Капли падают на сугробы, пробивая в них дыры, от чего они становятся ноздреватыми и теряют свою привлекательность. Деревья напитаны водой дочерна. На дороге каша из песка и льда. Ни птиц, ни собак, ни кошек… Только люди и машины. Справа – забор школы, слева – дорога, по которой его обгоняет машина скорой помощи. Максим останавливается. Впереди него скорая?!!! Нет, только не это! – словно удар тока проскакивает мысль, и тут же внутри него просыпается надежда. Надежда на что? Он не знает, но бежит за машиной, как за надеждой, а в голове бьётся только одна мысль: «Куда, куда она едет?». Он резко останавливается на углу перед своим домом. Ничего. Он облегчённо вздыхает, сам не зная, то ли от того, что машина не остановилась возле его подъезда, то ли от того, что она не остановилась вообще.

Привычно поднимается на третий этаж и звонит в дверной звонок, до которого он, пока не доучился до девятого класса, не доставал. Дверь открывает соседка, старая подруга мамы, тётя Надя.

– Как она? – спрашивает Максим тихо.

– Всё так же.

– Хорошо, – говорит он, раздеваясь в прихожей. – Хотя ничего хорошего в этом нет.

– Ну, тогда всё, я пойду домой? – спрашивает тётя Надя и смотрит на него из-под очков. Максим хочет задать вопрос, но она, зная, что он обычно спрашивает, опережает и отвечает: «Лекарства она выпила, подгузник я ей надела, давление сто тридцать на девяносто, а пульс частый – сто десять. Сейчас она спит, так что не буди её».

Тётя Надя уходит, и начинается его дежурство у постели матери. На кухне он пьёт чай с бутербродом, на вкус напоминающим бумагу. В комнате, где спит мама, холодно и пока что тихо, пахнет лекарствами и ещё чем-то таким, от чего хочется убежать как можно скорее и дальше, но бежать некуда. Максим садится в кресло. Кроме усталости и чувства долга не осталось ничего. Даже любовь к матери как будто бы умерла за эти полгода. Он переворачивает песочные часы и смотрит, как нематериальное время превращается в материальные частицы песка, падающие вниз, и засыпает…

Перед ним бескрайняя пустыня, полная тайн и загадок, словно женщина, горячая и холодная, смертельно опасная, но в тоже время притягательная.

День. Жара такая, что можно жарить яичницу, достаточно поставить сковородку на пылающий жёлтый песчаный ковёр и разбить яйцо. Сухой ветер бросает песок, который засыпает глаза, рот, нос, карманы, но, несмотря на все эти препятствия, его движение продолжается. Хотя он уже медленно сходит с ума от её горячих объятий, она выпивает его по капле, смакуя каждый глоток. Воды почти не осталось.

Ночь. Теперь холод пробирает до самых костей. Ночью движение обретает направление и хоть какой-то смысл, который заключается в поисках нагретых убийственным солнцем камней. Месяц освещает какие-то тёмные пятна в серебристом море песка. Он ускоряет шаг и почти бегом добирается до ещё горячих, неизвестно как здесь оказавшихся осколков гранитной породы. Прижимаясь к ним, он тихо плачет без слёз, воды больше нет, только чувство беспомощности перед ненавистной бескрайностью плещется в нём.

Утро он начинает с того, что слизывает с уже остывших валунов капли росы – этой влаги не много, но достаточно, чтобы смочить потрескавшиеся губы, пересохшее горло и, может быть, продлить жизнь ещё на один час.

Океан песка. В нём – не заслуживающая внимания чёрная точка. Это он, не способный больше двигаться. Над ним море-небо и корабль-солнце. Но даже в эти, может быть, последние минуты его существования, она остаётся для него загадкой, живущей по своим законам и не подчиняющейся даже самому времени. Её день может продолжаться неделю, а потом месяц – ночь. Самое же странное то, что хотя в ней и выпадали дожди, но, сколько он себя помнит, она ни разу не зацветала полностью. Были лишь отдельные островки жизни, которые через некоторое время она поглощала, неудовлетворённая и вечно голодная. В этом желтом безмолвии он слышит вначале издалека, а потом всё ближе голос мамы.

