– Стало быть, ракетчик из Парижу к нам пожаловал, – хохотнул пристав, и его глумливый смех да боли напомнил грабителя с Тверской.
– Зря! В объявлении определённо указано: только граждане России.
– Но я гражданин! – возмутился незадачливый покоритель междупланетного пространства. – Бандиты украли мои документы, но остались же записи с семнадцатого…
По лицу полицейского Засядько догадался, что для обращения в архивы понадобится толчок, равный по силе тропическому тайфуну. Парень с синяками на лице торопливо рассказал свою историю – бегство родителей из корниловской России из-за ссоры Пауля Тилля с генералами Директории, служба во французской авиации, космическая фантастика после войны. Поведал о прискорбных обстоятельствах приезда – обобран до нитки, не пущен в родной дом. Да ещё полиция вешает убийство гимназического друга.
– Боюсь, изыскания в архивах ни к чему доброму не приведут, – остудил кандидата Засядько. – Ладно, отец ваш пострадал от корниловского произвола, за неприятие диктатора-узурпатора честь ему и хвала. Но вы! Как бы ни ругали мы Лавра Георгиевича, он офицеров собрал, сколотил из остатков Русской армии какое-никакое войско и немцев отбросил от Минска и Киева, отчего смог подписать с ними мир на не самых худших для России условиях. Где вы были тогда? Били кайзеровцев на французском аэроплане? Брависсимо, только это чужая война. Если все ваши слова подтвердятся, гражданин Тилль, вы считаетесь дезертиром.
– Но амнистия…
– Амнистия освобождает от ответственности, но не означает забвения. Говорите, отец – обеспечен? Так молите у гражданина пристава дозволения отправить ему телеграмму в Париж, пусть пришлёт денег на обратный билет. И – прощайте, герр Тилль. Или как вас там?
– Не могу, – глухо возразил арестант. – Я поклялся ему, что буду в России делать ракеты! Если нет другого выхода, судите меня. Отсижу и снова приду в академию.
Засядько встал, давая понять – разговор окончен.
– Результат будет тот же. Лётчик? В них нужды не вижу, до полётов человека в ракетном аппарате ещё много лет.
– Сударь, я закончил петроградскую техноложку! Механику, слушал курс химии по взрывчатым веществам! – Георгий, отбросив сдержанность, почти кричал. – Я знаю виды топлива! Я умею делать расчеты по формулам Говарда, Оберта и Циолковского… Я…
– Вы – неудачник, герр француз, – отрезал Засядько. – Ракетное дело требует осторожности, везения. Вы умудрились влипнуть в неприятности на ровном месте. Как же вам доверить топливо, взрывчатые вещества? Да и условия у нас, имейте в виду, совсем не рассчитаны на отпрысков благородных семей с собственными домами на Тверской.
– Но я выжил в двух десятках воздушных боёв, когда многие, куда более опытные авиаторы получили своё… – развёл руками Георгий. – Неужели вы мне не дадите хоть маленький шанс?
– Я не даю шансы. Только работу. Для вас у меня её нет.
Он бросил Тилля в убитом состоянии. В этом же расположении духа кандидат в ракетчики пребывал ещё три дня, отбиваясь от соседей по камере, глотая несъедобную бурду и периодически отвечая на вопросы полицейского следователя – с какой целью отправил в лучший мир гимназического приятеля. Когда отчаянье полностью затопило душу, очередной грохот замков в железной двери камеры ознаменовал вызов к тому же приставу и новую встречу с Засядько.
– Тилль… Уленшпигель? Согласно народному фольклору – плут, надувала и вообще отвратительный персонаж.
– Нет! Тилль – это фамилия.
– Знаю, – ректор академии вытащил пару французских журналов. – Фантастика, конечно. Но… Вы пишете, что рулевой ракетный двигатель может быть только жидкостный, но никак не твёрдотопливный. Что гироскоп в ориентации междупланетного аппарата будет работать так же, как на Земле. Что в надутом воздухе костюме для открытого эфирного пространства путешественник не сможет свободно шевелить руками…
– Нужна особенная конструкция сочленений на локтях и плечах!
