В перекрестье прицела попадают загорелые лодыжки Жени и узкие ступни с болячкой на мизинце. Выше лохматый край обрезанных джинсов, стразы на кармане, половина выпала, на их месте белеют остатки клея.

Женя деньгами не пахнет, она пахнет сладким и цветочным. Она выпрямляется, вытирает раскрасневшееся лицо тыльной стороной ладони. Завязывает майку узлом, открыв золотой живот и капли пота на пояснице, как будто на нее брызнули из лейки. Илье хочется слизнуть одну, попробовать на вкус.

Пить хочется. Бабушка накипятила воды и залила в старую полуторалитровую бутылку из-под «Фанты», горлышко которой почему-то пахнет маслом. Илья глотает нагревшуюся воду и снова смот-рит на Женину увесистую грудь, живот, будто покрытый медом, и родинку рядом с пупком.

– Будешь? – Он протягивает бутылку.

Помедлив, Женя вытирает горлышко ладонью и жадно пьет. Оторвавшись, шумно выдыхает, как будто вынырнула на поверхность.

– Жара – пипец, – говорит Илья. – Как на море. Ты была на море?

Она мотает головой, закручивает крышку.

Илья кивает на хлипкую тень в кустах неподалеку, не бог весть какое укрытие, но дольше на солнце находиться невозможно. Он осматривает песок и траву, проверяет, нет ли муравейника, и только после этого садится. Ноги гудят, Илья вытягивает их, и Женя следует его примеру. В сравнении с ее ногами у Ильи настоящие ходули. Грубая волосатая версия тонкого и идеального.

Когда Женя смотрит на безветренное поле, ее глаза светлеют, будто выгорают на солнце, становятся цвета чая. Тоже с медом, с золотом. Илья разглядывает ее широкое скуластое лицо, читает его внимательно, как американские газетные статьи, которые ему ксерит англичанка. И каждый раз он видит в Жене что-то новое. Сейчас он замечает прозрачный пушок над припухшей губой.

– Может, еще раз попробуем? – Женя указывает на веник и старое ведро, которое им выдали дома.

У бабушки это выходило ловко – она подставляла ведро, била веником по кусту, и все жуки ссыпались на дно. У Ильи же все жуки оказываются на самом Илье, в его кроссовках, на узкой тропинке между грядками, под кустом, откуда выковыривать еще тяжелее, – где угодно, только не в ведре. Они, конечно, поржали с Женей, но еще раз пробовать при ней он не хочет.

– Да ну нафиг, – отвечает он. – Больше геморроя.

Женя вздыхает. За ее спиной вьется слепень, привлеченный запахом пота, садится на обожженную солнцем лопатку, и Илья его прихлопывает. Старается тихонько, но Женя вздрагивает от прикосновения.

Илья показывает пойманного слепня, давит его пальцами, и Женина настороженность уходит.

– Куда будешь поступать? – интересуется Женя.

Девчонки всегда начинают с этого разговор: куда будешь поступать или чем занимаешься? И значить это может что угодно – от «мне скучно» до «ты прикольный и дома нету родаков». Но Женя не улыбается и не заигрывает.

– На экономический. У меня школа при Финансовой академии.

Она кивает.

– Круто. Ходишь на подготовительные?

– Да, к нам прямо в школу приезжают. После уроков занятия для тех, кто будет поступать, мы там прошлогодние билеты решаем.

Денег на эти занятия ему не выдают, Илья ксерит билеты и ответы у друзей, у тех, кто ходит. Но об этом он молчит. Взамен он рассказывает о пулевой стрельбе, соревнованиях и тире, о видах оружия, его способе прицелиться, о том, какие тихие и долгие секунды перед выстрелом. Как пусто делается в голове. Женя молчит, кивает.

– Я недавно на турнире разряд получил. Скоростная стрельба.

– Тетя Мила говорила. Ты молодец.

Ему на самом деле повезло. Соперники оказались слабее, почти все младше и без опыта, это было видно: у парня на одной с Ильей установке дрожали руки, он все время переминался с ноги на ногу, уронил грузики, запутался, когда скомандовали «заряжай». Илья стрелял, стоя к нему лицом. Парень не отходил от установки, и его беспокойное движение на периферии зрения очень отвлекало. Хотя сам Илья тоже был хорош – сильно сдал за время перерыва в тренировках, первые серии бил три попадания из пяти, но в целом был точен и занял первое место с отрывом в четыре очка.

