Рассуждая о стихотворении «Конец Кикапу», Т.И. Лещенко-Сухомлина предполагала, что одним из его прототипов была М. Цветаева (Мэри): «Мэри – это Марина Цветаева, которая в ту пору совместной ранней их молодости очень была влюблена в Тихона. “Вёрсты” посвящены ему – он в стихах о разбойнике»[39].

Впоследствии Тихон Чурилин подарил Марине Цветаевой свою «Весну после смерти», сопроводив её инскриптом: «Повторением чудесным, наследием нежнейшим, передаётся живой, живущей Матери, Любови и Другу Марине Цветаевой невозможностью больше (дать). Аминь. Март 1916, 9. Весна. Тихон Чурилин»[40].

Кроме того, сохранилась цветаевская помета на книге «Вёрсты»: «Тихон Чурилин – мне: Ты – женщина – дитя – и мать – и Дева-Царь. Было много стихов, все пропали, – все, кроме этой строчки. МЦ. Москва 1941 г.»[41].

О связи некоторых стихотворений М. Цветаевой со стихами Т. Чурилина пишет также Анна Саакянц в своём исследовании, посвящённом жизни и творчеству поэтессы: «В стихах Чурилина царствовали мрак, холод, ночь, и как-то плотски воспевалась и призывалась смерть. Во всём: в стихах, в характере, в облике, в одежде – сказывались одинокость, оставленность, одичалость и, конечно, беззащитность.

Цветаева пишет Чурилину:

Здесь видим у Цветаевой ломку стиха, нарушение ритмики, что напоминает стихи самого Чурилина 1912–1914 годов (далее приводится стихотворение «Предпраздничная ночь». – Д. Б.)»[42].

Таким образом, поэтическая книга «Весна после смерти» не только сыграла свою во многом определяющую роль в творческой жизни Тихона Чурилина, но и повлияла на поэтику ранних произведений Марины Цветаевой.

В 1916 году во втором выпуске альманаха «Гюлистан» впервые будет опубликован фрагмент ранней прозы Т. Чурилина «Любовь» с посвящением Марине Цветаевой[43], вероятно, являющийся отсылкой к взаимоотношениям поэтов. Позднее в своих записных книжках М. Цветаева запишет: «История с М<илио>ти безумно мне напоминает историю с Ч<урили>ным. Тот же восторг – жалость – желание задарить (залюбить!) – то же – через некоторое время: недоумение – охлаждение – презрение»[44].

Помимо «Весны после смерти» в 1915 году Т. Чурилин собирает книгу «Март младенец», так и не опубликованную при жизни, пишет пьесу «Последний визит», продолжает работать над прозаическими произведениями, снова и снова возвращаясь к воспоминаниям о тяжёлом детстве, революционной юности, психиатрической лечебнице и проделанном литературном пути.

Продолжая макабрическую тему «Весны», Т. Чурилин создаёт гротескное описание своего «путешествия» в образе мертвеца в одном из фрагментов повести «Последнее посещение». «Чурилинский герой, – пишет Н. Яковлева, – проделав путь от ранних стихов через воспоминания о детстве и психиатрическую лечебницу до первой поэтической книги, возвращался “домой” в гробу»[45]:

«…Уже тают снега… теплеет, бухнет земля, и тебя легко могли попортить эти мерзкие черви. Поэтому и потревожили мы тебя, потому и перенесли сюда сегодня – поехать проститься с домом своим, возлюбленной……………

…………………….

