Я ступил на половицы и провёл лучом по ним, ища в пыли дорожки или следы ног. Свет не показывал ничего, кроме слоя тонкой серой пыли, куда бы я ни светил. Я ходил, переходя от предмета к предмету, и находил все нетронутым. Сама возможность существования следов стала казаться абсурдной.

Свет играл на самой дальней от меня стене, слегка открывая неглубокий проем, в котором находилось окно. Я на мгновение задумался, почему на чердак не проникает свет снаружи, затем, когда луч переместился обратно, вспомнил, что сам закрывал ставни, когда в последний раз поднимался сюда, чтобы сохранить неотапливаемое помещение достаточно хорошо закрытым от стихии. Увидев, что ставни по-прежнему плотно закрыты, как их и оставил, я как никогда раньше усомнился в правдивости Льюиса и его фотографий. Как он мог сфотографировать кого-либо, даже призрака, стоящего у этого окна?

Я подошел к ставням и потянул за металлическую планку, скреплявшую две створки. Она неохотно поддалась, а затем взлетела вверх. Я потянул левое крыло назад; оно скрипнуло на несмазанных петлях, затем согнулось и сложилось не совсем вровень со стеной. С правым крылом оказалось сложнее. Пока возился с ним, я выглянул в окно.

Несколько мгновений сцена за стеклом, казалось, то приближалась, то удалялась. Ничто не выглядело так, как раньше; остались только основные контуры палисадника и дороги за ним. Деревья и кусты, даже точные пропорции газона совершенно изменились. Дома напротив совсем не стало видно. Мне показалось, что я заметил, как кто-то… или что-то… движется по газону, просто на краю моего зрения.

В эти мгновения я испытал не просто зрительное расстройство, а внутреннее чувство, которое могу описать только как острое ощущение угрозы, всепоглощающее чувство, что огромная сила зла угрожает мне. В следующее мгновение мое зрение прояснилось, сад и дорога вернулись к своим привычным очертаниям, а ощущение опасности сразу же сменилось простой тревогой.

Я поспешно отошел от окна и вернулся к лестнице. Я не мог понять, что произошло, но списал это на напряжение, которое испытал, на бессонную ночь, которую только что провел. У подножия лестницы меня ждала Лора. На ее лице застыло озабоченное выражение. Когда я подошел к ней, во мне вспыхнул гнев. Я едва не поднял руку, чтобы ударить ее, наказать за эти игры, за ложь, за то, что она усугубляет мое бремя. Но это чувство прошло так же быстро, как и появилось, оставив лишь слабое послевкусие, трепет насилия под поверхностью моих мыслей.

— Там ничего нет, — сказал я и повернулся, чтобы закрыть дверь на чердак.

— Но я слышала…

— Пожалуйста, Лора. Мы оба переутомились. — Я провернул ключ. Он показался мне твердым и тяжелым, а мои пальцы нашли его знакомым, как будто я давно привык к его использованию.

Она стояла лицом ко мне, когда я повернулся, на ее лице читалось то же выражение немой тревоги.

— Ты думаешь, я выдумала их. Эти шаги.

— Там пусто, Лора. — Я не назвал ее «дорогая», как обычно делал. — Никаких признаков того, что там кто-то побывал. Никаких следов. Ничего.

Она колебалась.

— Ты знаешь, это не важно, Чарльз. Неважно, есть следы или нет. Звуки, которые я слышала, вполне реальны. Может быть, они не обладали физической формой, но они реальны.

— Пожалуйста, Лора, — снова прервал я ее. — Нам двоим нужен отдых. Давай спустимся вниз. После завтрака ты будешь чувствовать себя лучше. Не о чем беспокоиться.

Но это было не так. Я знал, что есть повод волноваться. Поворачивая ключ в замке, я почувствовал не просто его привычность, а снова ощутил чувство угрозы, на этот раз с удвоенной силой. И когда оно покинуло меня, я кое-что вспомнил. Вспомнил, где видел двух маленьких девочек с фотографий Льюиса.

