Сквозь запотевшее стекло иллюминатора я немигающим взглядом уставилась на кипучую жизнь укутанного туманом аэропорта Шарль-де-Голль. Удивительно нелетная погода накрыла город этим весенним утром. Соседние самолеты на ощупь подбирались к рукавам и незаметно отползали обратно в глубь тумана. Кары с багажом, автобусы с пассажирами, пугливо вглядывающимися в окутавшее все вокруг молоко, суетливые сотрудники – жизнь бурлила, не останавливаясь ни на секунду. А мы все стояли.

Впервые я пожалела, что больше не могу закрыть глаза, сосредоточиться и узнать, что будет дальше – долетит ли железная птица до Москвы, или мне суждено остаться в Париже. А может, приборы откажут, пилот заснет, а второй пилот – совсем молодой, который учился только на симуляторах, – растеряется и впишется ровно в какую-нибудь вышку. Не такой уж и плохой вариант.

Эта неделя в Париже стала не просто глотком свежего воздуха, а разделила мою жизнь на две независимые ветви. Если раньше я была кем-то особенным, способным и, не врать же самой себе, видела гораздо больше обычных людей, то теперь превратилась в простую счастливую девушку. Вопрос только, надолго ли? Еще несколько часов в самолете, если, конечно, второй пилот – не совсем профан, и я окажусь в серой Москве.

Я люблю город своего детства и юности и хотела бы провести там жизнь, но только не ту жизнь, что у меня была. А новую, которую обрела за такое короткое время.

Удивительная ирония судьбы – она завела меня в город, о котором я с уверенностью говорила: «Это последнее, что я хочу посетить в Европе», но продолжала упорно, хоть и безуспешно учить французский. Я вновь мысленно прокрутила события последних дней и улыбнулась – череда картинок заняла не больше секунды, за последний час я показывала себе этот счастливый диафильм не меньше сотни раз и воспроизводила его уже на автомате.

В последний раз перед тем, как отключить телефон и остаться один на один с самой собой, бескрайним небом вокруг и напряженным внутренним диалогом, я взглянула на сообщение на ломаном русском от человека, который и в России-то никогда не был, но знал, что язык ему пригодится: «Мы вместе. Не бояться. Люблю».

Сейчас меня пугала сама мысль о возвращении в Москву. Мне предстояло решить, как жить дальше. Начать работать по специальности, продолжить учиться или придумать что-то кардинально новое. Увидеть Иоганна, а я не сомневалась, что он не оставит меня в покое. Кто знает, может быть, я и решусь ему помочь – все же он слишком глубоко пророс корнями в мою жизнь. Наткнуться в институте на бывшего мужа, которого предпочла бы забыть как страшный сон. Объясниться с Маринкой, которая, наверняка, обиделась на мой неожиданный побег. Набрать сразу после посадки родителям, которым не звонила всю неделю, что находилась в Париже. Каждый из этих людей имел ко мне столько претензий и вопросов, на которые я не могла ответить, что неподъемный груз вновь ощутился на моих плечах, стоило мне только зайти в здание аэропорта, глотая слезы и сжимая напоследок руку Пьера.

«Не хочу, не хочу, не хочу туда!» – без устали билась в голове назойливая мысль, но из дальнего закоулка подсознания, где осталась толика потерянной мощи, врывался в гул отчаянья тоненький голосок: «Все будет хорошо. Все уже хорошо. Вы справитесь».

Не зря говорят, что ожидание гораздо страшнее самой казни. Глаза мне предусмотрительно завязали, видимо, боясь, что заставлю инквизитора отпустить меня. Ах, если бы все было так просто! Руки и ноги тоже стянули плотными жгутами, больно врезавшимися в кожу. Мокрые, безуспешно пытавшиеся разгореться поленья чадили так, что едкий дым проникал даже под плотно прилегающую к лицу ткань, заставляя зажмуренные глаза истекать слезами.

Не рыдай, наслаждайся последними минутами жизни, что же ты! Вряд ли дальше ожидает что-то приятное. Хорошо бы надышаться дымом и отключиться, не хочу гореть заживо. Кажется, это самая мучительная смерть. Ну и поделом тебе, ведьма!