Взззз…вззз-люб-лен-ли-ли-ли… возликовала, возликовала вдруг весело, взмела взметы свои; – свввв… – о-ои-и-и-и-и – восплакала, взвыла даже потом, да вьюга́ – гааа-а-а… и заглушила, замела звук золотой, – только твёрдометаллический золотой, – голоса того – или голос примёр, перестал говорить ясно, явственно, или слух наш светлый, свежий ещё, ещё чем нибудь, не будь плох, занялся – только услышали упорно метели милые мёты, только вот они мечутся, возликовав, плачут, скачут… ссскккачччч…. взззз… – люб —.. ллли – и – и…

Продолжает слышь голос ясный, явноязвительный, язвами язвящий, ох жгуче: Лучше, любезней лежать бы тебе тихонько в тёплой теперь, парной землице, золотой мой, мертвец милый – Пьеро, – но неужель улыбаться не будет, не будет больше, твой характерный рот, роскошный в словоизвержениях словесных, снежнобелое поле листов любезной столь тебе литературы украшавших упорноугрюмо – когда увидишь уют усадьбы твоей бывшей, красного дома твоего, тёмного тогда, давно, – и светлого какого сейчас. Туда и едем мы; в сём веселоосвещённом возке везём мы тебя, рокового родственника нашего, на новоселье – нежно встретят тебя, тело твоё тихое, образ, Омегу твою – нежно поцелует Ра, Рахиль, принца своего позднего, Рейхсштадского… – Рррейх – ррррхххх – ссссс – шшштаддд – шумно дохнув, державно дохнув, разразилась разъярённо, взгремела громом своим белосверкающим снежная буря – бедовая; бурно бубнит она в дымный бубен, в небо дымносерое, белыми руками вихрей, взвившихся ввысь, и поёт и подпевает и подпрыгивает вновь в бубен бедовый и свистит вновь невесёлый свой страстный свой свист: – ссссс – штаддддд – тсссс…

И опять ясный голос, грозно теперь, начинает нечто: полно петь прощальные твои заступания, заступница, – земля уж не в твоей власти – вольная весна уж внутри, уж веселит веселоогненно – уже тают снега – седина спадает с тела земли – весна! Молчи, мертвей! И стих стихии голос грозноголосящий, грозный иногда; меньше и меньше и меньше метя, смирилась метель, – мигая нежно, ни на нет сошла вдруг, внезапно, – тишина, тишина, тише… тишь настала. <…>»[46].

В отличие от «Весны после смерти», наполненной макабрической символикой и экспрессионистскими образами, книга «Март младенец» задумывалась как описание воскрешения, наступившего после той самой смерти лирического героя. Вслед за символическим прощанием с солнцем в последнем стихотворении «Весны после смерти» «Вторая весна» лирический герой воскресает в книге «Март младенец».

Так, в открывающей сборник «Благодарности» поэт пишет: «Тебе, молодая, младенец март // Послал посылку – любовь мою. // Венчаюсь весною и вести карт: // – Ты будешь внове – пою, пою»; а в следующем за ним стихотворении, озаглавленном «Март младенец», лирический герой призывает весну к жизни: «О, милый март, – веселье жаркой жизни // И светлый смех и явь ярчайших уст! // Мерцай мне март, над жизнию повисни, // Как миртов, в мир весной взлетевший, куст».

Стихотворения «Марта младенца» часто строятся на противопоставлении стихотворениям предыдущего периода – оппозиции жизни/смерти. «…Вот, воочь // И вслух, о, радость перемены. // Не смерть, а жизнь воскликнул хор!» – пишет Т. Чурилин в стихотворении «Пасха»; лирический герой, в стихотворении «Нине – сакс», клянется марту, что теперь будет жить: «Но я клянусь – у колыбели // Его, младенца марта, – ярко // Горю, пою: – о лель мой, лели!.. // Пою всей жизнью светложаркой» и т. д.

Осуществившееся воскрешение лирического героя в «Марте младенце» изменит тональность утвердившегося в творчестве Т. Чурилина мотива весны. Обращаясь к ней в стихотворении «Чудо в чайной», лирический герой восклицает: «Золоти, злати злое солнце, добрый. // Простри, протяни нежносветлый меч. // И ярчайшую масть – чёрный волос – добрей // На лиловом лице, чтобы свежесть сберечь»; в другом стихотворении – «Весна» – автор даёт следующее описание этого времени года: «Обои чертога // Как зелень июньского сада. // И тень порога // Вся в солнце – веселья засада. // Веселья пчельник // Жужжит, золотой».