Глава 9

Позже в тот же день Льюис позвонил и сказал, что хочет показать мне что-то еще, что-то важное. Я повесил трубку. Он пытался снова, несколько раз, пока я не снял трубку с рычага. К тому времени, конечно, я знал, что он говорит правду, что его фотографии — не самозванство, а изображения людей, давно уже не живущих. Не живых, в любом смысле этого слова. Но я хотел, чтобы на этом все закончилось, хотел, чтобы мертвые оставались мертвыми. Мне невыносимо было думать, что они могут пересекаться с живыми. Больше всего на свете, как теперь понимаю, я хотел достойно похоронить свои собственные чувства. Если оставить их на свободе, они могли бы стать для меня лишь постоянной мукой.

На следующий день суперинтендант Рутвен появился на пороге нашего дома. Ночью нас никто не беспокоил. По моему настоянию мы остались в нашей спальне, хотя никто из нас не спал. Лора была на взводе, ожидая звука шагов из комнаты наверху. Незадолго до трех часов наступило самое тяжелое время, потому что мы оба ожидали снова услышать этот крик. Когда миновало это мгновение и вокруг по-прежнему продолжала царить тишина, мы немного расслабились. Я погрузился в легкую дремоту, но Лора — так она мне потом рассказывала — бодрствовала до рассвета. Никаких шагов над нашими головами не раздавалось. Утром я рискнул зайти в комнату Наоми. Никаких новых следов ее пребывания там не оказалось.

Рутвен принес с собой большой пластиковый пакет с пальто Наоми. В отличие от другой ее одежды, эта не запачкалась кровью. Мы опознали пальто, и он положил его в пакет, чтобы вернуть в лабораторию судебной экспертизы.

— Где его нашли? — спросил я.

— В церкви, — сообщил он. — В англиканской церкви Святого Ботольфа. Это в Спиталфилде, рядом с Брик-Лейн — недалеко от того места, где мы нашли саму Наоми. Сейчас там работают наши люди, но мы не надеемся ничего найти. Это старая церковь, ею почти не пользуются. Приходской священник из другого прихода еженедельно проводит службу. Это все. Приходят несколько стариков. Несколько бродяг. Кто угодно мог оставить там вещи вашей дочери.

— Где? — спросил я.

— Я же сказал вам…

— Нет, в церкви, я имею в виду. Где именно в церкви? — По какой-то причине, которую я не мог объяснить, мне стало важно это узнать.

Рутвен странно посмотрел на меня, как будто вопрос продемонстрировал мою проницательность, о которой он не подозревал.

— В склепе, — пояснил он. — Вероятно, найти его не могли бы долгие годы, но что-то пошло не так с котлом. Когда смотритель спустился проверить, он наткнулся на пальто. Оно лежало на вершине одной из могил. Тот, кто оставил его там, должно быть, взломал дверь. Или у него имелся ключ. По крайней мере, это дало нам направление для расследования. Мы нуждались в нем после всего этого времени.

Я пригласил его на чай, но он покачал головой.

Суперинтендант был в плаще и помятой серой шляпе, почти стереотип полицейского, за исключением его глаз. Я до сих пор помню их, их голубизну, остроту, прищур. Рутвен постоянно что-то прятал под ними, прятал очень глубоко, но иногда это удавалось разглядеть, если знать, что искать. Я знал. Я понимал. Это скрывалось и во мне.

— Как ваша жена? — спросил он, собираясь уходить.

Здесь следовало сказать: «В порядке», но я этого не сделал.

— Она очень страдает, — ответил я. — Лора никогда этого не переживет.

— Нет, — согласился он. — Это невозможно. Люди думают, что пережить такое можно, но это невозможно, смерть ребенка оставляет шрамы на всю жизнь.

Он, конечно, имел в виду свою дочь, хотя в тот момент я этого не знал. Глагол, который он использовал, был любопытным, но метким. Смерть оставляет раны, которые никогда не заживают как следует. И все же… даже тогда я думал, что он имел в виду что-то другое.

— Если появятся какие-нибудь новости… — проговорил я.

— Не беспокойтесь. Вы узнаете первыми.

На следующий день пришло письмо от Льюиса. Это была всего лишь короткая записка, к которой прилагались две фотографии, вклеенные между несколькими листами тонкого картона.

«Пожалуйста, свяжитесь со мной, — писал он. — Я сделал их в день моего визита к вам, перед тем как войти в дом. Первая снята обычным объективом, вторая — с зумом. Я считаю, что вы оба в опасности. Нам нужно поговорить».