Снова звонок. Тетя Рая. Голос совсем слабый: «У тебя все в порядке, Агничка?» Болеет тетка, не грузить же ее своими проблемами! «Всё отлично, тетя Рая! Внучка у меня родилась! Вот, отмечаю! Тут меня уже свекровь поздравила! Ты зачем Борису сказала, что Венечка дом на меня купил? Они ведь затевают раздел имущества! Да не волнуйся, Венечка – юрист, ему ли не знать, на кого покупки оформлять. На себя он дом оформил».

– Раиса Ивановна? – спросил Валерий Андреевич. – По школе ее помню. Злоязыкая баба, извините.

– Да, Венечка зовет ее гиеной в сиропе.

Опять расспросы. Об имуществе, о родне. Агния понимает, что это любопытство не пустое, а деловое, так им и говорит: вот я, вся перед вами. Самой интересно, кому я, такая простая, помешала.

Позвонила Елена Игнатьевна. Ей уже о наезде донесли, поэтому пришлось всё откровенно рассказать. После разговора с ней Агния Львовна объявила, что Андрей Игнатьевич причиной наезда быть не может: оказывается, его в последние месяцы так пощипали бывшие жена и компаньон, что он едва ли сохранил десятую часть своего капитала, и никому теперь не интересен.

Потом все проводили Агнию Львовну до ворот ее дома.

В последующие дни ничего интересного не происходило. Расспрашивали ее все, даже незнакомые. Вызывал следователь. Ничего было не понятно. То ли ее пытался убить маньяк, которому что-то в ней не понравилось: имя, фамилия, рождение внучки, возраст, цвет волос. Может, ее в карты проиграли. Может, кому-то надоело биологию изучать? Хотелось пожаловаться Венечке, но она понимала: расскажи Агничка брату о произошедшем – и он тут же примчится и увезет ее. А ей понравилось жить здесь.

ГЛАВА 2-я

Последний раз ты мучаешь меня,

Последней будет эта наша встреча,

И озарит последний этот вечер

Последний луч угаснувшего дня.

В. Коневич

Мама Агнии Львовны Агриппина Григорьевна говорила, что мужчина всегда должен держать удар, а женщина – лицо. Что бы ни случилось, Агничка, сохраняй лицо. И Агничка сохраняла. Никто не должен знать, что ты устала, обижена, больна. Только близкие люди тебя пожалеют, а остальные могут только позлорадствовать.

После смерти Агриппины Григорьевны Агния Львовна не сохраняла лицо только перед братом Венечкой и мужем Боренькой. Нет, не так. Боренька слишком часто раздражался, поэтому, в основном, она сохраняла лицо и перед ним, только иногда срываясь. И всегда понимала потом, что срывы эти Бореньку раздражали, а чаще радовали. А братец Венечка жил в Москве. Так что Агния Львовна сохраняла лицо почти всегда.

Именно поэтому она стоически не дрогнула лицом, когда Боренька сказал, что уходит от нее. Непосредственно перед этими роковыми словами она подавала ему завтрак и спрашивала его мнения о предстоящем своём юбилее: говорят, сорокалетие не положено отмечать, примета плохая. Не давая себе возможности задуматься, чтобы не потерять лицо, она спросила:

– Переедешь к маме? Вещи свои сразу заберешь или позже?

У Бореньки обиженно дрогнула губа:

– Ты намекаешь на то, что это твоя квартира?

– А чего намекать, – рассудительно заявила Агния Львовна. – Это квартира моих родителей…

– …в которую мы въехали, как только любимая теща осталась одна и начала хворать, – подхватил возмущенно Боренька. – Я терпел ее придирки, горшки, стоны…

– Не фантазируй, Боренька. Когда начались стоны, ты слинял к маме. А к горшкам ты на пушечный выстрел не приближался.

Боренька хлопнул дверью. Через некоторое время его новая машина скользнула мимо окон. Похоже, брошенная женщина должна ходить на работу пешком. Там и ходу-то десять минут… ну, пятнадцать от силы, но все равно обидно. И в учительской все сразу поймут, что директор Борис Николаевич с женой поругался. Что бы такое сказать? А чего придумывать? У них в Романове все обо всех всё знают. Это Агния Львовна чего-то о Борисе Николаевиче не знает. Не донесли, потому что она никогда не поощряла сплетни. Может, стоило иногда прислушиваться к сарафанному радио?