Засядько сгрёб журналы в стопку.
– Касательно тёмных мест биографии придётся ещё подумать. Но, по крайней мере, вы действительно мыслите инженерно.
Георгию почудилось, что через решётчатое окно участка пробился луч света.
– Вы берёте меня в…
– Нет. Но из полиции вызволю. Под своё ручательство.
Пристав солидно кивнул.
Громадное пространство от Парижа до Москвы Георгий преодолел за четверо суток. На следующий шажок – чтобы приблизиться к Академии ушло шесть дней. Он был готов двигаться по дюйму, по микрону, но двигаться!
Потому что звёзды не только холодят. Они ещё и зовут.
Глава третья. Послевоенное и предвоенное
Бурный водоворот политических событий в послевоенной России привёл к смене думского большинства и перетряхиванию состава правительства. На фоне министров-однодневок, порой – включая самого премьера, Кельчевский смотрелся неким островком стабильности, эдакой скалой в людском море. Он считался героем войны с Турцией. Дабы принизить заслуги генералов Директории, ныне опальных, их достижения приписывались военачальникам Кельчевского. Победы, истинные и мнимые, сложили мифологию Республики. Она не отринула традиций Полтавы и Бородино, но требовались персонажи новой, послеимперской эпохи. Анатолий Киприанович испытывал порой странное ощущение памятника самому себе. Его терпели, его тянули на свою сторону и правые, и левые, но реальное влияние слабело. Армия была сокращена самым радикальным образом, политики считали, что в союзе с Германией, потрясённой к тому же внутренней революцией, нет непосредственной внешней опасности; бюджетные ассигнования полились в укрепление экономики, то есть в бездонные карманы распределителей этих ассигнований. Военное министерство наполнилось новыми людьми, отчасти – не от высокой их компетенции, а от угодливости очередному премьеру.
Посетив Кельчевского в Петрограде, Засядько увидел, как быстро сдал некогда бравый генерал. Волосы вконец поредели, щёки ввалились, седые усы упрямо и жалко топорщились…
– Смотрите на меня, Александр Степанович, словно привидение узрели, – подметил министр, выходя из-за стола. Подчинённых таким жестом он не приветствовал. – Что же, вы правы. А сами выглядите бодро. Вот как вдохновляет настоящее дело, с дальним прицелом.
Засядько пожал дряблую руку министра и не пытался возражать в духе «вы ещё молодцом», знал – постаревший генерал чует фальшь за версту. Поэтому тут же приступил к делу.
– Для начала мы собрали всё, сделанное предшественниками. Увы, даже не всё из пройденного удалось восстановить. Армяне сумели воспроизвести ракеты Семеновича с воздушными плавниками вместо шеста, они обозвали их на английский манер – стабилизаторы. Неизвестно, как точно удавалось стрелять литвинским ракетчикам, но в Поти результат был удручающим – хорошо если половина снарядов полетела примерно к цели.
– Стало быть, вернётесь к шестам? Как ваш предок?
Генерал закурил. Кожа его нездоровой грязно-песочной желтизны красноречиво говорила: или пора бросать мелкие удовольствия вроде табака, или уж накуриться вдоволь напоследок. Румяный и чернявый Засядько с круглым, чуть ассиметричным лицом и тонкими щёгольскими усиками смотрелся оскорбительно сияющим рядом с увядающим Кельчевским. Длинные чёрные кудри, отпущенные в поэтическую гриву после ухода с воинской службы, делали его облик соответствующим авантюрному начинанию: отправить человека в междупланетное пространство на реактивной тяге. Что никак не сказывалось на инженерной точности его мыслей.
– Никак нет. Шесты – лишний груз. Да и многоступенчатую ракету с ними не сделать. Только стабилизаторы. Нужна опытовая база, сотни, даже тысячи пусков.
– Верю… Но и эти ассигнования, что нам отжалели на двадцать четвёртый год, под вопросом. А испытательный полигон, лаборатории, не говоря уж о материалах, требуют изрядных средств. Вдобавок, наша задумка – сделать Академию чисто партикулярным заведением, смущает финансовых светил: отчего военное ведомство тратится на цивильных.
