– Думаю, уже поздно, – ответил Тальберг. – Через пару лет сама перебесится.

– Иногда твои подходы к воспитанию меня просто поражают!

Он пожал плечами.

– Пойду, пожалуй, – Платону стало неловко от присутствия на чужой ссоре.

– Не обращай внимания, посиди еще, – попросила Лизка. – Хочешь, добавки насыплю.

– Время позднее, надо вещи разложить, постель приготовить…

Он ушел. Тальберг остался сидеть на кухне и глядеть через окно на фонарный столб, освещающий играющих в домино мужиков.

В ту ночь Тальберг долго не мог заснуть. У него то замерзали ноги, то становилось жарко, то ныли колени. Он ворочался в попытках отыскать положение, при котором количество мешающих частей тела сводилось бы к минимуму.

Поворачивался на левый бок, ему сдавливало грудь, и он задыхался. Тогда ложился на правый бок лицом к Лизкиному затылку, и становилось еще хуже, потому что отовсюду начинали лезть совсем уж нехорошие мысли.

Он любил Лизку, но сомневался в обратном. Особенно сегодня, когда видел, какими глазами на нее смотрел Платон.

Захотелось пить. Сел и долго шуршал под кроватью ногой в поисках тапочек.

– Чего тебе не спится? – сонным голосом спросила Лизка, не оборачиваясь.

– Жажда мучит, во рту пересохло.

– Ы-ы… ты чаник… кух… – пробормотала она и снова захрапела.

Тальберг отыскал второй растоптанный тапок, сунул в него ногу и пошел на кухню. Свет включать не стал, чтобы не щуриться, как крот. Долго не мог на ощупь найти на плите чайник, а когда нашел, с разочарованием обнаружил, что воды в нем почти нет. Он попробовал выпить через носик остаток со дна, но на первом же глотке в рот попали отколовшиеся кусочки накипи.

Он с отвращением выплюнул их в умывальник. Проходя мимо Ольгиной комнаты, услышал тихий ритмичный шум, словно толпа маленьких гномов яростно забивала микроскопические гвозди миниатюрными молоточками. Осторожно приоткрыл дверь и увидел спину Ольги, сидящей под ночником у окна и мерно покачивающейся в такт агрессивной музыке, пробивающейся сквозь наушники. На коленях у нее лежала раскрытая книга.

Тальберг взглянул на настенные часы – два часа ночи! – и открыл рот, чтобы устроить нагоняй за чтение в темноте и несоблюдение режима сна, но передумал и на цыпочках вернулся в спальню.

Лизка во сне повернулась к нему лицом. Полумрак скрыл появляющиеся морщинки, и она выглядела на пять лет моложе.

Ему захотелось ее поцеловать. Он наклонился и уткнулся губами в щеку.

– Ум-м-мм… колешься… Опять не побрился, – промычала Лизка и снова отвернулась к стене.

Он лег к ней спиной, сунул руку под подушку и заснул.

4.

Позвонила Лизка и напомнила купить продукты после работы. Картофель, яйца, масло, хлеб. Тальберг записал точное количество и вес, потому что без списка в магазины не ходил.

Он отличался плохой памятью и записывал на листочки все, а потом эти клочки скапливались на комоде, в карманах, на холодильнике. Проблему вызывала необходимость в нужный момент найти правильную записку.

Саня захихикал и посоветовал завести бумажку со списком бумажек.

Забежал Мухин, предупредил, что на шестнадцать ноль-ноль объявлен сбор по всему персоналу НИИ в главном зале. Явка обязательна.

– Надеюсь, надолго не затянется, – Тальберг сообразил, что не успеет в магазин, если заседание продлиться долго.

– Насколько надо, настолько и затянется, – отрубил Мухин, – вопрос государственной важности.

– У нас все государственной важности. Она уже в печенках сидит.

– Не вздумай эту крамолу при других вслух сказать, – предупредил Павел Владимирович и покачал пальцем, словно Тальберг был маленьким ребенком из младшей ясельной группы и еще не знал, что такое хорошо и что такое плохо.

