– Показуй, че у тебя, не томи, – загалдели присутствующие.

Мужик достал из сумки бутыль с красным содержимым и пафосно объявил:

– От Михалыча! Четыре бутылки!

Платон поморщился от кислотной расцветки. Доминошники одобрительно загудели, а маленький лысенький старичок, сидевший по правую сторону от Платона, пояснил:

– Гадость, конечно, зато вкус и цвет каждый раз новый. Привносит в жизнь разнообразие, так сказать.

– Как говорит Михалыч… Забыл, блин, как он говорит.

– Диверсификация!

– Понахватался умных слов в своем институте. Зарыл в науке талант.

Из воздуха материализовались пластиковые стаканчики. Платон обнаружил, что из закуски у них только рукав, и в очередной раз огорчился, что не остался дома. Но ситуация требовала решения, и он прикинул убытки.

– Вот, – он выложил купюру, – надо кого-то за закусью послать.

По всеобщему бурному восторгу Платон понял, что угадал с общественными настроениями и заработал десяток очков на личный счет. Тощий схватил деньги и рысцой побежал за дальний край дома, откуда вернулся с одноразовым пакетом.

Когда красная жидкость перекочевала в посуду, Платон поднял стаканчик и гадливо приблизил к носу. Запах неожиданно оказался приятным с тонкими цветочными нотками.

– Шибет на раз, – предупредил дедуля в черной вязаной шапке из-под Платоновой подмышки. – Зато без похмелья.

«Хоть одна хорошая новость», подумал Платон.

– За новоселье! – провозгласил бородач. – И за новосела!

Выпили, и Платон незамедлительно почувствовал, что означает «шибет на раз».

Дальнейшие события в его памяти отложились весьма сумбурно. Когда он вспоминал о них впоследствии, ему становилось стыдно. Он помнил, что таинственная настойка неизвестного Михалыча не заканчивалась – они выпивали за здравие, и стаканы наполнялись снова.

Платон старался закусывать, но уже на третьей забыл, как его зовут. Он знал только, что милые люди, сидящие рядом, самые лучшие люди на свете, и готов был их целовать взасос «на брудершафт». Даже если придется играть в домино вечность и под скабрезные шуточки.

Он запомнил, что бородатого зовут Костылев, но другие кличут его Костылем. Особенно мил и приятен оказался старичок, сидевший у Платона под мышкой. Платон почему-то решил, что его зовут Лука.

– Человек – все может… лишь бы захотел… – повторял Лука, и все немедленно за это пили, потому человек – звучит гордо, а когда гордые люди друг друга уважают, они не могут за это не выпить.

Обсудили роль личности в истории, переругались, помирились, зауважали друг друга еще сильнее и, в конце концов, перешли к обсуждению баб.

– Гляди – какой я? Лысый… А отчего? От этих вот самых разных баб… – говорил Лука и, сняв шапку, гордо демонстрировал лысину.

– Не скажи! – запротестовал Платон. – Бабы бывают разные. Некоторые очень даже хороши! – он для убедительности вытянул перед собой руки и растопырил пальцы, словно держал два огромных апельсина или небольшие дыни, – такие, просто ух! И глаза зеленые! Жаль, что замужем, я бы ее прямо щас…

– В женщине душа должна быть, – выдал красноухий в кепке, которого, кажется, звали Пеплом.

– И тело, – добавил Платон, вспомнив белые Лизкины ноги.

– Это тоже, конечно, – согласился Пепел, и они выпили за женщин два раза – за прекрасное тело и за чуткую душу.

Платон потерялся во времени и пространстве. Вся видимая часть Вселенной состояла из белого кружка на дне одноразового стаканчика. Когда он почти перешел на автопилот, неожиданно вспомнился Тальберг.

– А Тальберг гнида, – заявил он и икнул.

– Конечно, г-гнида, – запинаясь, подтвердил тощий. – Если такой прекрасный человек, как ты, говорит, что он гнида, значит, так оно и есть, оно не может не есть.

– Я его сожру.

– Сожрешь.

– Я у него Лизку уведу.

– Конечно, уведешь… А куда?