– Ты сама стреляла хоть раз?

Женя мотает головой. Но ей хочется, это видно.

– А дядя Юра? У него же есть ружье.

Женя вздыхает, пожимает плечами с неловкой улыбкой.

О себе она рассказывает без особой охоты. Станет переводчиком, учит английский и итальянский – английский на курсах, итальянский сама, по разговорнику. Говорит, что языки ей очень нравятся, но Илья ей не верит.

При мысли об Италии в голову приходят только «Бриллиантовая рука» и порно из восьмидесятых, он видел у Алика на кассете. Женщины там были с большими грудями и небритыми лобками, а мужики – бородатые или с черными усами. Один из фильмов начинался со звонка на телефон, тетка брала трубку (блестящие губы крупным планом) и говорила: pronto.

– Я знаю только «руссо туристо, облико морале».

Тупая шутка, и Женя, понятное дело, не смеется.

– Это не по-итальянски, – говорит она, сощурив на него глаза.

– А по какому?

– По-туристически. Пойдем, надо закончить. Бабушка будет ждать к обеду.

Женя встает, оттолкнувшись ладонями от земли, отряхивает джинсы и возвращается к колорадам.

Бак прикручен к сосне. За день вода в нем нагрелась и теперь льется на сколоченный из досок поддон и поникшую крапиву, прибивая ее к земле. К той же сосне прикручен обруч, продетый в пожелтевшую от времени шторку, за ней видны очертания узких плеч и бедер – Женя пошла мыться первой, Илья ей уступил. По движениям тени он может угадать: вот она намыливает ногу, вот моет волосы, поворачивается спиной к жиденькой струе. Илья видит влажные икры и ступни, по ним стекает мыльная пена. Шторка коротковата, ветер колышет ее, вот-вот распахнет.

А ведь ее легко можно отдернуть. Тогда Илья увидит – что? И что на это скажет Женя?

Плещет вода, тенькает синица, шумит лес за забором, на него наползают тучи, воздух потрескивает, давит сверху. Вдалеке уже погромыхивает, рокочет. В поле за переулком протяжно мычит корова, зовет, чтобы ее забрали, подоили. Зудит комар, садится на предплечье, Илья тихонько его давит.

Журчание душа стихает, и Илья уходит как можно тише, но сухая хвоя и веточки все равно хрустят под ногами. Свернув за угол дома, он рвет яблоко с первого попавшегося дерева, кусает – кислющее, жуть, аж сводит челюсть. Илья все равно жует.

– Они тут все кислые.

Женя стоит на крыльце в той же одежде, чуть взмокшей и прилипшей к груди и животу. На голове полотенце, свернутое в гигантский розовый тюрбан. Она смотрит на Илью, будто хочет сказать что-то еще, но вдруг краснеет и уходит в дом.

Илья видел ее вчера утром. Проснулся часов в шесть и никак не мог опять уснуть, лежал в солнечной полутьме, глядел в исполосованный светом потолок и слушал отголоски бабушкиного храпа. Когда щелкнул замок двери и кто-то вышел, Илья вскочил, отдернул занавеску и сунулся в окно.

Так он увидел Другую Женю. Она была соткана из света и легкой садовой тени, танцевала под одну ей слышимую музыку: яблоневый шелест, теньканье синиц, отголоски услышанной мелодии. Она сама была той музыкой, неустанным движением, которого никто не должен видеть. Но Илья увидел и теперь высматривал Другую Женю под бесцветной молчаливой шелухой. И каждый раз, поймав проблеск, радовался – нет, все-таки не приснилась.

Ополоснувшись, Илья просит у дяди Юры его велик, тяжелый, еще совковый. Ветер налетает порывами, небо совсем затянуло, но Илья едет в сторону шоссе, крутит тугие педали. Он любит скорость, любит катить как можно дальше без какой-то цели, просто ехать одному, объезжая впадины и лужи, машины и собак, и не думать. Только дышать, как на турнире.

За поворотом на обочине шоссе стоит красный мот. «Юпитер» шестой, почти новый, зеркала-поворотники-решетка на багажнике, все дела. Его пытается завести рослый парень, ровесник Ильи, может, чуть старше. Майка на животе вымазана маслом, руки тоже по локоть в масле. Парень упрямо дергает лапку, мот чихает, кряхтит, стартер прокручивается, но на этом все, он тут же умолкает.