В марте Засядько неожиданно выплатил своим пролетариям по двести пятьдесят рублей и протянул заполненные контракты. Для Георгия эта сумма значила очень много, появился шанс вернуть себе цивилизованный облик и не обращаться за подаянием к отцу.

Евгений Бестужев, лет десять или даже больше проживший в Италии, небрежно засунул бумажки в наружный карман рабочей куртки. Он точно не нуждался в деньгах. Глядя на «синьора Евгенио» и его горячий южный энтузиазм, Георгий недоумевал – отчего тот наравне с Серёжей долбит морозную землю. Сам мог нанять десяток лучших и в куда менее суровом климате, усадить их за ракетные чертежи. Но Евгенио распорядился иначе – купил роскошный «Руссо-Балт» с откидным верхом. Лимузин явно вытянул больше средств, чем весь бюджет Академии за первые месяцы.

– Ей-ей, синьор итальянец! Вы шо! – тут же вынырнул одессит, когда тот спрятал получку. – Не берите грех на душу.

– Что ты говоришь, амико? – изумился Евгений, внешне и правда немного похожий на южанина – чернявый, жгуче-кареглазый, с аристократической горбинкой носа.

– У русских обычай есть. Таки они всегда обмывают первую зарплату. Рано спрятали!

– Как? – не понял тот. – Деньги должны намокнуть?

Полудюжина ракетчиков во главе с Засядько дружно покатилась от хохота.

– Обмыть есть русский обычай крепко выпить с товарищами, когда есть первый получка! – Серёжа совсем уж перековеркал русский язык, пародируя иностранность Бестужева, за что заслужил подзатыльник Георгия.

«Синьор» не обиделся и отделил от щедрот пять десятирублёвых ассигнаций. Дешёвая водка под скромную закусь, моментально доставленная Серёжей, вырубила покорителей звёзд начисто. Общей участи избежал лишь полковник, предусмотрительно исчезнувший из Измайлово.

Следующий день по понятной причине получился рабочим разве что символически, а к выходным Серёжа потянул своего старшего товарища на променад по Москве. Одессит знал её мало. Георгий, как оказалось, тоже. Город его юности запомнился развлечениями строго в гимназических рамках для отпрысков из господских семей. Зимние забавы, такие как катание с горок или на коньках, случались под надзором наставников и непременно в обществе избранном.

Отринув отцовскую денежную помощь, Георгий оказался ближе к народу. Сословная принадлежность, выходит, больше зависит от доходов, нежели от культуры и благородства крови.

Трёхмиллионная Москва выглядела оплотом среднего торгового сословия, чьи барыши напрямую не связаны с казёнными ассигнованиями, тогда как любители прикормиться у бюджета плотно оккупировали Петроград. В Париже и нищета пристойна; Москва поражала контрастами между откровенными люмпенами и богатым купечеством. А ещё она была изрыта исполинскими кротами. Наконец-то здесь началось строительство метрополитена.

Широким жестов «синьор» подвёз их к Тверскому тракту. Направившись в сторону Александровского вокзала, Георгий с Серёжей попали на Тверскую улицу. Поворот к дому, некогда принадлежавшему Тиллям, они проскочили скорым шагом, обворованный со стыдом вспомнил первый час пребывания в Москве – барские манеры с наймом таксомотора и общение с привратником. Что же, эта страница перевёрнута, нужно жить дальше!

А дальше на Тверской на всём её протяжении до Страстной площади тянулась сплошная цепь заведений для развлечения и пития. Дорогие рестораны с монументальными швейцарами и вышколенными официантами, цены в коих не по карману ракетчику, соседствовали с демократичными трактирами. Там выпить и закусить можно было за десятку, кинув полтинник на чай разбитному половому. Рабочий люд и канцелярские низы предпочитали пивные, где, кстати, встречались свеженькие дамочки вполне приличного вида – чтоб недорого согреться сотней грамм или познакомиться с молодым банковским клерком, кто их знает. Наконец, многочисленные винные лавки позволяли продолжить кутёж за пределами общественных мест.