– Что это вы по отдельности? – перехватила ее на лестнице Валентина Петровна, завуч. Они дружили домами, потому что она, ее муж Петя, преподающий труды, и Боренька были одноклассниками. И Венечка. А Агния на два года старше.

– Так будет и впредь, – ответила ей Агния Львовна, продолжая подыматься по лестнице и кивая обгоняющим их школьникам в ответ на их «Здрась…».

– Уходит он все-таки к этой лошади, – вырвалось у Валентины Петровны.

От неожиданности Агния Львовна засмеялась. Ну и ну! Лошадью техничка Лидия Васильевна назвала юную географичку Ольгу Васильевну, первый год преподающую в их школе. Крупная блондинка, ростом едва ли не выше Бореньки, а растолстеет – будет казаться больше; симпатичное кукольное личико и стерильно девственный мозг; южнорусский говор и патологическая неграмотность. Как, интересно, Боренька будет вводить ее в круг своих друзей, в котором Агния за двадцать лет брака так и не получила права голоса? Когда она высказывала своё мнение, Боренька всегда кривил лицо, словно извиняясь заранее перед друзьями за ожидаемую банальность. Да, интересно, а как они поделят друзей? Впрочем, тут все ясно: Агния Львовна увидела злое лицо Бориса Николаевича, мелькнувшее в переходе к актовому залу и хвост коричневой юбки Валентины Петровны, кинувшейся за ним. Продолжая смеяться, она повернула к учительской. Но в учительскую входила уже с обычным своим лицом – никаким. Сама виновата. Боренька отвадил от дома всех её подруг, считая одних дурами, других проститутками. А его друзья… вот интересно, кто сохранит с ней хотя бы внешне добрые отношения?

А почти никто. Когда спустя полтора месяца Венечка позвонил и сказал, что приедет на ее сорокалетие и спросил, что ей купить на юбилей, она сказала: ничего. Не надо ни застолья, ни подарков. Только пусть Венечка приедет. А то Агния уже полтора месяца сохраняет лицо и чувствует себя… какой-то статуей. Свободы, вот! «Может, родиной-матерью?» – засмеялся Венечка. Нет, родина-мать выражает эмоцию, взывает к сыновьям. А у Агнии тут взывать не к кому, поэтому она просто стоит, не снимая тернового венца, обдуваемая всеми ветрами, и сохраняет лицо. Плывут пароходы – привет Свободе! Вы так и не помирились? Приеду – разберусь. Вот только не надо, сказала Агния. Мне уже доложили, что Боренька высказался, как тошно изо дня в день наблюдать рядом стареющее тело жены. Ты думаешь, после этого захочется сблизить тела вновь?

– Убью гада! – взревел Венечка, наконец-то что-то понявший.

– Нет, Венечка, не надо, – грустно сказала Агния Львовна. – И не думай, что я как всегда отмолчалась. Я согласилась с мнением предыдущего оратора: со стороны старение очень заметно. И очень жалко бывает партнера, когда у него дряхлеют отдельные члены…

Отходчивый Венечка хохотнул. Потом спросил:

– Судя по твоим словам, обратного хода нет?

– А о чем я толкую вам полтора месяца? Только вы меня не слушаете, ни ты, ни Света. Боренька всем внушил, что я так вопиюще бездарна, что в мою голову больше одной мысли не помещается, и за меня всё решать надо!

– Сдается мне, сестренка, что ты в отчаянии, если так несправедлива ко мне…

– Нет, Венечка. Я за это время поневоле поняла, что Борис – не такая уж потеря. Мне только обидно, что дочь меня не слышит. А ты… приезжай, сам всё увидишь.

– Я не к юбилею, я завтра приеду, Агничка!

И Венечка приехал. Он вошел в дом, продолжая разговаривать по телефону. Мама бы сейчас сказала: «Гешефтмахер!» Он сказал: «До свидания, Владислав!» В трубке заверещало. «А как вас зовут?» Опять верещание. «Да, был у меня такой одноклассник. Только он умер вместе со всей семьёй. Для меня, по крайней мере». Венечка сунул трубу в карман и обнял сестру. Агния выбралась из его объятий:

– Кто из вашего класса умер?

– Да это Славка Чагин, дерьмо. Просил сыну квартиру приискать, он в институт собирается. Я ему говорю, у тебя на юбилее поговорим, а он мне: не могу, перед Борей неудобно. Они что, все так с тобой?