Он провел рукой по волосам, приглаживая их.

— Однако, — продолжил он, — это не совсем верно в отношении человеческого глаза. Сам глаз, возможно, довольно негибкий. Мы не можем сделать его чувствительным к инфракрасному излучению или способным работать как микроскоп. Камера окажется более гибкой. Но по-настоящему видит не глаз, а мозг. Именно мозг записывает впечатления, передаваемые ему глазом. Наш мозг ненадежен. Наше восприятие разнится между разными людьми.

Он снова сделал паузу, чтобы выпить и, я думаю, успокоить свои нервы.

— Извините, — пробормотал он. — Я плохо объясняю. Послушайте, я пытаюсь сказать следующее: Думаю, то, что увидела моя камера, то, что она сфотографировала, это… то, как все обстоит на самом деле. Иногда нормально, например, как эта комната в данный момент. Иногда та же самая комната, какой она была в прошлом. И… иногда та же самая комната, все еще в прошлом, но измененная. Как будто комната движется во времени, а камера просто фиксирует то, что видит. Я думаю… Думаю, что люди действительно находятся там большую часть времени, и в результате они появляются на пленке. Просто мы их не видим, не можем увидеть, по каким-то причинам. Мы не… не настроены. Вы понимаете? Проблема в нас, в нашем восприятии, а не в камере.

Я оглядел комнату и задрожал.

— Как все обстоит на самом деле… — Мы жили в состоянии нереальности, в собственном сне. Эта комната могла кишеть призраками, могла быть заполнена всеми мертвецами дома, но мы не могли их видеть.

— Я думаю, — продолжал валлиец голосом, который упал чуть больше, чем до шепота, — думаю, что постепенно их реальность может взять здесь верх, что скоро мы начнем видеть их и слышать все чаще и чаще.

— Вы сказали, что есть два варианта, — вмешалась Лора. — Какой второй?

Он не ответил сразу. Возможно, понял, что зашел слишком далеко, что моя жена, в конце концов, может предпочесть второй вариант.

— Мы вернемся на чердак, — сказал он наконец. — Там сердце этой штуки, там она обитает. Мы узнаем, что это такое. И мы положим этому конец.

Глава 14

Долгое время все молчали. Льюис выпустил свой снаряд и ждал знака, что он попал в цель. В середине этого молчания часы впервые перестали тикать. Это показалось мне странным, но я ничего не сказал. Я думал о том, что произошло накануне.

Лора, как ни странно, заговорила первой.

— Я не могу представить себе, что уеду отсюда, — сказала она. Это мой дом. Это был дом Наоми. — Она колебалась. — Ее единственный дом. Если она здесь, я не могу уйти.

Льюис смотрел на нее по крайней мере полминуты, прежде чем произнести.

— Тогда вы пойдете со мной на чердак?

— Я не боюсь, — заявила она.

— Вам стоит бояться.

Я вклинился.

— После того, что случилось вчера… Вы думаете, туда безопасно возвращаться?

Льюис пожал плечами.

— Безопасно? — спросил он. — Откуда мне знать? Я даже не уверен, что все мои теории верны. Но думаю, что если выбрать момент, то можно подняться туда и выйти обратно, ничего не заметив, не услышав и не почувствовав. Проблема в том, чтобы определить, в какое время — это безопасно. Возможно, мы узнаем, существует ли какая-то периодичность. Вероятно, она есть, но на выяснение потребуется время.

— Что вы ожидаете найти?

— Если бы я знал, мне бы не пришлось подниматься. Но у меня такое чувство, что на вашем чердаке есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд.

Он встал.

— Давайте сначала выйдем наружу, — предложил он. — Я хочу кое-что проверить.

Мы вышли вслед за ним. Первые признаки весны коснулись сада. Деревья хранили атмосферу полной нормальности. Я не мог представить себе, что они ускользнут, чтобы открыть другую реальность. Они пустили корни, быстро, надежно, их единственные изменения носили внутренний и сезонный характер: сбрасывание сухих листьев и распускание почек.

Льюис направился к стене дома. Он посмотрел вверх, ориентируясь на чердак, затем целеустремленно зашагал по краю здания, отсчитывая шаги.

— Пятьдесят три, — сказал он, повернувшись к нам лицом. — Посмотрим, что мы найдем наверху.

