Эдатрон. Лес.

Том I

пролог

Владелец заводов, пароходов и газет Витольд Андреевич Краснов вышел на помпезно украшенное крыльцо дорогого модного ресторана, чтобы подышать свежим воздухом. Раньше он бы сказал: «перекурить», но увы, вот уже десять лет, как он, после первого инсульта по настоянию врачей, бросил эту пагубную привычку. Поэтому, соблюдая точность в формулировках, вместе с сигаретами он выбросил из своего лексикона и ненужное уже слово. Его вообще раздражало пустое многословье. Если он кому-то задавал вопрос, то требовал четкого ясного ответа по существу, поэтому и вопросы свои старался формулировать так, чтобы ответ на него содержал в себе максимум нужной информации. Подчиненные ласково, но с оглядкой называли его: «наш зануда», «старый зануда», ну или, когда он начинал гонять всех по работе, злясь на тупость их ответов, то обзывали его, естественно только вполголоса и между собой, коротко и по существу – «ВАК», что расшифровывалось отнюдь не как Витольд Андреевич Краснов, а Военно-Аналитический Комплекс.

С чего вдруг сотрудники решили, что Витольд Андреевич был военным, этого никто и не помнил, о своем прошлом владелец фирмы никогда и никому не распространялся, но вот закрепилась за ним такая слава. Может за то, что к проблемам по работе он относился как к военным операциям, анализируя и взвешивая все малейшие нюансы, могущие помешать нормальному течению дел. Конечно он знал о том, что говорят о нем сотрудники, но не обращал на это внимания. Он много, о чем знал, сидя в центре огромной паутины, которая своими агентурными сетями опутала не только его собственные предприятия, но и весь город и даже залезла за пределы области и по слухам заползла в круги, близкие к президенту. Впрочем, об этом мало кто знал. Не любил он публичности, а тот, кому это было надо, и так был в курсе того, кто стоит за спиной некоторых банкиров, директоров предприятий и прочих бизнес-проектов. Поэтому данное ему прозвище его ничуть не обижало. А чего обижаться на правду, которая одна осталась той сущностью, в которую он и превратился к восьмидесяти годам.

Тем более, что собственное имя ему самому не нравилось. Витольд… Имя какое-то непонятное, с претензией то ли на изысканность, то ли на какую-то избранность. Сам-то он был из простой семьи, без больших запросов, так сказать, папа – инженер, мама – домохозяйка. Но дали родители имечко, мода такая в то время была, давать своим детям иностранные, с претензией на изысканность, многозначительные имена – Родионы, Рудольфы, Эдуарды… вот и живи теперь, мать его, Витольдом. Справедливости ради надо сказать, на родителей он не обижался, «что тебе в имени моем», что посадили, то и выросло и имя здесь не при чем, а то, что он аккуратист в делах, так он и сам к старости считал себя редким педантом. Ну что поделать, жизнь так у него сложилась, что к восьмидесяти годам, пройдя через все перипетии, которые уготовила для него переменчивая судьба, из него и получилась этакий коктейль из таких трудно смешиваемых качеств, как авантюризма и педантизм.

Да и прозвище было скорее данью уважения, которое питали к нему сотрудники, чем источником страха или, тем более, пренебрежения. Всей своей долгой жизнью он заслужил такое к себе отношение. Конечно, не сразу он пришел к такому результату. Были в его жизни и воспоминания, думая о которых оставалось только скрипеть зубами и сожалеть о том, что время нельзя вернуть вспять. Но, как говорится, что нас не убивает, то делает нас сильнее и он, не в силах вернуться назад и исправить совершенное, просто старался больше не допускать таких ситуаций, за которые потом было бы стыдно. И не перед людьми, к восьмидесяти годам он мало стал обращать внимания на мнение окружающих, мог себе позволить, а перед самим собой. И так уж получилось, что жизнь его была посвящена в основном тому, чтобы учиться на своих и чужих ошибках. Так он и вывел свои собственные законы бытия, по которым старался жить сам и выстраивать отношения вокруг себя. И пусть эти законы не всегда согласовывались с общепринятыми, долгая жизнь, полная самых различных перипетий, убедила его в собственной правоте. А выводы ему было из чего делать. Как в его характере сочеталась эта авантюрная жилка, которая с детства бросала его на такие поступки и решения, что кому другому хватило бы на три такие жизни, как у него, с его привычкой мелочно и скрупулезно рассчитывать каждый свой шаг, он наверно и сам не смог бы ответить. Но именно эти его черты давали иногда такие результаты, что другим людям оставалось только удивляться.

