– Он останавливался тут на ночлег, может, вы знаете, у кого? – спросила я.

– Откуда? – Мужчина отбросил покрасневшую тряпку в сторону. – Я тогда еще не родился.

И в этот миг, когда улыбка палача стала нарочито сочувствующей, лежавший на камне орол шевельнулся. Вдохнул, хрипя, словно старый засорившийся пылесос, и заорал. Почти беззвучно, так же, как умирающий старик на Заячьем холме.

Мое сердце заколотилось, воздух никак не хотел наполнять легкие. То, что я видела, было за гранью понимания, за гранью добра и зла. Липкие кишки елозили по земле, собирая черную золу, а орол продолжал цепляться за жизнь.

Конечно, они об этом знали, потому и не торопились покидать лобное место. Сюрпризом это стало лишь для человека.

– У нас обширная программа, – то ли похвастался, то ли предостерег палач.

– Тогда не будем отвлекать. – Пашка с сожалением отвернулась от алтаря и легонько толкнула Мартына. – До заката как раз успеем в Подгорный.

Целитель заморгал, словно пробуждаясь от сладкого сна, в котором продолжала литься кровь и слышались стоны. Не будь с ними человека, они бы остались.

Змея слышала стук моего сердца, чувствовала панику, загнанной птицей бьющуюся в моей голове. Она знала, как хрупко человеческое самообладание. Если сорвусь и побегу, они не смогут противиться инстинктам, они кинутся за добычей. Не исключено, что целитель и явидь присоединятся к охоте. Именно поэтому меня так долго не пускали в filii de terra. Дети контролируют себя куда хуже взрослых, а я так долго училась не быть добычей, не чувствовать себя ею.

Но иногда даже этого было мало. Как сейчас. И Пашка отступала, а закинувший на плечи рюкзак целитель следовал за ней. Пусть с сожалением. Это было сродни оттаскиванию падальщика от свежего трупа, тяжело и бессмысленно. Но именно эта бессмысленность и происходила.

Никогда этого не забуду, потому что дружба – это не всегда бой плечом к плечу, это еще и отступление, тогда как хочется искупаться в крови.

Я вспомнила восторг, когда лезвие входило в тело бессмертника, вспомнила теплую искру жизни, перетекающую в руку из атама. Сердце сладко заныло. Отчасти я их понимала, и это пугало.

– Вы идете в Подгорный? – Хорошее настроение старосты испарилась вмиг.

– Да, – парень снова раскрыл книгу, – Тур Бегущий провел ночь и там.

– Святые, – улыбка старосты превратилась в гримасу, – вы смеетесь надо мной?

Вопрос улетел в хмурое небо и остался без ответа. Рука орола стала конвульсивно подергиваться, пальцы заскребли по алтарю, словно желая поцарапать камень. Внутренности орола лежали отдельно от тела, на лице не хватало части кожи, а он не умирал.

Земля и небо качнулись, но я устояла, хотя убежать захотелось сильнее, чем в переходе.

– Тогда мы можем помочь друг другу. – Взгляд голубых глаз палача переместился на Пашку, теперь он был серьезен.

– В чем? – Она говорила чуть насмешливо.

Я заставила себя не думать об алтаре. Не смотреть, а слушать.

– Двадцать часов назад, – стал рассказывать мужчина, – охотник загонял последнее лихо на сотню верст вокруг. Оба спустились сюда и столкнулись с оролом, – краткий взгляд на алтарь, – но от его крика растекся не защищенный амулетами чужак, а устаток лихого рода, шальной, необученный, его родители лишились голов еще в первую свалку с Видящим.

Целитель пожал плечами и захлопнул книгу. Таких историй в северных, да и в любых других пределах, без счета. Войны вспыхивали и затихали, дети рождались, родители умирали, и не всегда в свой срок.

– Охотник ушел. – В голубых глазах старосты сверкнул гнев. – Его взяли восточники из Подгорного.

– Взяли ветра-охотника? – засомневалась я. – Тогда им никто уже не поможет.

– Человека, – припечатал палач.

Слово упало, как немой укор. Иногда такое случалось. Кто-то из людей в силу обстоятельств получал информацию о нашей тили-мили-тряндии, о ее обитателях.

