– Молока бы тебе горячего, – наконец предложил он Чекуру, положив руку на его плечо. – В этих землях даже от погоды не жди гостеприимства, а ты ещё и спишь рядом с этой каменной статуей, она всё тепло из тебя забирает…

– Я горн и сам знаю, как хворь свести, – рыкнул Чекур. – А если ты, пёс, ещё раз назовёшь Вальгу статуей, я прикажу Хомче отрезать твой поганый язык.

Услышав своё имя, одноглазый гигант на время перестал грести, несколько мгновений выжидал, потом подмигнул и улыбнулся Петро, обнажив желтые, крупные, как у лошади, зубы.

Улыбка этого циклопообразного существа была способна нагнать икоту. За два года Петро так и не привык к ней.

Чекур недолго думая натянул до носа покрывало из соболиных шкур и постарался задремать. Но уснуть не мог: он думал о том, что река Сельвуна уже точно не приведёт их в родные края, как он рассчитывал. Придётся зимовать на её берегах. Не за горами пора, когда реку может сковать льдом, поэтому нельзя медлить с выбором городища и, возможно, не только для зимовки. Как бы вообще не пришлось обосноваться здесь. Тогда тем более следовало как можно быстрее явить и своим уграм, и местным племенам новую богиню Вальгу. Именно она должна объединить тех, кто поклоняется многочисленным каменным и деревянным идолам в здешних лесах.

«Да, молоко бы мне сейчас не помешало, – думал Чекур. – Оно бы определенно пошло на пользу». Впрочем, одна только мысль о молоке согрела изнутри сурового воина. И было от чего – сам великий Аттила нарёк его однажды Молочным горном. Это случилось в начале похода гуннов на Фракию и Иллирию, во время которого они разрушили немало городов и крепостей, дошли до знаменитых Фермопил и приблизились к окрестностям Константинополя…

Аттила и Блед были наследниками гуннского кагана. Однажды он погиб в бою, и заботу о братьях взял на себя их родной дядя Ругилла. Когда же он скончался, наследники сцепились в борьбе за власть. На кону стояла судьба огромной территории: от Кавказа до Рейна, от датских островов до правого берега Дуная.

Братья были изначально очень разными людьми. Аттила жил мыслью о великом походе на земли, примыкающие к тёплым морям, которые принадлежали Византийской и Римской империям. Он мечтал разорять, грабить и подчинять себе многие народы. А его старший брат Блед противился войнам и хотел мирной жизни для гуннов. Долго уживаться эти две разные стратегии не могли: у гуманистов в конфликте интересов всегда меньше шансов – Аттила убил единокровного соправителя и захватил трон. Почти сразу он уничтожил всех, кто был предан его дяде и брату. И начал присматривать себе верных сторонников среди вождей разных племен.

Так в его поле зрения попал Чекур.

Когда гунны вторглись во Фракию, оказавшуюся в начале пути великого похода, их непобедимая военная мощь дала сбой: армориканцы, воевавшие на стороне финикийцев, применили новое оружие. Их стрелы и копья оказались смазаны тайным ядом, и даже незначительное ранение выводило гуннов из строя: тела покрывались пятнами, вызывающими нестерпимый зуд и боль. Люди падали прямо на поле боя, извиваясь в страшных муках. А убить корчащегося на земле воина было не сложнее, чем старуху или ребёнка.

Аттила был в отчаянии и ярости. И тут ему шепнули, что один из вождей, Чекур, является горном, как называют угры шаманов, который владеет особой силой. Аттила немедленно велел привести его. В свете отблесков пламени многочисленных светильников Чекур разглядел массивный деревянный трон, украшенный искусной резьбой. Сфинксы, драконы, львы и орлы восседали, крались, скалились и парили от подножия до подлокотников и спинки в два человеческих роста.

– Небо – Кок Тенгри, земли – Аттиле! – произнося приветствие, Чекур возвёл вверх обе руки, потом провел ладонями по лицу и соединил их у груди, ожидая слов кагана. Тот начал с вопроса:

– А скажи-ка нам, Чекур, зачем я тебя позвал? Ты, говорят, шаман – горн по-вашему, а потому тайн для тебя быть не должно.

