Долго будем тут еще играть?
И тут безмолвное пространство вокруг вспыхнуло тысячей звуков, которые были похожи на синтезированную квинтэссенцию всех известных мелодий и звучаний, что слились в едином монотонном, но при этом и бесконечно многообразном звучании, что билось изнутри существа наблюдателя, который, спустя целую вечность, наконец вновь мог расслабиться и подняться над собственными страхами. С огромным удовольствием, не произнося ни слова, он бесконечно долго всматривался в самого себя, вновь и вновь теряя и находя себя в насмешливом выражении кошачьих глаз, которые озорно блестели на игривом лице, которое озаряла загадочная полуулыбка.
Казалось, всё было уже достигнуто, а это и было тем мифическим, легендарным возвращением домой из легенд, возвращением к Богине, возращением к самому себе, о котором путешественник слышал через тысячи ушей, однако впервые он своими глазами узрел, что же имели ввиду все те призраки прошлого, что так отчаянно твердили о том, чего нельзя ни потрогать руками, ни увидеть глазами. В то же время это было и гораздо ближе, чем кто-либо из них мог бы предположить, настолько, что это вызвало смех безумной мудрости, что отражался меж двух фигур, находящихся в бесконечном волшебном саду собственной самости. Они парили напротив друг друга, в определенный момент решив вновь затеять свою рискованную авантюру, которая таковой являлась лишь краткое мгновение, когда они становились поглощенными этим неуловимым по времени процессом. Но ради него они готовы потерпеть совсем чуток, отдавшись, как в последний раз, всем своим существом в бесконечный по счету раз своей величайшей забаве, радостно растворившись, казалось навсегда, в забвении, нарушив целостность и совершенство своей истинной природы, которой никогда не существовало.
37. Впервые в жизни Кевин желал, чтобы то, что происходило с ним, оказалось просто чьей-то больной фантазией или на худой конец – дурным сном, поскольку кому вообще, какому безумному божеству может прийти идея так безответственно надругаться над своим же вечным естеством?
И, тем не менее, вот оно – то бесконечное мгновение, которое, хотелось бы, чтобы поскорее закончилось, но оно только тянется и тянется – до самого горизонта фантазии, до беспредельной бесконечности, чтобы вновь напомнить о том, что происходящее – вовсе не преходяще, а, напротив, неизменно и вечно, и пребывает всегда во веки веков, являясь безусловным условием существования, в котором погряз, подобно пойманной бабочке ловким ткачом-пауком, наблюдатель. И, несмотря на то, что всё уже могло бы закончиться прямо сейчас, когда она разбилась о стальную паутину судьбы, маленькое существо в попытках выбраться лишь разрушало свои хрупкие крылышки, не в состоянии вырваться и разбиться насмерть. Так, вместо быстрой кончины происходило предвосхищение начала кошмара, который, казалось, никогда не закончится, и оставалось лишь дождаться того самого паука, которой, даже если сразу не убьет свою жертву, то все равно оставит ее умирать, медленно перевариваясь в его желудочном соке, который будет мучительно плавить тело и дух крохотного существа, которое так до конца и не осознало, для чего же именно было сотворено. Возможно, что всего лишь для поддержания жизни этого многоликого чудовища, что сейчас со всех сторон взирало на него.
Вспоминая эту всплывшую в сознании сценку из детства, когда Кевин не решился ни убить бабочку, ни тронуть паука, а лишь безучастно наблюдал за тем, как та, обездвиженная, перестает биться, парализованная ядом, или же видимо просто смирившаяся со своей участью, – зритель этой драмы собственной жизни, точно так же, как и маленькая бабочка, окутанная сетями своей судьбы, но уже в роли молодого и амбициозного музыканта, продолжал «дергаться» в своих собственных невидимых путах, параллельно сходя с трапа самолета. Несмотря на то, что он был свободен в перемещении в пространстве, в душе он был всё той же скованной навек бабочкой. И даже больше – возможно, она была не в состоянии оценить весь ужас в перспективе, а лишь мучилась в бесконечном сейчас. Однако у Кевина было не только настоящее, которое жгло воспоминания о прошлом, но и будущее, которое он просто-напросто не мог или просто не хотел представлять. Медленно сходя всё ниже и ниже, наблюдая, как параллельно с этим вечернее солнце, что светило из-за козырька виднеющегося вдалеке терминала, заходит за него, Кевин думал о том, что, если то отчаяние, подобное настоящему, всегда присутствует в скрытом виде в этом мире и только ждет подходящей ситуации, чтобы развернуться во всем своем великолепии, то вновь и вновь напрашивается вполне закономерный вопрос: какой безумный гений, какой такой всесильный создатель решил бы по собственной воле подвергнуть себя подобным испытаниям? Не найдя ответа на этот риторический вопрос, притягиваемый магнитом своей судьбы, Кевин безутешно вздохнул, затем сделав один единственный шаг, что скрыл из виду солнце, уступившее место тени, которая уютным одеялом накрыла путешественника с головой.
38. – Тебе не жарко? – ласково спросила Богиня, поглаживая своего супруга по макушке, которая торчала из-под одеяла.
Тот лишь издал какой-то нечленораздельный звук, который, тем не менее, его партнерша правильно идентифицировала и, аккуратно убрав руку, прижалась к нему всем своим существом, став с ним единым целым.
Поглощенный во внутреннее созерцание путешественник так хотел поделиться со своей партнершей всей гаммой чувств, которую вызвал, даже скорее всколыхнул в его душе этот простенький вопросик.
– Тебе не жарко? – ведь, о, Богиня, как непросто было описать все те ощущения, которые обволакивали снаружи и давили изнутри непрерывным потоком, обрушиваясь, подобно водопаду, у подножия которого стоял разум самого Грегори, на который изливалась вся эта благодать. Тысячи смыслов, подобно каплям воды, что сливались в эту необузданную силу, стекаясь со всего мира, превращались в одно неделимое нечто, при этом обладающее качествами всего, что было до него, открылись стоящему под ними путешественнику, для которого было уже не важно, лежал ли он в комнате дома его друга, укутанный одеялом, или же, выпрямившись во весь рост, под громогласный гул первозданного космоса вышагивал навстречу своей судьбе, и был ли он при всем при этом мужчиной, женщиной или же кем-то совершенно другим – не имело совершенно никакого значения, ведь что было по-настоящему важно – это ощущение сопричастности и, одновременно, неотвратимости событий, которые раскроют природу всего происходящего, не оставив в душе и тени сомнений.
***
– Сомнений по поводу чего? – взволнованно подумала Виктория, спускаясь по трапу самолета, в то самое время, как ее мозг рисовал странные воспоминания ни то какого-то романа, ни то кинофильма, который остался случайным куском в памяти – там была та самая сцена мира, где героиня находилась в аэропорту, что был на самом деле не больше кровати, на которой свернувшийся клубком мужчина наблюдал за всем происходящим на поверхности покрывала, подобно невидимому великану, что созерцал свои собственные мысли, что обрели плотность в его мире, при этом сам оставаясь практически неощутимым для них самих. И, тем более, каким именно образом сами эти мысленные образы, убежденные в своей реальности, могли усомниться в своей физической природе? Это было просто невозможно, и, если бы одна из них высказала подобное вслух, ее скорее сочли бы безумной или просто решившей так неоригинально пошутить.