– Тут главное не куда, а у кого! – с трудом поднял указательный палец Платон и так, с задранным пальцем, и завалился на скамейке, едва не нырнув под стол. Перед тем, как окончательно забыться в неприятном алкогольном сне, он нащупал у ног прочную деревянную палку и в обнимку с ней заснул.

– Готов, – констатировал тощий и одним профессиональным глотком допил настойку из осиротевшего стакана Платона. – Чтоб зазря не пропала. Кто помнит, из какой он квартиры?

– Клещ с Пеплом ему холодильник тянули, – вспомнил Костыль.

– Так они уже «в мясо», – ответил тощий. – Рядышком отдыхают.

– Не беда, – Костылев почесал живот. – Организуем по высшему разряду.

8.

Они учились в одном классе в Лоскутовке. После выпуска отправились пытать счастья в столичных вузах: Тальберг поступил на кафедру прикладной физики, а Платон пошел по экономической стезе.

В общежитии жить не захотели. Тальберг переживал, что в шумной общаге не сможет сосредоточиться, а Платон ненавидел графики и распорядки. Он хотел приходить и уходить не по часам, а в любое время дня и ночи. Университеты находились рядом, поэтому решили снимать квартиру на двоих, деля оплату поровну.

Стипендии не хватало, приходилось подрабатывать, перетаскивая мебель на переездах – стулья, холодильники, журнальные столики, буфеты и серванты. Однажды довелось переправлять старинный трехстворчатый шкаф с богатой резьбой и огромными ножками. Он не помещался в лифт, но хозяин наотрез отказался разбирать, опасаясь, что антиквариат рассыплется, поэтому деревянного монстра с восьмого этажа тащили на горбу, зарабатывая синяки и ушибы.

По ночам разгружали вагоны – за них платили больше всего. Тальберг перетаскивал мешки быстро, стараясь поскорее закончить. Платон за ним не поспевал, но деньги делили поровну.

Однажды ночью довелось выгребать бетон, вылившийся из опалубки и образовавший внушительную горку на дне ямы. Поначалу дело продвигалось довольно споро. Они резво махали лопатами, набрасывая серую массу в корыто, но время шло, и работать становилось тяжелее – бетон отвердевал на глазах. Последние куски долбили арматурой.

После интенсивной работы не оставалось сил, и Тальберг отсыпался на занятиях, укоряя себя за невнимательность и утешаясь финансовой независимостью.

Платон учился играючи. Он соображал на ходу и никогда не сидел за книгами, запоминая необходимый материал на лекциях. Тальбергу повезло меньше – он корпел над учебниками, перечитывая каждую страницу раз за разом до полного просветления, и выполнял все до единого упражнения.

Учеба ему давалась с трудом, но он получал удовольствие, докапываясь до мелочей и ставя преподавателей вопросами в тупик.

Будучи немалого роста, Тальберг после каждого занятия подходил к очередному лектору и настойчиво, глядя сверху вниз, просил объяснить, почему тут нужно применять минус, а здесь – плюс. Слабые духом профессора, привыкшие, что студенты обычно дремлют на лекциях и вмиг исчезают после звонка, заметив издалека Тальберга, норовили сбежать.

Преподаватель по электротехнике не выдержал и выставил экзамен досрочно, чтобы его не видеть, но и это не помогло. У Тальберга накопились вопросы, и он не успокоился, пока их не задал.

– Бросай это гиблое дело, – говорил Платон, проутюживая брюки для вечерних прогулок. – Пойдем, проветримся, а то сдохнешь тут со своими тетрадками.

Тальберг, у которого от усердного учения порой давило в висках, откладывал справочники в сторону, и они шли гулять по проспекту, высматривая сидящих на скамейках студенток с целью развлечься легким флиртом. На ведущих ролях выступал Платон. Из-за врожденной стеснительности Тальбергу обычно доставалась «менее красивая подруга», но он не жаловался, понимая, что в одиночку ему не светит и этого.

Однажды весной встретили двух девушек на скамейке у памятника. Платон с ходу ворвался в беседу с одной из заранее заготовленных шуток. Слово за слово разговорились. Оказалось, что они собирались в кинотеатр на новый фильм, но опоздали и ждали следующего сеанса.