А ещё Лиотар ухитрился сделать фантастическую карьеру дизайнера и рекламщика. Правда, уже после своей смерти. Какая-то американская фирма по производству шоколада выбрала из множества работ именно «Шоколадницу» Лиотара и разместила её на своих коробках. Так, «Шоколадница» пришла в каждый американский дом и сделала эту работу одной из самых узнаваемых в мире. Каким образом она ухитрилась попасть даже в бабушкин дом, так и осталось для меня загадкой. Пока была жива бабушка, я этим не интересовался и ничего не спрашивал. Потом бабушки не стало. Спрашивать уже было не у кого.

В детстве я был уверен, что эта шкатулка обладает таким волшебным свойством, что наполняется сама по себе. Даже, если вечером я съедал все сладости из неё, то утром она всегда была полна. Теперь я сам пополнял эту шкатулку. Волшебства уже не было. Я понял, что коробка не наполняется сама по себе. Удивлялся лишь одному – почему сладости из неё перестали быть столь же вкусными, как в те времена, когда ещё была жива моя бабушка. Парадоксально, но факт.

Жизнь шла своим чередом. Каждые каникулы я угощал Мирру конфетами и даже начал называть её шоколадницей. А она величала меня дядей Теймуром. И всё спрашивала:

– Зачем ты всё время рисуешь меня?

Объяснить это ей было слишком сложно для меня. Я чётко понимал лишь одно. Как только она входила в мой дом, забиралась с ногами в массивное бабушкино кресло и утыкалась в свой ноутбук, то у меня на душе тут же становилось предельно комфортно. Она могла уходить и приходить вновь, делать у меня свои домашние задания, пить чай или поедать конфеты. Мне было абсолютно всё равно, что делает она. Одно её присутствие в этом доме наполняло его ощущением какого-то невиданного спокойствия. Мне сразу же становилось хорошо. Даже когда я находился на шестом этаже и не мог её видеть, я всегда ощущал её присутствие.

А ещё Мирра обожала бабушкины старинные часы с боем. После смерти бабушки я старался их не заводить. Причина была проста. Заведя их, я забывал остановить их на ночь, а потом их бой и громкое тикание напрочь прогоняли мой сон. Мирра же никогда ничего не забывала. При ней часы оживали, а после её ухода замирали. Я посмеивался над ней и говорил, что сердце этого дома запускается с её приходом и замирает после её ухода. Её звонкий, как колокольчик, смех был мне наградой за столь изысканный комплимент. Хотя, навряд ли Мирра так воспринимала это. Всё же, наверное, ей ещё никто и никогда так не льстил.

Я чётко осознавал одно. Пока она была рядом, мне было хорошо. И это хорошее предопределялось иллюзией того, что Мирра возвращает в этот дом ту атмосферу, которая здесь была тогда, когда жива была бабушка. Хмурыми московскими днями, я часто вспоминал эту, залитую солнцем квартиру и эту хрупкую девочку, всю сотканную из чего-то настолько светлого и чистого, что в её существование, порой, мне плохо верилось. Как великий циник, я иногда поддразнивал сам себя тем, что убеждал себя в том, что я всё это выдумал. И девочку, и её схожесть с моей бабушкой и то, что она умеет, каким-то непостижимом образом, возвращать в моё холостяцское жильё атмосферу покоя и праздника.

Институт я закончил. Но всё ещё не мог решить, что же буду делать дальше. Пора было определяться. И самое главное понять, что на метание между двумя городами у меня уже не хватало. Я, как все эксцентричные люди, бросил монетку. Жребий выбрал Баку. И я полетел именно туда. В город, в котором солнце и ветер правили бал.

Проснувшись рано утром, я отправился в ближайший супермаркет. Когда вновь взлетел на свой пятый этаж, то увидел Мирру. Заплаканную. И продолжающую плакать. Почему-то не у себя в квартире, а прислонившись к моей двери.

– Что случилось? И почему ты здесь, а не у себя дома?

Она не могла отвечать. Рыдания душили её. Я помнил её совсем девчушкой. Как она играла в классики. Как смешно болтались из стороны в сторону её косички. Но я никогда не видел её плачущей. Пока она взрослела и хорошела она могла максимум нахмурить свои брови и сморщить свой нос. И никакие неприятности никогда не вызывали у неё слёз. А ещё я помнил, что когда в прошлом году, я приезжал сюда, это уже была сформировавшаяся юная девушка. Теперь же я видел перед собой просто красавицу. И она не просто плакала. Она была в отчаянии. Видимо, на неё свалилась какая-то беда, которая просто раздавила её. Я тихонечко спросил у неё:

– Хочешь пойдём ко мне? Может выпьешь чаю и успокоишься?

