– Андрей.

– Паспорт имеется?

– Студенческий устроит?

Обыск происходил почти в самом центре бывшего церковного зала. С купола строго взирали Иисус, богоматерь и прочие члены божественного клира. Сторож, удовлетворившийся студбилетом, вытянул из-под топчана бутылку и плеснул в стакан.

– Выпей для сугрева, а то окоченеешь, – от неожиданно крепкого, злого зелья. Андрей поперхнулся и закашлялся.

– Не в то горло пошло, – деловито констатировал сторож, – Кто же на вдохе пьет? На вдохе только жидкости проникнуть мешаешь. На паузе нужно пить. Пауза! Понял? Тоже мне. В секретный контейнер залезть соображения хватило, а как пить не соображаешь, – он подошел к Андрею сбоку, выждал момент, резко ударил его меж лопаток и внимательно наблюдал за реакцией. Андрей продолжал кашлять. Сторож приложился еще раз. Крепче, – Что ж ты, брат, так хил? -

Андрей поднял руку с выставленной ладонью, призывая сторожа остановиться. Второй рукой резко на выдохе надавил себе у пупка, повторил так пару раз. И дыхание вошло в норму.

– Это что за фокус? – удивился Леонидыч.

– Между прочим, когда человек поперхнулся, его лучше не по спине дубасить, а при выдохе резко нажать у пупка.

– Ишь, ты! Это кто так советует? Небось, американцы?

– Представьте себе. Я где-то прочитал, американцы так делают.

– У них все ниже пупка. А русский человек бьет меж лопаток.

– Ну а как быть, если ты один? Сам себя со спины не ударишь. Об стенку, что ли биться?– подковырнул сторожа Андрей.

– А русский человек не пьет в одиночку.

– А вы-то один пьете?

– Я не пью, а греюсь. Есть разница. И уж я, не бойся, не закашляюсь. И греюсь не один. Напарник мой побежал милицию для тебя вызывать. А уж если бы мой напарник тебя по спине хлопнул, ты бы, дружок, не встал. Выпить для согрева не грех. Видишь тут ящики деревянные. Если греться «козлом», пожар накликаешь. А жидкостью безопасно. Только своим организмом рискую, ради пользы государства. Понял?

– Жила бы стана родная, и нету других забот.

– Ишь, ты! Чему вас там учат. Ушлые черти.

– Да я свой, – сказал Андрей.

– Все вы свои. Меня не зря поставили технику охранять. Меня не проведешь. Техника, между прочим, секретная. Тут, представляешь, на сколько тысяч!? – сторож указал Андрею на табуретку, сел на топчан и вытянул из-под журналов, лежащих на столе, колоду карт, – Садись, в ногах правды нет. Сейчас проверим, какой ты свой. У вас там иностранные чарлистоны или как их. А в дурака слабо?

– Запросто, – сказал Андрей.

– Ну, перекинемся. Проверим, как тебя научили

Андрей пару раз поддался. У Леонидыча поднялось настроение.

– Русского человека таким, как ты, в дурака не обыграть. Заруби на носу. Мы тут, бывает, со сменщиком перекинемся.

– Ну и кто кого? – спросил Андрей.

– Я его.

– Так он не русский?

– Это почему?

– Сами говорите, русский выигрывает, а нерусский проигрывает.

Леонидыч помолчал, пытаясь понять объяснение Андрея. Не понял и сказал.

– Ты мне мозги не пудри. Русский он. Талантливый паренек. Художник. Он мне такую картинку подарил. Вот эту самую церковь и нарисовал, как живую, правда, без ящиков.

Снова раскинули карты. Снова Андрей проигрывал, надеясь раздобрить Леонидыча. Есть ли еще надежда распрощаться с ним, и повторить попытку, пробраться к Нинке? Он уж будет аккуратнее. Коварная снежная шапка с навеса уже съехала и на втором заходе он не поскользнется. Да только Нинка, поди, уже десятый сон видит. Станешь ей в окно стучать – всех перебудишь. Он решил, что лучше перекантоваться до утра в этой церкви.

Он почувствовал, как кто-то несильно, но часто, молотит его по спине, словно это печатная машинка, и, проснувшись, обнаружил, что спал в церкви, на досках и картонках. А те частые похлопывания по спине – это собака, лежавшая рядом, вычесывала блох. Но не собака разбудила его. Прямо над собой он увидел удивленные глаза девушки, в шубке, в вязанной белой шапочке. Андрей спал, не снимая своего зимнего пальто, и вид у него был, наверное, еще тот, потому что девушка, не скрывая изумления, следила, как он, с трудом поднимается. Леонидыч посапывал на своем законном месте. Собаки крутились рядом и, судя по тому, как они ластились к девушке, она тут была своей.

