Посвящается всем детям,

которым сейчас страшно,

и всем взрослым,

которые всё ещё дети.

Если вечером, в сумерки, спуститься с самой вершины облаков, затесаться в стаю галок и с высоты любоваться пейзажами, можно увидеть городок с домами, стоящими хаотично, как попало, будто бы кто-то нечаянно выронил горсть семян, из которых они произросли. А если случилось так, что время зимнее, предновогоднее, обратит на себя внимание один-единственный дом – лавка рукодельников, украшенная венками и колокольчиками, сосновыми и можжевеловыми ветвями, фигурами птиц и зверей. По периметру дома сияют гирлянды, два стеклянных гнома стерегут крыльцо, а с крыши приветствуют гостей застывшая со вскинутыми руками Снегурочка и Дед Мороз с серебристым посохом. В самом же доме, совмещённом с лавкой, живёт и трудится дядюшка Фрол – ремесленник, мастерящий такие ладные игрушки, что на них охотятся не только дети, но и взрослые. Торгует дядюшка первоклассными принадлежностями: бумагой и глиной, бусинами и шарами, ножницами и карандашами, пряжей и заготовками. И если вам захочется смастерить для папы дом из пластилина, собрать игрушечный поезд для мамы, подарить воспитателю глиняных коней или свалять для бабушки валенки, то лучшего места не найти.

Когда очутитесь в гостях у Фрола, знайте – хозяин вас не отпустит без складной истории и полного живота. Напившись чая и наевшись пряников (а если пряники вам не по вкусу, возьмите леденцы), садитесь-ка на печь и приготовьтесь слушать. В этом краю каждому известно, что ремесленник рассказчик хоть куда! А если вы впервые в лавке рукодельников, дядюшка Фрол непременно принесёт с подоконника цветок в горшке, и тот вдруг затянет песню, какую из года в год в канун Нового года повторяют все волшебные цветы со всех подоконников мира.

В доме, что стоял не в центре и не на краю, а меж другими домами, не способными сложиться в улицу, проживали мальчик и девочка – Третьяк и Фаня. Бабушка, что их воспитывала, никогда, до этого самого вечера, с рассказа о котором заводится цветочная песнь, не смела бить детей, как бы гадко те себя не вели, и сколько бы шалостей не сотворили. Так было до тех пор, пока что-то не переменилось: на город не пало заклятие, и жителей никто не проклял, но… И в этом месте цветок перейдёт на куплет о цветочнице, что в середине ноября прошлого года обнаружила на своём крыльце монету. Откуда взялась – неизвестно, то ли метель принесла, то ли крошечные кудесники, живущие за самой вершиной облаков, случайно её обронили. «Серебряная, поди, – гадала Любава. – А может, медная». Она бережно завернула находку в платок и отнесла её в цветочный магазин: «Такая, – решила она, – заслуживает видного места: прямо тут, за стеклом прилавка». В тот же день забрёл в магазин старичок не из местных, с головы до ног укутанный, по виду – весьма состоятельный. Цветочница поинтересовалась, не потерялся ли господин, и тот, важно отряхивая пальто, признался, что заплутал, но благодаря светящимся в темноте фонарикам добрался до чу́дного местечка со всяческой канцелярией, заготовками и поделками.

– Вы не подумайте, что дом украшен, – пояснила Любава, пусть гость не выдвинул ни одного предположения. – Гирлянды Фрол повесил вместо маяка – ну, чтоб из каждого сугроба можно было лавку рукодельников увидеть! Месяц-то хмурый, и люди, как мотыльки, на всякие огоньки летят…

Но мысли путника больше не занимал обретённый недавно ночлег: он загляделся на пуансеттию в горшке.

– Я тоже интересуюсь цветами, – признался он. – Везу семена одного чрезвычайно редкого растения из Дании. Я собиратель редкостей.

– Правда? А что за семена?

– Вы о таких не слышали.

Загадочный посетитель погрузился в раздумья. Любава только надеялась продать ему гладиолусы или, может быть, розы, но тот обратил внимание на монету: снял шапку, надел очки, склонился над стеклом и начал что-то бормотать – как показалось цветочнице, на латыни.

