Василий хорошо помнил, как к нему, в то время младшему инструктору горкома комсомола, прибежала историк Хелена, будущая баронесса фон Ачкасофф, с мольбой — не дайте товарищу Разбойникову снести дом купца Кочерыжкина, памятник русского деревянного барокко начала 19-го века. Василий как мог успокоил кандидата исторических наук, напоил чаем, и когда гостья изложила суть дела, ответил: «Товарищ Хелена, если хотите спасти этот дом, то забудьте про барокко, а уж тем более про купца Кочерыжкина — Александру Петровичу все это хуже красной тряпки. Давайте придумаем что-нибудь более для него понятное».

Тогда-то совместными усилиями Дубова и Хелены родились легенды о товарище Камо, о подпольных марксистах и даже о декабристе князе Волконском, будто бы отбывавшем часть ссылки в Кислоярских краях. В какой мере эти сведения соответствовали истине, сказать трудно, однако несколько старинных домов от сноса избавить удалось, и теперь они неприкаянно торчали среди железобетонного уродства напоминанием, что когда-то Кислоярск был городом со своим лицом, своей архитектурой и своей неповторимой историей.

А здесь, в «потустороннем» Кислоярске, и дом купца Кочерыжкина, и все остальные, снесенные и уцелевшие, не только украшали собой Елизаветинскую улицу, но и как бы обрели вторую молодость: стены были выкрашены в яркие, сочные цвета, крыши увенчаны коньками и даже флюгерами, а перед окнами зеленели палисаднички.

— Красиво ведь, правда? — безумолчно говорил Солнышко. — А внутри — просто сказка! Вон в том синеньком особняке теперь выставочный зал, а мы с тобой как-нибудь зайдем в соседний дом, посмотришь, как люди живут.

— А удобно ли? — засомневался Василий.

— Удобно, удобно! Там ведь мой приятель живет, реставратор. Он всю улицу восстановил, а потом воспользовался служебным положением и один дом, самый запущенный, отделал для себя. Увидишь — ахнешь!

Поскольку друзья все еще ехали по Елизаветинской, а Солнышко не выказывал намерения куда-либо свернуть, то вскоре они должны были оказаться у того места, где находился бывший горком комсомола, ныне переименованный в Бизнес-Центр. Василий мог лишь гадать, окажется ли это серое здание на своем месте, и если да, то что в нем находится.

Дом оказался на месте, но был ли там Бизнес-Центр или что-то другое, определить было трудно. Василий лишь понял, что там располагались какие-то фирмы и организации — по обе стороны от входа висели многочисленные таблички, а на месте автостоянки стояли несколько навесов с решетками для велосипедов.

Солнышко отправился прямо на стоянку, и пока он искал, куда приткнуть оба велосипеда, Василий разглядывал вывески. Среди многочисленных обществ, фирм и мастерских как-то совсем терялась одна, очень знакомая: «Кислоярский городской комитет комсомола».

— На самом деле их тут еще больше, — раздался над ухом у Василия голос Солнышка. — А куда мы пойдем, там и вовсе никакой вывески нет.

Пропустив это замечание мимо ушей, Дубов указал на «комсомольскую» доску:

— Тоже для истории, или у вас тут и впрямь комсомольцы водятся?

— Водятся, водятся, — охотно подтвердил Солнышко. — А ежели они теперь на месте, то заглянем — обхохочешься!

Внутри здания, начиная с вестибюля, бурлила общественная жизнь, совсем как в Бизнес-Центре, разве что большинство людей были одеты так же, как Василий и Солнышко. Первым встречным оказался человек, очень похожий на того, которого Дубов накануне видел в магическом кристалле, разве что выглядел он куда свежее и здоровее.

— Уж не Щербина ли? — слегка удивился Василий (удивляться по-настоящему уже не было сил). — И трезвый!

Это обстоятельство потрясло Дубова даже больше, чем сам факт появления Щербины в царстве теней.

— Ну, еще бы ему быть выпимши! — от всей души расхохотался Солнышко. — К твоему сведению, Щербина — ответственный секретарь в Обществе трезвости. Ну, ты же знаешь: самый убежденный трезвенник — это бывший выпивоха. Так что если бы он увидел, как мы ночью шампусик пили, то дал бы нам прикурить!

За разговорами друзья вступили на широкую лестницу и поднялись на второй этаж.

