– Серафим Всеволодович, – отрываюсь я от своего занятия, – что же это за тропики? Где солнце? Дождь с утра хлещет как из ведра, и конца ему пока не видно.

– В экваториальной зоне, Серёжа, это обычное явление, и я не удивлюсь, если он будет лить до вечера, но на следующий день может вовсю светить солнце.

– Вы видели вчера наших стажёров? Они на пристани стояли, когда мы из катера выходили на берег, после чего их повезли на наше судно.

– Не только видел, но и неоднократно общался с ними. Шубин назначил меня их куратором, и я уже провёл с ними небольшую экскурсию по нашему судну. Из них только один привлёк моё внимание. Всюду свой нос совал. Очень любознательный молодой человек, а других расшевелить было просто невозможно – полное равнодушие.

– Я догадываюсь, кто из них привлёк ваше внимание. Это, наверное, такой верзила, под два метра ростом. Я его ещё на причале заметил. Он не только выше всех стажёров был, но и ещё, в отличие от них, при себе имел громадный прозрачный пакет из пластика, доверху набитый книгами.

– Угадали. Судя по всему, он только и будет наукой заниматься, а остальные – будущий руководящий состав, чиновники, но у всех дипломы об окончании престижных американских университетов… А вас, Сергей, что заставило выбрать профессию ихтиолога, если, конечно, это не секрет?

– Никакого секрета нет, Серафим Всеволодович. – И я без утайки поведал ему, каким чудесным образом попал во ВНИРО и что заставило меня это сделать.

– Я смотрю, вы везучий человек, и мне кажется, что и в дальнейшей жизни вам будет везти, но у меня нет полной уверенности, что вы надолго задержитесь у нас. Я почему-то не чувствую в вас фанатизма учёного. Кропотливая научная работа вам в конце концов надоест. Вот вы хорошо рисуете, и я вижу, как вы загораетесь, когда начинаете рисовать. Я почему-то думаю, что вы в конце концов станете художником. Судя по вашему темпераменту, с каким упоением вы пишете этюды, – эта профессия вам больше всего подходит.

– Вы так считаете? – удивился и внутренне насторожился я, ибо уже в который раз меня невольно определяют в «касту» художников. – Рисование для меня, Серафим Всеволодович, пока просто развлечение, и серьёзных намерений на этот счёт я не питаю. Страсть к путешествиям – вот что меня больше всего сейчас увлекает. Я, даже когда в армии служил, и за два года на учениях объездил чуть ли не всю нашу страну, всё время представлял себе, как путешествую на корабле по морям и захожу в порты разных стран, – вот как я мечтал путешествовать, а в детстве только об этом и думал.

– Вы, Серёжа, мне можете не поверить, – оживляется Грушин, – но я тоже уже в четыре года мечтал стать путешественником и поэтому после школы поступил в МГУ на географический факультет, затем закончил аспирантуру и после защиты диссертации стал кандидатом географических наук. Правда, сейчас я занимаюсь гидробиологией, что позволяет мне во ВНИРО участвовать в экспедициях по Мировому океану и писать научные статьи и научно-популярные брошюры на эту тему.

Несмотря на свой возраст – пятьдесят два года, – Грушин лёгок на подъём и очень подвижен, небольшого роста и сухощавый. На крупном носу поблёскивают очки в тонкой золотой оправе. Волосы уже все седые и торчат в разные стороны, за что матросы дали ему кличку Одуванчик. По-моему, он об этом не знает. Любит шутить.

Ходит немного боком, словно постоянно хочет кого-то пропустить вперёд, и при ходьбе нелепо размахивает руками. Очень общителен и долго в одиночестве находиться не может. Обожает чаёвничать и заглядываться на красивых женщин. «Смотрите, Серёжа, какая крошка прошла! Необыкновенной красоты. Настоящий шедевр матушки-природы», – не обращая внимания на ревнивые фырканья Эльзы Ивановны, то и дело слышал я от него в Момбасе. «Вот бы мне таким быть под старость, – подумал я, – и так любить жизнь».

Дождь так и не прекратился, а поливает наше судно, продолжающее эхолотную съёмку залива Формоза, с той же упрямой тропической интенсивностью. В этот широкий залив, слабо вдающийся в сушу, впадает всего одна река Тана, берущая своё начало в горах центральной части Кении. Дно залива, изобилующее острыми каменными пиками и узкими каньонами, почти от самого берега резко понижается до глубин двести-триста метров. Ровные участки, находящиеся на разных глубинах бухты, часто отделены друг от друга крутыми уступами и образуют подобие террас. Район, где мы работаем, расположен на пути мощного Южного пассатного течения, скорость которого достигает трёх-пяти узлов, благодаря чему вся вода в заливе – до глубины порядка ста метров – обновляется каждые десять-пятнадцать часов. Ниже этой глубины подъёма вод не наблюдалось, что не благоприятствовало формированию большой биологической активности. Завтра начнутся траления – вот и посмотрим, какие будут уловы.