Время до трех ушло на заполнение отчета об испытании установки, но Тальбергу постоянно мешали. Едва он приступал к новому абзацу, непременно кто-то заходил на чай, как бы мимоходом.

Слух о краените мгновенно разлетелся по институту. Профессора находились в состоянии легкой возбужденности. С Тальбергом здоровались те, кто последние пятнадцать лет игнорировал или вовсе не догадывался о его существовании. Даже Самойлов (второй зять директора, бывший на год старше самого Кольцова), выбирающий под свою группу все денежные темы и поэтому свысока смотрящий на бесплодные фундаментальные научные мучения Тальберга, зашел на чай и долго таращился на кусок краенита, постукивая по нему пальцем и повторяя «интересненько», «замечательно-невероятно» и «кто бы мог подумать». Затем пожал руку с плохо скрываемой завистью, граничащей с ненавистью:

– Поздравляю, коллега! Надеюсь в скором будущем получить образец для исследований в моей группе.

Тальберг пообещал, зная, что краенит поделят и без его участия.

– Думаю, наше сотрудничество окажется плодотворным, – кивнул на прощание Самойлов и ушел.

Тальберг записал на бумажке «краенит – самойлову» и вложил в журнал вместо закладки.

Окончательно стало понятно, что звездный час настал, когда сам Кольцов зашел в обеденный перерыв, чтобы лично полюбоваться на пресловутый кусок Края.

– Не ожидал, что этот день придет, – признался он. – Точнее, не думал, что он наступит при моей жизни.

– Благодарю за оптимизм и веру в наши начинания.

Кольцова можно понять.

Пятнадцать лет Тальберг возился со своей идеей, менял схемы и подбирал частоты без видимых результатов, пригодных для демонстрации финансовой инспекции. Он сам периодически впадал в депрессию и отчаяние и едва подавлял желание взять тему по оборонке, как у всех. Он жил с постоянным осознанием, что в НИИ Края его группа существует лишь потому, что на весь институт он единственный человек, хоть как-то специализирующийся на Крае.

Финансирование упало до неприлично низких цифр и практически прекратилось. От шести сотрудников в результате сокращений, именуемых оптимизациями, остался один Тальберг. Спустя год работы в одиночку он потребовал или ликвидировать группу, или расширить штат хотя бы завалящим лаборантом. Кольцов подумал и согласился.

– Ты в курсе, что краенит на учете и должен выдаваться под роспись другим лабораториям по утвержденной квоте?

Тальберг был не в курсе, но и не удивился. Он ожидал подобного.

– Надо вырезать побольше кусков, чтобы на всех хватило.

– Само собой, конечно, – сказал Кольцов и снова повторил: – Говорю же, согласно квоте и в утвержденном порядке.

Тальберг не сомневался, что первой в этом порядке окажется группа Самойлова.

В половину четвертого отложил недописанный отчет и вместе с Саней отправился в главный зал.

Численность персонала НИИ не впечатляла – после полного сбора часть кресел пустовала. Помещение строилось из расчета на прием гостей и проведение симпозиумов, но переход на оборонку снизил количество мероприятий до нуля.

Тальберг огляделся. Из-за кафедры возвышался скучающий Кольцов, за его спиной стояли составленные в ряд два стола. По правую руку от него сидел Мухин с каменным лицом, а по левую – товарищ в гражданском, на лбу которого читалось, что он из органов.

Люди неторопливо стягивались, рассаживались по креслам. Каждый пришедший обходил присутствующих, приветствовал и интересовался, зачем их собрали.

Никто ничего не знал наверняка, поэтому пересказывали слухи. Самый неприятный сводился к тому, что могли сократить зарплаты за счет премий. Кольцов не раз передавал новости из столицы, что ситуация в стране нестабильная и придется ужаться. Непонятно только, оставят ли всех на местах, но снизят оплату, или сократят штат, но сохранят зарплату тем, кто останется. Смущали оба варианта.

Наличие в президиуме товарища из органов позволяло усомниться, что их собрали поговорить о грядущем сокращении.

Тальберг выбрал место возле Шмидта, найдя его в зале без труда – тот сидел в эпицентре круга из пустых сидений невозмутимым видом, будто ничего не замечал.