– Вы кто? – спросила девушка.

– Да так, – ответил Андрей.

– Так? – с сомнением произнесла девушка и стала будить Леонидыча.

– А-а, Танюша, – зевнул Леонидыч.

– Я вам блинчиков принесла. А это кто?

– А это, мне молодца занесло. Прямо с неба свалился. Ангел – не ангел, шпион – не шпион. Божится, что студент. И даже документ при себе имеет. Танюша погляди ему ногу, – и объяснил Андрею, – Она в больнице работает медсестрой.

– Только быстро, – согласилась Таня, – Я опаздываю, – Ого гематомка! – произнесла она, когда Андрей закатал штанину, – А ну снимите ботинок. Пальцами шевелить можете? – Андрей пошевелил. Девушка прощупала ему голеностоп, – Так не больно? А так? Ходить можете?

– Да вроде.

– По моему, до свадьбы заживет. Хотя на рентген сходить не мешало бы. А что с рукой? – Андрей снял пальто, пиджак и поднял рукав левой руки, – А это что? – спросила девушка.

Андрей вспомнил, как переписал себе на руку настенную туалетную надпись: номер телефона и имя – Таня. Он тогда выводил тщательно и густо синей шариковой ручкой. Конечно, совсем об этом забыл. Девушка быстренько прощупала его руку, заставила подвигать рукой, пошевелить пальцами, и, вынеся диагноз, аналогичный диагнозу ноги, сказала, что торопится и убегает.

– Это соседки дочка, – объяснил Леонидыч, когда девушка ушла, – Я человек одинокий, ну, соседке помогаю. Прибить там чего. Она тоже одинокая, мне помогает. Стряпает. А захвораешь – Танюшка вылечит. Она чистый врач. Взаимопомощь.

– Комплексная бригада, – усмехнулся Андрей.

– В общем, вот так. Вот ее Танюха мне завтраки приносит. Мы живем тут рядышком. Хорошая девчонка, – он замолчал на мгновение и, увидев, что Андрей никак не отреагировал, повторил, – Я говорю, хорошая девчонка.

– Хорошая, хорошая, – пробормотал Андрей. Не о том он думал. К Нинке ходу теперь нет. Можно уже почапать домой? Но после такой веселой ночи он не выспался.

– Да если ее прибрать, одеть, как следует, – продолжал Леонидыч, – Она твоих студенток за пояс заткнет. Другое дело, ей одеться не на что. Богатства не нажили. А девушка она, если присмотреться, ладная. С нее даже картины писали.

– В каком смысле? – удивился Андрей. Ничего такого, что вызвало бы желание писать с нее картины, он в девушке не обнаружил.

– В самом прямом. Ты ее просто не разглядел. А разглядишь – влюбишься. И еще спасибо скажешь, – Леонидыч, не получив ответа, сменил тему, – Вот что, у меня есть знакомый. Он спецмазь имеет для летчиков – испытателей. Заживает твоя щека, как на собаке. Летчику – испытателю ведь иногда приходится культивироваться где-нибудь в тайге, и чего-нибудь повредить.

– Как культивироваться? Спросил Андрей

– Как Мересьев.

– Катапультироваться?

– Ну вот. Сейчас позавтракаем, я за мазью сбегаю. Тут недалеко. Посидишь вместо меня полчасика? Как бы отработаешь завтрак и лечение, – Леонидыч развернул тормозок, – Подсаживайся, студент. Танюха эти блинчики сама готовила. Сейчас и варенье достанем.

Леонидыч ушел, собаки улеглись на досках. Андрей доковылял до крыльца. Уже светло. Где-то за забором, за домами уже жил своей напряженной жизнью город. А тут, на занесенном снегом церковном дворе холод и тишина. Как зимнее кладбище. С крыльца видно то место на крыше, откуда он вчера дряпнулся, можно сказать, сыграл в ящик. И хотя трассу его слалома припорошило свежим снежком, но, если присмотреться, заметно. Может быть, уже остыла Нинкина постель. Он попробовал попасть ей в окно снежком. Непросто. Снежки разбивались о решетку. Услышала ли она? Дома ли? Окно не давало ответа.