Я прихлебывала из горлышка, а он был голоден и занялся ветчиной, мы сидели возле чужого парадного, люди входили и выходили, оскомина сковала мне десны, но я не успокоилась пока не выпила все, что было. Потом он отвел меня домой, и мне пришлось минут двадцать посидеть в подъезде на подоконнике, чтобы выветрился хмель.

Я сидела там, думая о том, что лицо Ивана проявилось, словно переводная картинка, о том, что это преображение заключает в себе загадку, которую мне пока не хочется разгадывать, и о том, позвонит ли он мне завтра с самого утра. Он позвонил через два месяца, в сентябре, попросил денег в долг, а потом пропал еще на полгода.

Радин. Понедельник

– Боюсь, что не смогу вам помочь, – сказала Варгас, наморщив нос. – Судя по всему, ваш русский приходил сюда к моему помощнику Крамеру, а я ничего не знаю о его связях за пределами галереи. Человека по имени Иван я ни разу не видела, такое имя трудно забыть.

– Расскажете об этом Крамере? – спросил Радин, с трудом выпрастываясь из кресла. Пора было произносить монолог, но у него пересохло во рту. Он подошел к полке, где выстроились бутылочки «Perrier», и вопросительно посмотрел на хозяйку, она кивнула.

– Кристиан стажировался у нас примерно полгода, он учился в академии искусств, писал биографию знаменитого художника. Галерея намеревалась ее издать, у нас даже договор подписан, но текст мы так и не получили.

– Значит, он у вас больше не работает. – Радин отхлебнул из горлышка, вода показалась ему соленой. – И связаться с ним никак невозможно?

– Думаю, он давно уехал из города, – скучно сказала Варгас.

Маленькая, синеволосая, в черном оперении, она напомнила ему баклана, виденного однажды в дельте Волги, когда отец взял его с собой на охоту. Бакланы тоже говорили скучными, низкими голосами: хоророро. Хотя вполне вероятно, что он их потом придумал. Радин вздохнул, собрался с силами и произнес то, что следовало.

– Мы получили информацию от лиссабонских коллег: в январе наш объект был там на собачьих бегах, вместе со своим приятелем Крамером, а в феврале их обоих видели на городском вокзале. Судя по всему, русский парень скрывается от долгов. Поскольку ваш помощник тоже увлекается ставками на канидроме, я подумал, что стоит проверить этот след. Очень жаль, что он оборвался.

– Что-нибудь еще?

– Могу я взглянуть на те картины, что закрыты полотном?

– Нет, не можете. Эти холсты будут показаны публике в день открытия. А вы что, интересуетесь живописью? Среди наших клиентов есть русские коллекционеры и знатоки.

– Я не стал бы причислять себя к знатокам. Но если вы позволите…

– Боюсь, что не смогу, – сказала Варгас, не дав ему договорить. – Правила аукциона довольно жесткие. А теперь мне пора заняться подготовкой к приему. Я, собственно, ждала Питтини, человека, который обеспечит закуски, но он опаздывает.

– В таком случае благодарю за помощь. – Радин поклонился, сунул пустую бутылку в корзину для бумаг и направился к двери.

– Постойте! Как вас там, подождите.

Он встал у дверей, с надеждой поглядывая в сторону выставочного зала. Заклепки на стенах зеленели на солнце, словно жуки-бронзовки. Галеристка подошла и протянула ему буклет с размашистой надписью «Алехандро Понти: возвращение».

– Это вам на память. Понти – наш гений, настоящий портеньо. Такая потеря для страны. Прощайте, детектив. Где же этот проклятый итальянец?

Ресторан в яхтенном порту был маленьким, на белом резиновом полу веранды стояли лужи, Радин выходил туда курить, директор выходил постоять рядом, они смотрели на берег Гайи в мокром тумане. Отлив оставил берег блестящим от донной грязи, несколько рыбацких лодок плотно засели в тине, за стеной крепости открывался выход в океан, едва намеченный сизой дымкой.

После закусок им принесли рыбу, но Радину уже не хотелось есть, он понял, что тратит время впустую, директор даже не спросил его, что он делал в прежней фирме и почему уволился. Радин приехал по рекомендации почтенного предпринимателя, и директор не мог послать его куда подальше по телефону. Еще один настоящий портеньо!

