i.

Когда дед просит зайти к нему в кабинет, Мирон машинально чувствует – не к добру. Этот серьезный деловой мужчина советской закалки с железным характером и несгибаемой волей кубик за кубиком строил всю жизнь Мирона буквально с пеленок по собственным принципам и исключительно в личных целях. Внук был ресурсом в его бизнес-плане, удачным проектом, который обязан был окупиться.

Самый крупный в городе мясоперерабатывающий завод под управлением Леонида Самохина, с гордостью носившего звание «Мясного короля», был на верхушке отрасли уже долгие годы. Начав когда-то с должности главного мастера одного из цехов, Леонид достиг самой вершины и сильно гордился своим успехом. Волевой характер, бизнес-чутье и толковое руководство не только держали завод на плаву вот уже пару десятков лет, но и вывели его в лидеры отрасли. Выкупив со временем контрольный пакет акций, Леонид Самохин стал бессменным королем своего колбасного королевства.

Все детство Мирон только и слышал что про дедов завод, и как он займет его место на троне. Что думал об этом Мирон, никто, конечно, спросить не пытался. Сначала мальчик был мал, чтобы серьезно задуматься над собственным будущим, плывя по течению. Дед решал и сам выбирал путь для внука. Но чем старше Мирон становился, чем крепче формировался его характер, тем яснее ему становилось – не желает он быть никаким королем!

Прежде чем войти в кабинет, Мирон зависает на мгновение с поднятой для стука рукой перед дверью, вздыхает поглубже, прикрыв глаза, и лишь потом тихонько стучит. Не дожидаясь ответа, зная, что дед все равно его ожидает, Мирон энергично распахивает дверь, не желая выдавать волнения, и заходит.

Леонид, восседая за массивным, изготовленным под старину столом, что-то печатает, сосредоточенно глядя сквозь очки в монитор навороченного и современного не в пример столу «Мака», и на внука даже не обращает внимания. Выбрав наиболее удачный по его мнению пост в кожаном кресле чуть в стороне и с видом на широкое окно за дедовой спиной, Мирон усаживается и ждет, когда дедушка начнет аудиенцию.

В кармане кардигана лежит мобильник, но вызывать недовольство деда, отвлекшись на что-то столь бессмысленное, как втыкание в гаджет в его присутствии, просто непозволительно. Проходит, наверное, не меньше пяти минут, прежде чем Леонид звонко кликает мышкой в последний раз, вероятно, закрывая все окна на экране компьютера, а затем разворачивается во внушительного размера директорском кресле лицом к Мирону, кладет ногу на ногу и без предисловий ему говорит:

– С сентября ты переводишься учиться в Лондонскую бизнес-школу. Я уже направил им необходимые документы, внес оплату за два семестра, так что все формальности улажены. Жить будешь в общежитии. И не надо так удивленно на меня смотреть, оно весьма комфортное и современное, я видел, не чета нашим советским гадюшникам, – с легким презрением поясняет Леонид.

– Но… – начинает было Мирон, но прыткий взмах дедовской руки за секунду прерывает его попытку вмешаться.

– После первого семестра, вероятно, я смогу договориться о стажировке на одном из производственных предприятий в качестве ассистента директора. А дальше, если все пройдет успешно, мы обсудим возможность твоего переезда в отдельную квартиру на время оставшегося обучения.

– Нет! – внезапно, кажется, даже для самого себя, протестующе рявкает Мирон.

Вскакивает с кресла и подходит к дедушкиному столу, опираясь о край ладонями.

– Нет, деда, я никуда не поеду. Я не хочу учиться ни в какой бизнес-школе, лондонской или любой другой. Я даже из моего универа планировал уйти. Это все не для меня. Я не собираюсь занимать твое место и управлять заводом.

Впервые встретив столь ярый протест от внука, Леонид застывает на пару секунд, но быстро справляется с заминкой и не терпящим дальнейших возражений тоном продолжает:

– Мирон, это не оговаривается. Все уже решено. У тебя осталось полтора месяца до отправления. Прошу к тому времени подготовить все необходимые на первое время вещи. Остальное, если понадобится, сможешь купить на месте, либо я вышлю тебе курьерской почтой. Ты меня понял?

