Так скитались мы всю зиму 1919 года. В начале 1920 года коммунары вернулись в свою деревню.

Началась та «мирная» жизнь, которая для молодой Советской власти была не менее тревожной, трудной и сложной, чем Гражданская война. В 1921 году в местечке Сейча организовалась комсомольская ячейка. Всего в ячейке было шесть парней и одна девушка. В деревне Кононовка я был один комсомолец.

Комсомольцы приняли активное участие в работе комбеда, в изъятии хлебных излишков, в заготовке продовольствия. Я был в составе продотряда.

Комбед улучшил наше материальное состояние. Мне выделили корову, пять овец и две десятины земли (на две мужские души – брата и меня). Дед помирился со снохой, моей матерью, и я стал хозяйничать уже вместе с ними. Пахал, сеял.

Но кратка и малопродуктивна была моя хозяйственная деятельность.

Для того чтобы пахать, нужно было иметь плуг, лошадь, различные сельскохозяйственные орудия. Ничего этого у меня не было. Пришлось сдавать землю в аренду кулакам. И снова кулаки были с хлебом, а я без хлеба. Кроме того, в селе разгорелась классовая борьба. Кулаки взялись за оружие. Кулацкие банды стали нападать на села, убивать коммунистов, комсомольцев, советских служащих. Пришлось больше воевать с бандами, чем пахать землю.

Однажды мы получили сообщение, что одна банда должна пройти через местечко Сейча. Волостная комячейка и комсомольцы организовали отряд. Банда нарвалась на нашу засаду. В короткой схватке мы разгромили ее, убив много бандитов и захватив одного в плен.

Пленного мы всенародно судили. На поляну, где проходил суд, собралось много крестьян. Бандиту дали полную свободу для защиты, для изложения своей программы. Бандит высказал свои националистические взгляды и свою кулацкую программу. Его выслушали внимательно, а потом стали выступать члены партии и коммуны. Кулацкая программа была теоретически разбита. Крестьяне аплодировали коммунистам. Бандит был вынужден признать свои «идейные» ошибки. Всенародный суд приговорил его к расстрелу. Приговор был тут же приведен в исполнение.

Беспокойная жизнь, воспоминания об отце, непрекращающийся бандитизм, продолжающаяся нищета привели меня к решению: надо идти в армию и учиться.

И удача улыбнулась мне: осенью 1922 года был объявлен набор в школу «Червоных старшин». Обсудили мы, комсомольцы, это известие и на своем собрании: все шесть парней подали заявление в школу.

Так с конца 1922 года и началась моя официальная военная биография.

И вот деревенский пастух из глухой полтавской деревеньки оказался в Харькове, столице Украины.

Сейчас и мне нелегко вспомнить и показать контраст между деревней 1922 года и Харьковом, по тому времени достаточно крупным городом.

Предшествующий 1921 год был годом страшного голода, охватившего двадцать центральных губерний. А 1922-й был годом не менее ужасных последствий двух войн и неурожая.

Трудновообразимый контраст!

Деревенские хаты из-за отсутствия керосина и ламповых стекол освещались сальными каганцами и коптилками. Из-за отсутствия угля и железа кузницы не работали. Не было простейших инструментов, ножей, топоров, не было необходимых в крестьянском обиходе тканей – ситца, сатина, бязи, «чертовой кожи», даже соль была остродефицитной.

Наша Полтавщина не пострадала от засухи, мы имели хлеб и овощи, но мимо нас брели тысячи людей из голодных губерний. На них страшно было глядеть.

И вот из деревни, утопающей в прямом и переносном смысле во тьме, переходящей на натуральное хозяйство «все свое в своем хозяйстве», на простейший товарообмен, деревенский батрак, пастух вдруг оказался в крупном городе, в тогдашней столице Украины.

Здесь – сверкающие витрины нэпмановских магазинов, барыни в мехах, лихачи на дутых шинах, пьяный разгул в трактирах и ресторанах, спекулятивные базары и толкучки, где можно было все продать и все купить: и кусок хлеба, и рубашку, и продовольственную карточку, и фунты-доллары…

Нэпман нагло захватил центральные улицы города, а рабочие окраины были все так же погружены в сумрак и все так же питались очень скупыми пайками по карточкам. И всюду – на улицах и площадях, на вокзалах и у подъездов учреждений – огромное количество нищих: стариков, инвалидов, женщин с детьми.