«Invierno Porteño», холодные клавиши и бандеон, пластинка, которую он выменял в школе на «Картинки с выставки». Все бы отдал, чтобы послушать четыре эпизода подряд, пусть даже запиленную, на старой отцовской радиоле. Но куда там, музыка мертва, остались одни барабаны из бычьей кожи.

Прощаясь, Радин похлопал директора сразу по обоим плечам, на лиссабонский манер. На директоре был шейный платок и остроносые ботинки, как на моднике времен Директории. По дороге Радин купил бутылку белого, откупорил ее на набережной и немного поплакал. Добравшись до отеля, он набрал номер попутчика, и тот сразу ответил.

– Мне жаль, что пришлось прибегнуть к такому способу, – сказал Салданья, – но у меня не было выхода. На вашем месте я бы тоже отказался. Ночь, незнакомец в темном купе…

– Послушайте, я сделал то, что вы просили, – перебил его Радин. – Думаю, что насчет тысячи вы погорячились. Верните тетрадь, оплатите два дня во «Фрегате», и мы будем в расчете.

– Разумеется. Я пришлю ваши записи в отель. Но расскажите, как все прошло. Сеньора Варгас вам поверила?

– Думаю, у нее не возникло сомнений. Сначала она приняла меня за поставщика морепродуктов. Боюсь, что ваш текст она вообще пропустила мимо ушей.

– Неважно. Главное, что вы произнесли его вслух. А картины-то видели?

– Только две, голубую и зеленую с золотыми рыбами, последняя меня не слишком впечатлила. Много кобальта, дробный мазок… Одним словом, теплый, привычный импрессионизм.

– Зеленую? – перебил его попутчик. – С рыбами? Вы уверены, что были в правильной галерее? Хозяйку точно звали Варгас?

– Может, это и не рыбы, – усомнился Радин. – Но чешуя у них определенно золотая. И разумеется, я был в галерее «Варгас». Я, представьте, даже визитки заказал. Осталось еще сорок девять штук.

– Я с вами свяжусь, – сказал Салданья придушенным голосом и повесил трубку.

Телефон тут же зазвенел снова: это был портье, заявивший, что завтра администрация предоставит другой номер, по низкому тарифу. Налив себе вина в стакан из-под зубной щетки, Радин подошел к окну и некоторое время смотрел на город.

Гостиница была построена в форме корабля, и, если бы номер Радина был на корме, из окна был бы виден маяк, стоящий там, где река впадает в Атлантику. А завтра он окажется в каюте третьего класса, без иллюминаторов, и если ничего не придумать, то послезавтра придется спать на куче угля. Допивая вино, он думал о попутчике, который, скорее всего, не перезвонит, о директоре фирмы, который точно не перезвонит, и о женщине с челкой, похожей на сорочье крыло.

В этом городе меня с первого дня принимают за кого-то другого. То за повара-итальянца, то за русского дурака. Как там говорил каталонец: вы себя принимаете за другого, а тот другой вас не принимает. Потом он налил второй стакан и подумал о том, что возвращаться ему некуда: за гарсоньерку без окон, снятую на полгода, нечем будет платить, а друзей в этой стране у него нет. То есть друзья-то у него есть, грех жаловаться. Но не те, что без лишних слов поставят на кухне раскладушку.

Иван

Моя мать говорила: первый характер марьяжный, второй – куражный, третий – авантажный, так вот, у Лизы – куражный, иногда я хочу взять ее за волосы и бить головой о подоконник, она такая маленькая, что я мог бы разнять ее руками на два половины, достать ее сердце и засушить, как пион, между страницами справочника, да только где его взять, книги мы свезли к ней на дачу, за неделю до португальского рейса. Думаю, что книги пошли на растопку, да и кому они теперь нужны, она читает только либретто, а я живу в царстве мертвых.

Я никогда не думал о ее теле, его как будто и не было, глиняная фигурка, петушок на палочке. Когда я в первый раз пришел к ней домой, то сидел на кровати, слушая про какие-то глиссады, и ни разу даже не подумал о том, чтобы ее потрогать. Я битый месяц был влюблен в ее походку – я сам пытался ходить такой походкой, когда думал, что меня никто не видит. Мне бы даже в голову не пришло приставать к ней с поцелуями, все равно что поймать цаплю в камышах и попытаться засунуть язык ей в клюв.