Книжный магазин – это одновременно и уединенное, и общественное место, в котором мы скрываемся от внешнего мира, но вместе с тем входим с ним в более близкий контакт. В нашем кафе это противоречие чувствовалось особенно остро: здесь люди встречались со своими друзьями и просиживали часы напролет (несмотря на не самые удобные стулья), а я нередко приводила сюда дочерей в выходные. Это место было похоже на дом, но не было домом. До Diwan все это помещение занимал пропитанный тестостероном тренажерный зал, называвшийся дворцом спорта. В том, что вместо этого храма маскулинности появился книжный магазин с владелицами-женщинами, ощущалась приятная ирония.
Хинд и я выросли в мире, который постоянно куда-то нас не впускал: он не принадлежал нам и не давал ощущения, что мы принадлежим к нему. В детстве мы почти каждое утро выходили из квартиры в семь тридцать и шли по безмолвному мраморному коридору к лифтам. Я давила на кнопку вызова лифта по несколько раз – от нетерпения и неуверенности в том, что лифт принял мой запрос. Я ненавидела стальной параллелепипед с неоновыми светильниками – им заменили оригинальную деревянную кабину компании Schindler с миниатюрной складной банкеткой и куполообразными плафонами из бронзы и хрусталя, – но спускаться четыре пролета по мрамору, покрытому мыльной водой после утренней уборки, было бы опрометчиво. О прибытии лифта сообщал звук, похожий на сигналы какого-то больничного оборудования. И почти каждое утро, когда дверь отъезжала вправо, за ней оказывался один и тот же сосед сверху: пожилой мужчина с сигаретой во рту. Мы входили в эту матово-серебряную кабину, заполненную клубами дыма, и в знак протеста задерживали дыхание. Если бы я была мужчиной, затушил бы он сигарету в тот же миг, как я появилась за дверями? Лифт, слегка подпрыгнув, останавливался на нижнем этаже. Как только двери открывались, мы выскакивали наружу, подальше от очередного облака табачного дыма.
Помню одну нравоучительную беседу, которая состоялась у меня с отцом, когда я была подростком. После какого-то давно позабытого недоразумения я пожаловалась ему на этот мир, который, как я уже начинала понимать, все время указывает женщине ее место. Он же напомнил мне о том, каким будет грядущий мир: в мусульманском раю благочестивым мужчинам будут дарованы красивые девственницы-гурии.
– Это мир мужчин. Измени его, когда сможешь, но до тех пор научись жить по его законам, – довольно резко сказал отец, продемонстрировав сугубо прагматический взгляд на ситуацию.
– Почему райские блага предназначаются исключительно для мужчин? Зачем мне вести праведный образ жизни, если в итоге мне достанется всего лишь кучка девственниц? – закричала я.
– Ты не целевая аудитория, – сказал отец, посмеявшись над той картиной, которую я вообразила.
– У божьего бестселлера полмира оказались просто невольными слушателями – вот в чем проблема.
– Ты, как обычно, неправильно определила проблему. – Он посадил на кончик носа свои прямоугольные очки и продолжил читать газету, бросив мне последнюю фразу: – Возможно, когда-нибудь ты продвинешь другие бестселлеры.
Мы решили сделать Diwan местом, которое бы обслуживало нас, а не местом, которое бы обслуживали мы. Вскоре и другие женщины стали видеть в Diwan свою тихую гавань: дом, в котором нет домашних обязанностей; общественное место, не так нагруженное требованиями к поведению женщины, как другие общественные места, где нам все время напоминают о том, что нас не существует. Общественные туалеты в Египте были, как правило, только при мечетях и церквях. Других вариантов государство почти никогда не предлагало. Мужчины спокойно мочились под эстакадами и у стен домов. А женские туалеты в общественных местах представляли собой невыносимо вонючие дыры в полу, залитом водой из неплотно закрученных кранов. Мыла и туалетной бумаги в них отродясь не бывало, и никто даже не рассчитывал их там обнаружить. Именно поэтому у Diwan появилась целая категория посетительниц, которые приходили к нам не за книгами, а за тем, что скрывалось в конце лабиринта из коридоров: благодаря нам у них появился спасительный туалет на улице Двадцать шестого июля. Мало у каких магазинов были удобства, а если и были, владельцы не были настроены ими делиться. Diwan была великодушнее. А кафе с его словно укрепленными слоем книг стенами стало импровизированным барьером между женщинами и их обидчиками – мужчинами, которые знали, что мы, хозяйки Diwan, не потерпим их нападок.