На лице Леонида не дрожит ни один мускул, но сцепленные в замок пальцы, лежащие на столешнице, крепко сжаты.

– Я. Никуда. Не. Еду, – чеканя каждое слово по отдельности, повторяет Мирон.

Первая волна страха от неповиновения откатывает, уступая место чистому адреналину: перечить деду пострашнее езды на «Американских горках», уж Мирону известно. Но он четко понимает, что если и сейчас прогнется, отдаваясь на волю чужого решения, то уже не сможет обратно отвоевать свою жизнь.

– Не мели чепуху, Мирон. Это твоя прямая обязанность, в качестве моего наследника, занять пост генерального директора и управлять заводом, – напоминает Леонид и начинает подниматься из кресла, всем видом показывая, что беседа на этом закончена. Точка.

– Ты всю жизнь за меня решал, – срывается Мирон, так что голос слегка дрожит, аж от самого себя тошно за подобную слабость. Он все еще стоит, почти впиваясь пальцами в край стола, отчего костяшки белеют. Высокий, статный дед возвышается почти на целую голову, но Мирону уже плевать. Даже если дед ударит, чего никогда себе не позволял, но и Мирон никогда ему не перечил открыто. – Ты хоть раз поинтересовался, что мне нравится? Чем я люблю заниматься? Нет, конечно. Ведь ты всегда был на своем чертовом заводе. Со мной возилась бабушка, а потом ты и вовсе сослал меня в Бельгию, в интернат, где вместо того чтобы расти обычным пацаном и играть с мальчишками в футбол, я уже изучал основы бизнеса!

Мирон отталкивается от опоры, разворачиваясь к деду спиной. Глаза жгут предательские слезы, хоть в груди и клокочет злость. Но внутри будто плачет тот самый Мироша, у которого фактически отобрали детство в угоду дедовским планам.

– Мирон, сейчас же успокойся. Я не потерплю истерик, – повышая свой глубокий, совсем не подходящий пожилому человеку голос, произносит Леонид. Вот и его выдержка начинает трещать по швам.

– Ты и отца довел, буквально выгнав из семьи, потому что и он отказался от твоего «мясного трона», – на эмоциях выпаливает Мирон, вновь глядя на деда с укором во влажных глазах, уже почти не заботясь о последствиях своих слов.

Тема под именем Михаила Самохина в доме деда была под строгим запретом. Леонид фактически вычеркнул сына из собственной жизни, когда тот, от всего отказавшись, переехал в Европу вместе с женой, чтобы заниматься тем, что было ему по душе. Им даже пришлось оставить кроху Мирона на Самохиных-старших, так как содержать в неизвестных условиях ребенка было им пока не под силу. Уже после, когда Мирон три года как учился в Бельгии, родители разыскали его – ведь с дедом они разорвали фактически все контакты – и продолжали навещать до его возвращения на родину, а после и вовсе звали к себе, в городок где-то на юге Франции. Но Мирон сильно скучал не по ним, а по бабушке, которая фактически его воспитала. Зоя Самохина никогда не поощряла идею растить Мирона наследным принцем, но и открыто против воли мужа не шла. Зато о Мироше Зоя заботилась трепетно и с огромной любовью. Бабушкина смерть буквально разбила Мирона на крохи, и с потерей он долго не мог смириться.

– Не смей! – удар мощной ладони Леонида по деревянной столешнице эхом разлетается по кабинету, вынуждая Мирона вздрогнуть. – Не смей произносить имя этого предателя при мне!

Мирон замечает, как от участившегося дыхания расширяются ноздри деда. Он редко позволял себе крик, предпочитая холодный металл в голосе для подавления чьего-либо мнения, но сейчас Леонид, как и внук перед ним, теряет свой привычный облик, поддаваясь потоку эмоций.

– Я заботился о тебе с сопливого детства…

– Не ты! – перебивая деда, выкрикивает Мирон, в воздухе тыча в его крепкую фигуру пальцем. – Это бабушка меня растила, она была со мной, когда я болел или когда мне снились кошмары. Она занималась со мной тем, что мне нравилось. Потому что, в отличие от тебя, любила меня, а не готовила себе на замену.