– Максим, Максим. Пить. Мне так страшно. Посади меня. Ночью тяжелее всего. Я так боюсь. Мне страшно. Посиди со мной, – произносит она охрипшим голосом, – Максим… – вырывается из её горла то ли скрип, то ли вскрик.

– Я рядом, – отвечает он, наклоняясь над мамой.

– Пить.

На кухне он наливает в стакан кипячёной воды и приносит ей. Усаживает аккуратно и даёт стакан в руку. Мама пьёт. Он ставит пустой стакан на пол.

– Когда я буду ходить? Если я не буду ходить, я умру.

– Ну что ты говоришь? Умереть, конечно, легче, но надо же бороться.

– Да на что она, жизнь, такая нужна? – с горечью произносит мама.

– А кто говорил, что будет на моей свадьбе плясать?

– Я говорила, – произносит она, слегка улыбаясь перекошенным ртом.

– Так что, ты тогда ещё лет сто должна жить.

– А где ты был сегодня днём?

– На занятиях.

– Не ври.

– Зачем мне врать?

– Вот именно, зачем? Ты завёл девку, и она тебя ко мне не пускает.

– Я же говорил тебе, что у меня никого нет…– мама перебивает его.

– Включи телевизор – звучит никак просьба, а как приказ, её голос.

Максим включает маме телевизор, накрывает её ноги клетчатым пледом, а сам опять забывается сном.

Мама ещё собирается, а он уже стоит у окна на площадке, возле их квартиры, и смотрит во двор. За два дня до этого снег растаял, но в этот день слегка подморозило, и белые мухи кружатся над землёй. Он стоит у окна, и у него почему-то складывается впечатление, что ветер поднимает снег с земли и уносит в небо. Дверь их квартиры открывается, и на площадку выходит мама в старенькой лисьей шубе и вязаной шапочке.

Максим застёгивает пуговицу на кроличьей шапке, надевает варежки, соединённые резинкой, и они выходят с мамой на улицу. До библиотеки не далеко, но встречный ветер всё равно бросает в лицо колючие и холодные снежинки. Метель, словно голодный зверь, бросается на одиноких путников, которых в этот зимний вечер на улице не так уж и много.

В библиотеке тепло. Мама сдаёт вещи в гардероб, и железный номерок с цифрой тринадцать достаётся Максиму. Затем она выписывает пропуск, и они поднимаются на третий этаж, в читальный зал. Мама выписывает какую-то книгу, а ему берёт журналы и, конечно, его любимую «Мурзилку».

Читать Максим начал поздно, может быть, поэтому он так и полюбил этот процесс. Когда его учила читать в пионерском лагере тетя Оля, у неё почему-то это не получилось, хотя она и работала в школе. Наверное, он ещё тогда не был к этому готов, поэтому вместо того, чтобы читать, он просто запоминал текст, а потом повторял его. По вечерам мама читала ему сказки, а в тихий час в садике он пересказывал их детям из своей группы.

Маме приносят книгу, которую она заказала, и она погружается в чтение. Он смотрит картинки машин, самолётов и танков в журналах, но, как это часто бывает у маленьких детей, быстро устаёт. Тогда мама достаёт ему альбом и цветные карандаши, и он начинает рисовать. В детстве он очень любил рисовать, но потом это почему-то ушло. Когда и рисовать ему надоедает, он тихонько, чтобы никто не услышал, пододвигается к маме и спрашивает: «Ма, а мы скоро пойдём домой?» Мама смотрит на часы, потом на ту часть стола, где разложены журналы, которые он смотрел, и альбом с карандашами, а потом на книгу, которая перед ней. Она переворачивает несколько страниц, словно что-то ища и найдя нужное, отвечает:

– Сейчас я дочитаю, и мы пойдём.

– А сколько тебе ещё осталось? – спрашивает Максим.

– Пять страниц, – отвечает мама.

– А что ты читаешь? – не унимается он.

– Бенджамена Спока «Ребёнок и уход за ним».

– Интересно? – снова спрашивает он.

– Да.

– А ты почитаешь мне?

– Ты ещё маленький, вот подрастёшь, научишься читать, тогда сам и прочитаешь.

– Правда?

– Правда, но чем больше ты задаёшь вопросов, тем дольше я буду читать, так что порисуй ещё немного, и скоро мы пойдём домой.