Из свиты, расположившейся на скамьях у подножия трона, кто-то противно хихикнул при этих словах.

– Для этого, Великий, не надо быть горном. Весть об отравленных стрелах и копьях армориканцев облетела твои войска быстрее, чем это мог бы сделать царь птиц орёл, что в изголовье твоего трона.

Ответ без подобострастия пришёлся Аттиле по нраву. Он одобрительно кивнул, и Чекур продолжил. На этот раз он решил дать возможность Великому остаться на высоте, а самому потешиться над его свитой:

– Только вот в толк не возьму, зачем тебе такой скромный вождь, как я, мог понадобиться, когда тебя окружают столь величественные умы? Хочешь послать вперёд моих воинов?

– Так их, Чекур, так! – захлопал в ладоши вдруг повеселевший Аттила. – Ничего путного подсказать не могут. Или боятся. Зато на пирах прекрасные песни слагают в мою честь! Ты, видно, не из таких? Да и хмельного, говорят, не пьёшь. Молва о тебе идёт как о горне. Если это правда, сделай так, чтобы яд стал вреден не больше, чем укус пчелы, избавь от мук раненых и верни их в строй. Такова моя воля. Сколько тебе нужно времени, чтобы обратиться к богам?

Чекур ответил, что он знает, чем помочь Аттиле, так что нет необходимости затягивать с обрядом. Этим он вызвал в свите переполох. Многие ожидали, что угр начнёт уходить от прямого ответа, постарается тянуть время в надежде, что ситуация уладится сама собой.

– Всепобеждающий, – молвил горн, – немедля вели приступить к рытью ямы – такой, чтобы в неё одновременно могли поместиться стоя сто воинов. И тотчас же пусть швеи берутся за иглы и сшивают шкуры. Ими надо будет выстлать дно и стены этой ямы, чтобы она стала непромокаемой, словно бурдюк. Яму предстоит наполнить коровьим молоком. В эту молочную купель и следует опускаться раненным воинам – она исцелит их от яда.

Как только взошло солнце, все рабыни, служки и даже наложницы Великого Аттилы взялись за иглы. Уже к середине дня купальня была готова. Чекур несколько раз обошёл яму, исполняя некое подобие шаманского танца. У наблюдающих за ним должно было сложиться впечатление, что горн проводит очень важный обряд.

На самом деле это была лишь игра на публику. Сам вождь угров уже давно понял, что величие и могущество их богов сходят на нет, тают, как весенний снег под мартовским солнцем. Все они словно являлись неотъемлемой частью их родины. Дальний же поход как будто подорвал корни, питающие и самих богов, и саму веру в них, от чего та стала сохнуть и терять силу. Лишённые привычных ориентиров и опор, боги рек, озёр, покровители охоты, рыбалки и стойбищ растерялись и, как простые смертные, стали совершать ошибки, давать промахи. Поняв это, Чекур между тем продолжал имитировать обряды, ведь это была одна из составляющих его власти над своим народом.

И вот Чекур дал знак: заговор на молочную купель наложен. Тут же к ней из обоза потянулись воющей и скулящей вереницей раненые, не перестающие терзать язвы грязно-кровавыми ногтями. Измученные люди скатывались в яму – и через несколько минут пребывания в молоке боль и зуд прекращались. Воины, словно заново родившись, легко выбирались наверх. Придя в себя, они хватали оружие и бросались в сторону поля боя.

Армориканцы, видя такой оборот дела, потеряли присутствие духа, были разгромлены и бежали.

По окончании битвы Чекур повелел свалить все трофеи в одну кучу, обложить хворостом и поджечь. Смазанные ядом копья и стрелы, мечи и кинжалы образовали костер, уступающий в размерах разве что шатру самого Аттилы. Пламя сначала весело заплясало на клинках с запёкшейся кровью и сухих древках – и вдруг отяжелело, будто надломленное страхом. Его яркие всполохи спеленали извилистые змейки бледно-красных чадящих язычков. Так же совсем недавно змееподобно корчились в муках и пораженные ядом люди. Однако костер недолго был в плену теряющих силу злых чар. Вскоре он вновь стал светлым и лёгким.