И беспризорники!

Многое из тех лет современная молодежь знает из книг, видели в кино и театрах. Но очень многое еще надо вспоминать и рассказывать. И показывать, но без всякой романтики!

С высоты последних десятилетий XX века лучше просматриваются и познаются минувшие события начала века.

В школе «Червоных старшин» имени ВУЦИК (Всеукраинский Центральный исполнительный комитет) встретили нас, молодых деревенских парней, очень хорошо. Я страшно боялся экзаменов, так как сознавал скудность своих познаний, полученных в сельской школе. Но «испытания» оказались простой формальностью.

Во-первых, мы были комсомольцами, а армия нуждалась в новых «красных» командирах; во-вторых, я был бедняком, пастухом и уже «понюхал» порох в Гражданскую войну; в-третьих, на один-единственный вопрос «Что такое РСФСР?» я ответил хотя и уверенно, но не совсем точно: «Российская советская федеративная республика», а вот что скрывалось за вторым «С», ответить не смог.

Члены приемочной комиссии, выслушав мою биографию и мой ответ на вопрос «из политграмоты», переглянулись, улыбнулись, и комиссар школы Кирпонос сказал:

– Ну иди… Принят!

На учебу я накинулся, как голодный на котелок добротной солдатской каши. Некоторые предметы мне давались трудно – математика, русский язык, но я брал их огромной усидчивостью. Даже в праздничные дни я редко выходил на прогулку по улицам Харькова.

Одновременно с преодолением учебной программы я стал азартно читать политическую литературу, и в первую очередь, конечно, сочинения Ленина. Многое воспринималось легковесно, многое ускользало от моего недостаточно зоркого политического зрения, но крепко и на всю жизнь укрепилось простое ленинское слово. Оно поразило меня ясностью, глубиной и общедоступностью. Казалось бы, очень сложные теории и философское учение в его изложении становились понятными даже для меня, сельского парня с образованием нынешней семилетки. Статьи и речи Ленина открывали и освещали мне пути в новый мир.

Большое, можно сказать, решающее значение для нашего политического роста имела партийно-комсомольская и общественная жизнь курсантов. Никогда и нигде я больше не встречал и не переживал столь бурной, страстной и просто увлекательной общественной и политической жизни, какую посчастливилось пережить в харьковской школе «Червоных старшин». Собрания по разному поводу проводились очень часто. Мы на них являлись в полном составе без каких-либо явных или тайных принудительных мер. Спор, дискуссия, критика, невзирая на лица и мундиры, были очень бурными. Говорили мы без шпаргалок, без тезисов, подсунутых до собрания каким-либо знатным дядюшкой. Говорили все, что на душе и на уме, не стесняясь корявости своего языка. И не помню я ни одного случая, чтобы нас кто-либо из старших грубо одергивал и осаживал. А бывало, конечно, в наших выступлениях немало всяких благоглупостей, рожденных молодостью, недостатком знаний и просто невоспитанностью.

Старшие товарищи коммунисты терпеливо, настойчиво и по-доброму нас наставляли, поправляли. Многих из них я запомнил до конца жизни и всегда буду вспоминать добрым словом.

Приходилось встречать, видеть и слышать видных деятелей нашей партии. Например, М.В. Фрунзе. Он был в те годы командующим Украинским военным округом. А для нас он был просто прославленным командармом, героем Перекопа, а также одним из лучших ленинских учеников. Фрунзе не раз бывал в нашей школе, но мы видели в нем не командарма, не генерала, а старшего товарища и друга. Он запросто садился среди нас, расспрашивал о житье-бытье, о наших интересах и нуждах. Мы задавали десятки вопросов. Он терпеливо и толково разъяснял нам сущность и сложность задач, стоявших перед нашей социалистической Родиной и перед мировой революцией. К сожалению, уже тогда он был тяжело болен. Мы видели, что приходил он утомленным, с усталыми глазами, и потому сами сокращали беседы с ним.