— Вообще-то нам выше, но сначала сползаем в нашу кунсткамеру, или, лучше сказать, паноптикум, — Солнышко потащил Васю в правый коридор, где как раз и находилось бюро частного детектива Дубова.

Разумеется, никакого детективного бюро в его кабинете не было — там располагалась часовая мастерская. А Солнышко остановился у соседней двери, за которой во времена Васиной комсомольской молодости трудился идеологический секретарь Кислоярского горкома комсомола товарищ Иванов, ныне редактор эротической газеты «Интим-театр».

С Сашей Ивановым Дубов несколько лет работал в тесном контакте, и отношения у них были самые добрососедские, хотя и далеко не безоблачные. Так, например, товарищ Иванов со свойственным ему идеологическим чутьем первый разгадал и пресек маневры Дубова и историка Хелены по спасению старых деревянных домов. «Закладывать» их товарищу Разбойникову он, конечно, не стал, но если бы не бдительность Иванова, то число сохраненных домов могло бы быть и куда большим — войдя во вкус, госпожа фон Ачкасофф уже вовсю «заселяла» их знаменитыми писателями, художниками и деятелями пролетарской революции.

Когда Василий оказался в кабинете, ему захотелось протереть глаза: то, что он там увидел, было, если так можно выразиться, фантастически обыденным. На фоне прикрепленного к стене знамени городской комсомольской организации за обширным столом, заваленным какими-то бумагами, восседал собственной персоной товарищ Иванов в темном костюме, галстуке и с алым комсомольским значком на лацкане пиджака. Словом, Дубову показалось, что он и впрямь возвратился в прошлое.

Правда, мысленно протерев глаза, Дубов увидел, что это не совсем прошлое, а скорее что-то вроде музейной реконструкции: знамя несколько обветшало, бумаги чуть пожелтели, костюм пообтрепался, да и сам Саша Иванов заметно постарел и даже полысел, хотя комсомольский блеск в его глазах, тронутых еле видными морщинками, был все тот же, что в памятные перестроечные годы.

Похоже было, что товарища Иванова редко кто посещал в его музейном затишке, поэтому гостям он обрадовался:

— Здравствуйте, товарищ. И ты, Солнышко, заходи. Вы по делу, или как?

Однако, спохватившись, товарищ Иванов сменил милость на гнев:

— Да вы что себе, товарищи, позволяете? Или вы думаете, что в баню пришли?! Вот товарищ, не знаю вашего имени, хоть майку надел, а вы, Григорий Николаевич, что, считаете, что можно в комитет комсомола в одних трусах заявляться?!! Ладно, меня вы не уважаете, но проявляйте хотя бы элементарное уважение к нашему знамени!

Признав полную правоту товарища Иванова, Дубов хотел уже было устыдиться и покинуть кабинет, но Солнышко, похоже, прекрасно знал, как отвечать на подобные «наезды»:

— Александр Сергеич, я забыл вам доложить — мы с товарищем Васей только что завершили велопробег по местам комсомольской боевой славы и просто не успели переодеться. А в костюме и при галстуке, сам понимаешь, не очень-то поездишь.

— Ну ладно, объяснения принимаются, — смирился товарищ Иванов. — Излагайте, за чем пожаловали, но покороче — у меня дел по горло.

— Да-а? А мне показалось, что ты тут, как всегда, дурью маешься, — простодушно сказал Солнышко. Заметив, как правая рука товарища Иванова недвусмысленно потянулась к бронзовому бюстику Владимира Ильича, невежливый гость поспешно проговорил: — Все-все, уходим.

— Простите, Александр Сергеич, мы больше не будем, — сказал Василий уже в дверях. Товарищ Иванов лишь великодушно махнул левой рукой.

Хотя Дубов и решил до поры до времени не задумываться о том, куда и в какое время он угодил, совсем не задумываться об этом он не мог. Желая хоть сколько-то привести факты во взаимное соответствие, Дубов попытался включить логическое мышление, но главная трудность состояла в том, что ему приходилось оперировать фактами, противоречащими всякой логике. После посещения собственной могилки Дубов готов был принять как данность свою безвременную кончину в 1988 году; после визита в комитет комсомола он вынужден был признать, что товарищ Иванов не переквалифировался в порноиздатели, а остался пламенным комсомольцем — но в таком случае было совершенно неясно, почему товарищ Иванов не узнал товарища Дубова — ведь к восемьдесят восьмому году они уже были хорошо знакомы. Или Иванов узнал его, но почему-то не подал виду?