Мы поднялись по лестнице, притихшие и молчаливые. Я уже начал подозревать, что искал Льюис. Лора держалась напряженно и все еще сердито, как будто присутствие валлийца ей чем-то угрожало. Я стал внимательно прислушиваться, словно ожидая какого-то протеста со стороны существ, чьи тайны мы пытались раскрыть. Но единственными звуками оставались наши собственные шаги и случайный скрип ступенек.

Я отпер дверь на чердак. Оглядываясь назад, поражаюсь собственной смелости — теперь я считаю это глупостью — повернуть ручку и открыть дверь. Фотографии подготовили меня к любому ужасу; в одиночку я никогда бы не набрался храбрости. Но мой фонарик высветил лестницу и больше ничего. Была только темнота и чувство ожидания. В своей старой, потрепанной одежде и со спутанными волосами они были там, невидимые, ожидая, когда мы поднимемся.

Я колебался на пороге. Оно было там, я чувствовал его, оно тянулось ко мне, как паук тянется к рваным краям своей паутины. Я посмотрел на Льюиса.

— Неужели нет другого способа узнать? — спросил я.

Он покачал головой.

— Мы должны рискнуть, — ответил он.

— Ради Бога! — Лора зашипела. — Вы оба ведете себя как дети.

Без предупреждения она выхватила фонарик из моей руки и протиснулась мимо меня в дверной проем. Ее ноги громко стучали по голым деревянным ступеням, затем до нас донесся ее голос, приглушенный, как будто издалека.

— По-моему, все в полном порядке.

— Это не так, как кажется, миссис Хилленбранд, — отозвался Льюис. — Важно то, как все обстоит на самом деле. Мы поднимемся, но будьте готовы уйти, если появится хоть малейший признак чего-то неуместного.

Он передал мне свой фонарик и достал из сумки другой. Я пошел впереди него, мое сердце бешено колотилось, шаг за шагом, наблюдая, прислушиваясь к малейшим изменениям.

Лора ждала у окна. Чердак казался таким же, каким и всегда. Я не мог соотнести фотографии, которые показывал мне Льюис, с тем, что нас окружало. Дневной свет проникал через не зашторенное окно, приглушая свет наших фонариков. Я выключил свой. Лора уже погасила свой.

Льюис подошел к окну, не обращая внимания на Лору, и быстро повернулся к нему спиной. Теперь он шагал вперед, как и снаружи, умеренными, ровными шагами, считая их про себя. Он дошел до дальней стены.

— Тридцать семь, — объявил он без эмоций.

Никто ничего не сказал. Думаю, мы все понимали, что это значит. Мои руки похолодели от пота. Мне хотелось немедленно покинуть эту комнату, уйти и никогда не возвращаться. Лора стояла там, где и находилась с самого начала, у окна.

— То, что мы ищем, находится за этой стеной, — заявил Льюис. Он говорил спокойно, без спешки; но я мог сказать, что его самообладание помогало ему защититься от паники, которая, если ее не сдерживать, могла бы уничтожить его.

Он сильно ударил кулаком по стене. Она казалась достаточно прочной, сложенной из кирпича. Возможно, мы все-таки ошибались.

— Нам нужно что-то тяжелое. Подойдет большой молоток или топор.

— Вы хотите ее сломать? — Я понял, что вопрос глупый, когда задал его.

— Я не хочу, — ответил Льюис. — Но если мы собираемся выяснить причину всего этого…

— Я принесу что-нибудь, — пообещал я. — Подожди здесь.

Когда вернулся через пять минут, неся топор и тяжелую лопату из садового сарая, в комнате царило тревожное напряжение. Льюис поднял голову, когда я вошел.

— Все спокойно, — доложил он.

Лора фыркнула.

— Он тебя надувает, Чарльз. Разве ты не видишь? Он устроил все это в своей гребаной студии.

— Закрой рот, Лора. — Я никогда раньше так с ней не разговаривал. Она замолчала, как будто я влепил ей пощечину. В каком-то смысле, так оно и было.

Льюис взял лопату, я — топор. На лезвии лежала щепа, старая древесина с осени, когда я рубил поленья для костра. Меня переполняло возбуждение, когда я прогонял тишину и страх сильными ударами. Штукатурка отваливалась кусками, падала на пол, поднимая тучи пыли. Кирпичная кладка оказалась более упрямой. Мы вместе работали на небольшом участке около центра стены, стучали и били со всей силы, но без особого успеха, пока вдруг один кирпич не треснул и не выпал. Мы упорно трудились над дырой, расширяя ее резкими ударами топора, а затем разбивая на куски дикими взмахами лопаты.