У таких было три пути. Первый – сделать вид, что ничего не было, и жить дальше. Ему следовало большинство. Второй – прийти в неистовство от открывшихся перспектив и нырнуть в омут с головой. Примерно четверо из каждого десятка так и поступали, закладывали душу и вливались в наш дружный коллектив. Шестеро исчезали. Возможно, уходили в безвременье, а, возможно, волки что-то недоговаривали.

Есть и третий, самый трудный путь, для твердолобых и отчаянных. Из добычи превратиться в охотника. На тот короткий срок, пока везение будет на вашей стороне. Может, удастся очистить мир от лиха, орола или даже падальщика. Пока ваши благие цели не привлекут внимания тех, кто человеку не по зубам – лгунов, ведьмаков, изменившихся, нелюдей или ветров-охотников. На этом карьеру истребителя нечисти можно считать оконченной.

Это и произошло с безымянным охотником. Старосту расстраивало то, что точку поставят восточники, а не он сам.

– Может быть, вы сумеете подобраться к нему, – глядя в сторону, стал рассуждать палач. – Мои все на виду, рожи успели примелькаться, а вы – чужаки.

– Может быть, – осторожно ответила явидь.

– И, может быть, вы совершенно случайно обозначите его местонахождение указывающим амулетом. – Мужчина нагнулся, подобрал обычный серый камень, такие сотнями валяются в пыли.

Темные глаза вспыхнули, перед нами стоял не обычный палач, на нас смотрел ведьмак, наделенный властью как над живой, так и неживой материей. Камень на секунду раскалился докрасна и с едва слышным шипением остыл.

– Взамен я узнаю, у кого останавливался этот ваш Тур и каким тропами шел.

– Узнай. – Пашка подставила ладонь, и на нее упал ставший опять серым и неприметным камешек. – Мы тоже по сторонам внимательно посмотрим, но если не получится, не обессудьте.

– Не обессудим. – На лицо мужчины вернулась улыбка. – Какие обиды между земляками.

Подгорный мы увидели и услышали издалека. Дым печных труб, уходящий в небо, шум моторов, хорошо накатанная дорога. Даже я не прошла бы мимо, не то что нечисть. Несколько грузовых фур стояло на обочине, водители что-то обсуждали на повышенных тонах. И пусть основным языком востока были различные смеси китайских диалектов, здесь, в центре континента, все еще главенствовал русский, пусть и на стежке Простого демона.

Назвать Подгорный селом язык не поворачивался, по площади Подгорный был больше, чем Заячий холм, если все его изгибы растянуть на плоскости, а по застройке – плотнее, чем наше Юково. Уже не деревня, а маленький городок. Необычно для линейной стежки, хотя, если представить, сколько товаров через нее проходит, ничего удивительного.

Второй деревянный домик со старомодной вывеской «Трактир» оказался придорожным кафе. Чаи, зелья, яды, закуски, глаза, нанизанные на нитку, консервированные мозги, сушеные суставы без уточнений о происхождении. Но среди водителей попадались обычные работяги, потому меню разнообразили чебуреками, быстро завариваемой лапшой и прочей гадостью, которой питаются люди.

Спрятавшись от дождя, мы взяли горячего чая и устроились за резным, под старину, столом. Если бы не девушка с мохнатыми бровями, приветливо обнажившая клыки из-за стойки, можно легко представить, что это обычная человеческая забегаловка.

Я смутно представляла, зачем мы явились сюда спустя несколько столетий. Кому мог запомниться путешественник, остановившийся на стежке на одну ночь, а потом снова ушедший в горы? К сожалению, ни к чему другому привязать произошедшую накануне «нехорошую ночь» мы не могли.

Мартын раскрыл тетрадь и стал перелистывать страницы.

– Мы знаем, что на ночь он останавливался у гвоздаря, – задумчиво поднял кружку с чаем парень.

– А гвоздарь – это? – спросила я.

– Кузнец. – Пашка понюхала напиток, скривилась, но отпила чуть-чуть. – Как думаете, он еще жив?

– Если нет, то его сын точно, или внук, – ответил молодой целитель.

– Которые о «нехорошей ночи» даже не слышали, – вздохнула я.

– Что скажешь? – обернулась к девушке за стойкой явидь. – Есть в Подгорном гвоздарь?