Оказалось, что он недаром, как тот колобок катился по той бескрайней стране, которая когда-то была Родиной, и по жизни. Не очень задумываясь о смысле и цели своего существованья, он по пути урывал те знания и навыки, которые помогали выжить в его непростой судьбе.

А уж памятные девяностые вообще отпечатались в его памяти сплошными «стрелками», «наездами» и «откатами», когда он только успевал поворачиваться, чтобы увернуться от удара и в то же время самому успеть укусить и желательно побольней, а в идеале насмерть, и постоянной сменой дел и занятий. Очень помогал ему здесь тот небогатый военный опыт, который он получил во время службы. Конечно согбенные серые безликие фигурки на мушке автомата были далеки от крепких накачанных братков в спортивных костюмах и кожаных куртках, но и те, и другие хотели одного – убить его. И тут выяснилось, что не важно, где и с кем воевать, главное – это правильно, в зависимости от обстоятельств, спланировать операцию. У него это получалось хорошо. Тогда вообще, после смены власти и развала великой страны в беспредельные девяностые, для смелых и хватких людей появились большие возможности и у многих вдруг открывались такие таланты, о которых они ранее и не подозревали. Жизнь в те годы менялась быстро и бесповоротно и те, кто не понял этого быстро уходили на дно, еще что-то булькая и возмущаясь. Он же, отбросив в сторону все лишнее, как например чувства любви и патриотизма к Родине, не до них было, как и многие бывшие граждане большой страны пустился во все тяжкие. Надо было выжить и прокормить свою семью.

И он не упустил свой шанс, поначалу сутками штампуя подпольную водку из добытого всеми правдами и неправдами спирта. Не спал сутками, гоняя по каким-то мутным хатам, доставая тару и фурнитуру, а потом ночами стучал механизмом по закрытию пробок. А реализация сделанного товара… Это вообще была песня. Тогда он сделал свой первый, еще в советских рублях, быстро обесценивающийся миллион, который потом сам и сжег в железной бочке после денежной реформы. И летели тогда над огородом недожженные обгорелые синие пятерки, красные червонцы и сиреневые четвертаки.

Но рук он не опустил и продолжал бороться за счастье одного отдельно взятого индивидуума и его семьи. Чем только он не занимался, впрочем, всегда придерживаясь тех принципов, которые были вбиты в него с детства. Еще два раза люди, захватившие власть в родном государстве, пускали в пыль его добытые всеми правдами и неправдами сбережения: при развале странны, когда он, сам того, не ожидая и не желая, вдруг оказался за границей и все, его вновь заработанные рубли, оказались ни с того ни с сего деньгами совсем другого государства, причем совсем не конвертируемой валютой, и хотя что-то он успел обменять, остальную резанную макулатуру пришлось банально выбросить, и второй раз, когда его уже новая старая родина ввела собственные деньги, а затем быстренько их же и обесценила, в очередной раз оставив народ и его лично на бобах.

Он не обижался. Вся его жизнь, наполненная подобными событиями, давно уже выбила из него ту дурь, вбитую в него с малолетства, которая заставляла его когда-то ехать «за туманом и за запахом тайги». Он принимал новые правила и играл теми картами, которые были ему сданы и наступивший беспредел середины девяностых встретил подготовленным. А никто не говорил, что будет легко. Он научился давать и брать взятки, ездил на многочисленные «стрелки», воровал целыми эшелонами у такой же воровитой бывшей партийной элиты, которая быстро перекрасившись и прикрываясь лозунгами о демократии и либерализме, стала новой властью и лихорадочно прибирала к рукам ставшее вдруг бесхозным народное достояние. Они-то даже не воровали, а просто нагло хапали не то, что эшелоны, а целые заводы и фабрики и даже районы и области со всей сопутствующей инфраструктурой. Короче, жизнь у него получилась не всегда праведной, но насыщенной и интересной, потихоньку выбивая из него юношеские идеалы и превращая его в законченного циника. У него даже образовалось небольшое личное кладбище, но про это он никому не рассказывал, а если кто и мог бы, тот уже покоились на этом самом кладбище. И совесть его не мучила. Жизнь была тогда такая, или ты, или тебя.