Наконец-то первый трал, гремя металлическими бо-бинцами и белыми пластиковыми кухтылями, ушёл под воду. Правда, увлечённый оформлением судовой газеты

«Океан», я прозевал это знаменательное для меня событие, но через час с восторгом наблюдал за его подъёмом, стоя на шлюпочной палубе, так как при спуске и выборке трала находиться на главной палубе, где в это время работают, натужно завывая, траловые лебёдки и потрескивают от колоссальной нагрузки стальные ваера, запрещено в целях безопасности: в любой момент ваерный трос может лопнуть и превратиться в грозное, разящее всё на своём пути оружие. Как только трал оказался на палубе и замерли лебёдки, я тут же скатился вниз по трапу, чтобы успеть к нему первым и отобрать необходимый материал для исследования, иначе «матросская вольница», ничтоже сумняшеся, может утащить, как сувенир или ещё в каких-то своих целей, что-нибудь необычное и ценное для науки. Я оказался прав: наверное, половина экипажа высыпала на палубу с горящими от вожделения глазами.

Всё же мы с моим шефом Шубиным их опередили и стали разбирать улов, который, как и предполагалось, оказался небольшим – всего сто шестьдесят килограмм, но разнообразие морских обитателей было велико: множество видов коралловых рыб сверкали яркими красками, серебристые плоские и длинные рыбы-сабли, оранжевые рыбки с длинными усиками на нижней челюсти – бара-були, крабы, лангусты, морские звёзды и офиуры. У меня глаза разбегались от этого разнообразия морской фауны.

Отобрав необходимых нам рыб, я отнёс их в лабораторию и засел за определители. На эту работу у меня ушло не меньше двух часов. Удалось определить тридцать четыре вида рыб! И это только за одно траление. Вскоре снова опустили трал и, подняв его через час, получили такой же небольшой, но очень разнообразный в видовом отношении улов… и вдруг с шестого трала больше 90 % улова стала составлять рыба-сабля, и всего за три траления улов достиг десяти тонн. Заполнив этой рыбой, плоской, как ремень, все трюмы, рыбообработчики схватились за головы, не зная, что с ней делать. После недолгого совещания решили пустить её на рыбную муку, но профессионала-мукомола среди них не оказалось, да и существующая мельница была не пригодна для подобного вида рыб. В конце концов их неумелые действия привели к тому, что «сабля» забила намертво все барабаны, и мельница перестала работать. Рыба начала быстро портиться, распространяя по всему судну тошнотворный запах разлагающейся плоти. Неудачники-мукомолы – опять же быстро посовещавшись под покровом «тьмы египетской» – все десять тонн «разлагающейся плоти» метнули за борт – на радость акулам и другим морским хищникам, и после столь плодотворной деятельности, радостно переговариваясь, отправились почивать.

Всю неделю во время почти всех тралений нас преследовали проливные дожди. Небо закрывали свинцовые тучи. Солнце если показывалось, то, как правило, только на закате дня. Как назло, особенно сильный дождь начинал лить при выборке трала, и я промокал до нитки. Наконец мне это надоело, и я стал выходить к тралу в одних шортах. Сам-то дождь был тёплый, но прохладный юго-западный пассат, ни на секунду не утихая, настырно выполнял свою работу, вызывая у меня неприятную зябкость. Быстро отобрав в корзину необходимую для анализов рыбу, я стремительно убегал, бухая по палубе кирзовыми сапогами, в лабораторию и одевался в заранее приготовленную сухую одежду… Всё это происходило на третьем градусе южной широты! Не так я представлял себе погоду в тропических широтах… Помимо тралений, выполнялись гидрологические, гидрохимические и планктонные исследования. Для этих работ судно ложилось в дрейф и за борт опускались батометры и планктонные сетки на разные глубины… Наконец в одно из тралений порвали трал об острые донные выступы, и на его починку ушёл целый день. Воспользовавшись свободным временем, я решил помочь Грушину и заодно познакомиться с работой гидробиолога. При гидрологическом разрезе постепенно на глубину при помощи лебёдки опускали стальной трос, к которому через определённые промежутки крепились батометры, где они на различных глубинах забирали пробу воды, а термометры измеряли её температуру, после чего, достигнув определённой глубины, по тросу пускали грузик, который, стремительно двигаясь вниз, закрывал каждый батометр, и таким образом получали пробу воды с разных глубин; при помощи всё той же лебёдки их вытягивали наружу, снимали с троса и в лаборатории производили анализы собранного материала: на солёность, кислород, органические вещества и температуру воды. Конечно, всё это я описал в общих чертах, и истинной кухни гидробиолога я не знаю, но элементарное представление о работе гидробиолога в экспедиции – всё же получил.