Новые друзья, разделённые возрастом в двенадцать лет, после первой разведки отправлялись к центру каждое воскресенье. Демократия и свобода, заявленные с семнадцатого года, привели к изрядной свободе нравов. Количество мамзелей лёгкого поведения, фланирующих по Тверской, было удивительно велико даже по сравнению с весёлым кварталом Парижа. По наущению Серёжи Георгий разок воспользовался услугами платной любви и остался недоволен. Дорого и безыскусно.

Вдобавок мода 20-х годов требовала от русских женщин пышности форм. И проститутки, и аристократки тщательно раскармливали тело до рубенсовских пропорций, показывая окружающим: не голодаю я, и есть за что ухватиться. Как говаривал один случайный московский собутыльник Миша Зощенко, от подобных роскошных толстух во благо держаться подальше.

– Ежели баба в шляпке, господа, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.

Любопытно, но в ночном кабаре «Не рыдай» на углу Каретного ряда и Успенского переулка лихо отплясывали канкан очень даже стройные танцовщицы, вызывая вожделение купчишек, заявившихся сюда в компании модных пышнотелых спутниц.

Однажды ракетчики прогулялись гораздо дальше и за Яузским бульваром обнаружили знаменитый Хитровский рынок. Здесь не было асфальта как на Тверской улице и булыжной мостовой, которой вымощено Бульварное кольцо. По сравнению с шикующими окрестностями Страстной площади тут царила нищета, не благородная, как у Диккенса, а пошлая, смердящая и вороватая.

– Не видел Парижу, но, сдаётся мне, рядом с Хитровкой и одесский Привоз – Париж, – заключил Серёжа, сплюнув сквозь зубы.

К огромной грязной площади как ручьи к болоту спускались несколько переулков, наполненных дымной смесью испарений от немытых тел и гниющих отбросов. В нём двигались толпы оборванцев, мелькали около туманных, как в бане, огоньков. Это торговки съестными припасами сидели рядами на огромных чугунах или корчагах с «тушенкой», жареной протухлой колбасой, кипящей в железных ящиках над жаровнями, с бульонкой… В самый разгар Великого поста, когда запрещены скоромные продукты! Православие уступило Хитровку языческой дикости.

– Знаешь, если бы я в Париже увидел фотографические карточки Хитровского рынка, вряд ли бы поехал. Москва базарная меньше всего походит на место, откуда откроются ворота к звёздам, – подхватив товарища, Георгий потащил его прочь от этого диковатого вертепа.

Очень точное описание окрестностей Яузского бульвара Георгий много позже обнаружил у Владимира Гиляровского и поразился – писатель увидел ровно те же болячки Москвы, но они не вызвали отвращения. Гиляровский умел любить город таким, каким он был, с роскошью центра, помпезностью Кремля, рыночной грязью и перекопами метрополитена. Чтобы понять Москву, надо здесь родиться и жить, не уезжая надолго.

* * *

Ежедневный доклад разведки начальнику германского генштаба содержал единственную строку с упоминанием стройки на Измайловском поле. Генерал фон Диц вызвал куратора Восточного реферата.

– Полковник, вы ручаетесь за свои слова? Там только строительные работы, никаких ракетных пусков?

– Да, мой генерал! – полковник, сравнительно молодой для столь высокой должности в разведке, начал торопливо перебирать листки в принесённой папке. – Русские шумят, но очевидных успехов не имеют. Прошу убедиться, одна агитация.

– О чём?

– Настаивают, что все ракетные изобретениями сделаны выходцами из земель нынешней Российской Республики – Семеновичем, Засядько, Циолковским, Погосяном. Обстрел Батума представляют выдающейся удачей. Объявляют Россию главной ракетной державой мира, коей суждено первой отправить в небо междупланетный реактивный экипаж.

Генерал, блеснув моноклем, подал знак положить документы ему на стол. Там были сплошь газетные вырезки и лишь одно донесение «источника», впрочем, ничего не добавившее к печатным статьям.

– Герр полковник, как вы определяете цель этой шумихи?

– Сбор пожертвований, мой генерал. Идёт по всей Европе. Идея полёта к Луне и далее чрезвычайно заманчива для неуравновешенных мечтателей.