Вот и тепло начинает подниматься – скоро языки пламени достанут до ног, а я все еще соображаю. К черту, к черту вас всех! А главное – я же ничего не сделала! Могла, но не сделала…

Что-то острое, как лезвие бритвы, коснулось ноги – я попыталась отдернуться, но ноги оказались плотно зафиксированы. Лезвие впивалось все глубже, а к нему присоединялись и другие, усиливая нажатие и разрывая кожу в клочья. Вместе с лезвиями по телу поднималось тепло, разливаясь по искромсанным ногам и подбираясь к рукам, лицу… Да о чем я вообще? Какие лезвия? Это же огонь! Я горю! Твою мать, я горю!

Собственный вопль, раскатившийся на километры вокруг, врезался в мозг, выворачивая наизнанку каждую нервную клетку, но казался чужим и далеким, словно это кричала не я, а кто-то другой, отделившийся от тела обреченной на смерть ведьмы. И как бы я ни пыталась собраться с силами и остановить его, рвущаяся наружу мощь оказалась неподвластна. Я орала и орала, не в силах унять раздирающую боль.

***

Я открыла глаза и только спустя секунду осознала, что все еще кричу. Волосы сбились в колтун, а челка приклеилась к липкому от пота лицу. Меня било крупной дрожью, а ноги ощущали языки пламени и не хотели слушаться. Какое чудесное спасение от костра инквизиции – я проснулась в своей спальне в двадцать первом веке в Москве. Первые рассветные лучи пытались просочиться сквозь плотно занавешенные шторы, но их идеально ровные складки не позволяли переменчивой природе нарушить четко выверенный геометрический распорядок квартиры.

Первым, что я увидела, когда пришла в себя от слишком реалистичного кошмара, уже который раз засасывающего меня в свои сонные сети, были налившиеся кровью глаза разъяренного мужа, грузной тушей нависшего надо мной.

– Еще раз разбудишь меня своими воплями, задушу подушкой! – прошипел он сквозь зубы.

Привычно не ответив ни слова на его выпад, я выбралась из кровати, ускользнув от ежедневного выяснения отношений, заменявшего нам «доброе утро», и отправилась в ванную. Струи холодной воды полились прямо на макушку, освежая мысли, смывая едкий пот и остужая поджарившиеся где-то в другой реальности щиколотки.

Этот ужасающе реалистичный сон преследовал меня уже несколько лет, и наверное поэтому я изо всех сил избегала каминов, свечей и прочих источников огня. Даже торты на день рождения предпочитала без воспламеняющихся элементов, чем, кстати, жутко раздражала мужа. Хотя раздражала я его одним лишь своим существованием. Но в последний и без того непростой год кошмар стал возникать чуть ли не каждую ночь, не давая высыпаться и истощая меня морально и физически.

Смыв с себя первый ужас огня, я выдохнула и переключила воду на теплую, наслаждаясь ее ласковыми прикосновениями. Каждое утро я мечтала остаться под водой навсегда – здесь тихо и спокойно, никакого крика, никаких претензий, только пар поднимается к потолку, утекая в вентиляцию. Я вылезла из разогретой душевой кабины и взглянула в зеркало. Мне немного лукаво улыбалась юная девушка с уже появившимися морщинками вокруг глаз от слишком активной мимики. Мокрые рыжие от природы волосы выгодно оттеняли яркие зеленые глаза и светлую кожу. «Точно ведьма!» – подмигнула я отражению. Я покрутилась, находя себя достаточно привлекательной, чтобы этот день продолжился лучше, чем начался.

На цыпочках выбравшись из ванной комнаты, чтобы создавать как можно меньше звуков, я через длинный коридор прокралась в кухню. Бесцветную бежевую кухню, всегда идеально чистую, которую я не выбирала. Высыпав ароматные зерна кофе в ручную кофемолку, я принялась остервенело накручивать ручку, растирая их керамическими жерновами в пыль. Конечно, аромат потрясающий, но, боже, как я ненавижу это делать! Разведусь и куплю себе нормальную кофемолку, электрическую! Чертов эстет…

Эта мысль грела мне душу вот уже несколько месяцев, с тех самых пор, как я наконец смогла четко сформулировать собственные желания: моральное облегчение эта идея мне принесла, но вот решимости не добавила. И я все оттягивала и оттягивала неминуемый разговор, с каждым днем утопая все глубже в трясине криков, претензий и ссор.