Кафе Diwan служило самым разным целям и принимало самых разных посетителей. Заядлые читатели просматривали здесь стопки отложенных ими книг, чтобы окончательно сделать выбор перед покупкой. Кто-то приходил, чтобы просто дать себе передышку в течение дня, а кто-то назначал наше кафе местом сбора и встречался здесь со старыми друзьями или со знакомыми, которых не хотел принимать у себя дома. За нашими мраморными столиками проходили теневые экономические операции: астрологи и гадатели составляли своим клиентам натальные карты и предсказывали судьбы, а по соседству частные преподаватели давали уроки своим нерадивым ученикам.
– Она опять сидит за тем же столиком. За четыре часа выпила чашку турецкого кофе и бутылку воды, – однажды сказала нам Нихал с легким раздражением.
– А книги какие-нибудь купила? – спросила Хинд.
– Нет. Она приходит сюда только ради своих занятий. Из-за таких, как она, нам не хватает места для покупателей.
– Отдел по работе с клиентами предложил установить минимальную сумму заказа, – осторожно начала я.
– Ну уж нет! Нельзя требовать с людей деньги за то, что они сидят в месте, которое ради этого и создавалось, – сказала Нихал, с ужасом вытаращив глаза.
– Ну мы же не можем брать комиссию с ее уроков. Какие еще остаются варианты?
– Ты все для этого сделала. Вот они и пришли. Сделай напитки более дорогими, а стулья менее удобными, или музыку погромче включи. Придумай, как навязать им свою бизнес-модель, – резко сказала Хинд и отправилась к стенду с арабской литературой. Я отвела глаза, чтобы избежать жалобного взгляда Нихал. Я, фанатично стремившаяся контролировать ситуацию в нашем заведении, прекрасно понимала ее: как настоять на том, чтобы место использовалось по предполагаемому назначению, но не выдворять при этом людей, которые его уже облюбовали?
Одна молодая посетительница приходила к нам в кафе почти каждый вечер. Наших книг она практически никогда не читала – вместо этого она сидела и строчила что-то в блокноте с кожаной обложкой. Мне было любопытно, чем она занимается днем. Про себя я называла ее «Павлова» из-за того изящества, что обычно присуще балеринам. Волосы у нее были обычно собраны в пучок, но иногда она их распускала. А взгляд у нее всегда был отсутствующий, будто душа покинула свое вместилище и пребывает где-то очень далеко. Общались мы с ней исключительно вежливыми кивками.
– Помните эту девушку, которая сидит у нас тут в кафе, эту вашу балерину? – сказала мне однажды, поджав губы, Шахира – одна из наших самых первых и самых долго работающих менеджеров. Эта дерзкая молодая женщина при всей внешней хрупкости была сильной личностью. До нее в магазине на Замалеке мы не раз сталкивались с менеджерами, которые бросали работу через пару недель после того, как их наняли, потому что были не в состоянии одновременно справляться со штатом сотрудников, покупателями и каирскими кутилами. Но Шахире все было по плечу.
– Да, конечно. Она чем-то недовольна? – спросила я, положив очки на стол и приготовившись идти к ней с извинениями.
– Нет. Один уборщик жалуется, что она не носит нижнего белья, поэтому ему приходится видеть то, на что он совсем не собирался смотреть. Судя по всему, улица Двадцать шестого июля – это ее место работы, а кафе Diwan – новая точка для отлова клиентов.
– Не может этого быть, – сказала я с запинкой, на мгновение представив себе все то многообразие странных личностей, которые воспринимали наше кафе как свою гостиную.