Она не возражала. Прошло, наверное, больше часа пока она, наконец то, перестала плакать. Вот тогда она и сообщила мне, что жизнь её загублена и что ей лучше всего исчезнуть с лица земли. Да ещё не показываться больше на глаза родителям, родственникам, друзьям, подругам. Словом, никому из тех, кого знает она и кто знает её. Из обрывков того, что она смогла мне рассказать я понял, что девочка беременна.

– Сколько же тебе сейчас лет?

– Через неделю будет 18.

– И что же он? Вернее, где же он?

– Он дал мне деньги на аборт. И ещё назвал дурой. Сказал, что мне давно пора повзрослеть и научиться нести ответственность за свои поступки.

– Что же ты будешь делать?

– Наверное, умру. Только вот малыша жалко.

– Но ведь можно же что-нибудь придумать? Конечно, не в плане того, чтобы помочь тебе умереть.

Из выданной мне скудной информации, я понял, что отец этого малыша был мне знаком. У нас во дворе была хорошая спортивная площадка. Все ребята с окрестных дворов собирались здесь, и я хорошо помнил его по футбольной тусовке. Он был постарше меня на пару лет. Сразу после школы уехал учиться в Лондон. Страшно гордился тем, что кончил там какую-то крутую школу экономики. Но я и не подозревал, что он уже вернулся в Баку. Последний раз мы встречались с ним в Стамбуле на какой-то выставке. Он, как всегда, с присущим ему гонором, обронил, что возглавляет там филиал какой-то солидной компании.

Мне удалось кое как успокоить Мирру. Попутно я выяснил, что её родителей сейчас нет в стране. Они были настолько погружены в свою профессию, что в отличие от моих родителей, с 16 лет дали девочке полную свободу. Сбрасывали ей какие-то деньги на жизнь и считали, что она может и должна жить так, как ей хочется. Всё учли. Кроме одного. На такую « Красную шапочку» всегда найдётся свой « Серый волк» .

– Давай-ка иди домой. Успокойся. Приходи ко мне завтра, часиков в шесть. Думаю, к этому времени что-нибудь прояснится.

Выяснять мне надо было многое. Ведь я знал, что этот псевдопоклонник Мирры был благополучно женат на дочери известного бизнесмена и воспитывал двоих девочек. Интересно, знает ли об этом она? Утром я узнал, где находится его бакинский офис и отправился туда. У офиса было аж три входа. Один был для простых посетителей, другой – для сотрудников, а третий для него – самого-самого крутого «биг-босса». Именно этот вход тщательно охранялся. В глаза бросались три кордона. Сначала это были обычные полицейские, потом телохранители и только затем два личных помощника. Значит поговорить лично, навряд ли, мне удастся. Ведь очевидно же, что у меня нет ни единого шанса просочиться сквозь эту выстроенную систему защиты покоя и интересов этого бесценного кадра. В общем, эта смесь супермена и менеджера в одном флаконе ухитрилась соорудить вокруг себя целую защитную линию, достойную того, чтобы попасть в учебники по военному искусству. Не пробиться.

А ещё я выяснил, что на обед он обычно уезжал в пафосный ресторан с национальной кухней. Брал там отдельный кабинет. Практически, укладывался в отведённый ему, по всем писанным и неписанным правилам, регламент. Его всегда сопровождала секретарша с хорошеньким личиком и рабочими губами. Почти идеал секретарши. Я просто пообедал в том же ресторане. Не пересекался с ним даже взглядами. Всего-навсего проникался пониманием того, что этот фрукт мне не по зубам.

Я честно пытался всё ещё раз переосмыслить. Анализировал, размышлял, делал какие-то выводы. Конечно же, этот парень хорошо говорил на нескольких языках. С точки зрения нашей новой молодёжи, был прилично образован, понимал толк в экономике. Очевидно, что он воспринимал любые знания исключительно сквозь призму того, можно ли их превратить в инструмент зарабатывания денег. От него просто пахло деньгами. Так же, как от других, пахнет потом или парфюмом. Это был такой типичный образец молодого мужчины, порождённого нашим временем и нашим обществом.