– Это серебро! – гордо заявила она. – А может быть, медь.

Старик выпрямился, зачесал редкие волосы пальцами и твёрдо произнёс:

– Продайте мне её!

– Вы что, ещё и нумизмат?

– Продайте мне её! – повторил незнакомец, расстёгивая пальто. – Монета кудесников, что живут за вершиной облаков… о, моя вишня, моя соль, мой изюм!

– Вы покраснели. Вы хорошо себя чувствуете? Хотите воды?

– Скажите мне, сколько? Сколько хотите?

– Хочу… семена «одного чрезвычайно редкого растения из Дании»! И я отдам вам монету.

На другой день господин передал цветочнице все семена, и, счастливый, вернулся в свой край, где был, между прочим, большой знаменитостью. Там написал он статью о редчайшей монете мира, дарованной им местному музею, ещё больше прославился, да помер – с улыбкой на устах. Цветочница же думать забыла о необыкновенной монете, когда из первого семени, едва посаженного в землю, вырос цветок – и сразу запел! Она слушала с упоением истории об ушедших эпохах, далеких морях и замечательной жизни кудесников, что живут за самой вершиной облаков. А вскоре цветочный магазин посетила целая делегация: люди в бардовых пальто со множеством знаков отличия, пристёгнутых к воротникам, передали Любаве новость: старик оставил ей часть нажитого им состояния. Тогда о госпоже цветочнице заговорил весь город; и поначалу люди даже загордились – кто-то из местных разбогател, это ли не повод! Но гордость быстро сменилась завистью – с чего это такая удача какой-то цветочнице выпала? А не украла ли она монету? Странное дело – появилась из ниоткуда на крылечке, и покупатель сам нашёлся. Зависть породила пересуды, пересуды – толкотню, а то и другое – ненависть. Теперь уж Любава из дома совсем не выходила, а людская злоба всё множилась и укреплялась; и чем злее становились жители, тем больше их лица искажались, окрашиваясь в мрачный болотный оттенок.

Цветочная песнь приостановится ненадолго, чтобы слушатель обдумал услышанное. Возобновившись, она вернёт вас в бабушкин дом, где проживали Василиса и двое её внуков – Третьяк и Фаня. Последняя не способна была на злобу: в ту ночь, когда она родилась, кудесники увидели свет, и опустили головы, держась за края облаков, чтобы понять, от кого он исходит (цветок вам напомнит, что эти существа видят иначе, чем мы). Наконец кудесница, первой узревшая источник света, объявила: «Младенец! Человек». И мудрый старец подтвердил её слова: «Выглядит, как девочка, а жить будет, как кудесница». «Ох, нелегко придётся ей» – закачали головами остальные. «Придёт время, – заверил старец, – заберём её к себе».

До сей поры считали в доме Василисы Фанину доброту даром, но за то любили её не меньше и не больше – им с братом доставалось поровну любви. Третьяк был мальчишкой вспыльчивым: мог дать сдачи, если надо, и обозвать в ответ обидчика – не грубо, но хлёстко – так, что тому ничего не оставалось, как только открыть рот и бессильно сопеть. Он честно пытался объяснить Фаньке, что можно иногда (лишь изредка, разумеется!) дать по носу тому, кто дал тебе по лбу, но та насилия не признавала – даже лёгкого пинка или смачного щелчка. И, хоть Третьяк и попрекал сестру за мягкосердечность, сам с лёгкостью вступался за неё. Так было, напомнит цветок, до этого самого вечера. (С тех пор, как цветочница спряталась за терновым занавесом, даже самые порядочные жители превратились в непорядочных.) Этим вечером, ещё не поздним, но уже предвещающим темноту, Фаня пришла с прогулки, села на стул и расплакалась. На её лице красовался большой красно-синий синяк.

– Эй, нюня! – завопил Третьяк. – Кто тебе фонарь под глазом поставил?

– Сашка, – всхлипнула девочка. – Не знаю, за что она меня; все вдруг переменились, озлобились…

– «Перюмюнились, озлоблились» – передразнил её брат.

– Не говори с ней! – вступила бабушка. – Она же больна, ты что, не видишь?

– Чем больна?