Оказавшись в академии из портального помещения я выбегала, охваченная все тем же приступом паники. Но пролетев пару коридоров в направлении своей комнаты в преподавательском общежитии, резко притормозила и перешла на шаг.

По ощущениям в Дольсгоре было далеко за полночь. Пустое и темное логово разведчиков навеяло безысходность и остудило в целом все эмоции не хуже “оков”. Собственное желание спрятаться от ректора в его же академии показалось неимоверной глупостью. Как и весь этот побег в целом. Лучше было бы даже не откладывать встречу с неизбежной расплатой за подобное оскорбление. Растерявшись, задергалась в разные стороны по коридору, морозя босые ноги. Сначала чуть ли не развернулась и не побежала обратно к телепорту требовать моментального разбирательства. Потом подумала, что поздно и едва ли у меня все еще есть допуск в капитанский дом. В итоге, просто плюнула на все и отправилась спать.

***

Воскресенье и первая половина понедельника прошли в каком-то тумане. Проснувшись после “бала” мне не хотелось ровным счетом ничего ни делать, ни думать, ни вспоминать. Даже явись капитан и вытащи меня прямо из кровати, было бы плевать. Но он своим визитом меня не почтил, а вместо этого прислал сегодня вестника с требованием явится в кабинет. Эмоций у меня это не вызвало ровным счетом никаких, как и в целом рабочий день. И вот уже несколько часов мы в полном составе профсоюза сидели в приемной ректора. Я с полным отсутствием хоть каких-либо связных мыслей угнездилась на подоконнике и смотрела, как падает снег. Наверное, было бы здорово сейчас поспать, с другой стороны, особого желания не находилось. Примерно в таком настроении прошли все эти полтора дня. Любые попытки вспомнить лица родителей или занимательное путешествие из академии до эрусвальдской тюрьмы и обратно мной тщательно и особо фанатично забивались насмерть. Например, очень важным подсчетом падающих снежинок. Шесть тысяч девятьсот семьдесят первая, кстати.

Чем приглянулась именно эта белая мушка дарху, одному Опу известно, но именно под ее неотвратимое падение, капитан зашел в приемную. Сухо всех поприветствовал и уверенно направился к Калири. Происходящее меня мало заинтересовало, и все это я отмечала по привычке, фиксируя передвижения Табурета боковым зрением. Что я, Муреса не видела? Уже так насмотрелась — по одному гневному вздоху опознать могу.

Большой начальник, тем временем, подошел к другу, который протянул руку для приветствия. На рукопожатие оборотню, конечно, ответили, но выражение лица Табурета надо было видеть. Взглядом он командира буквально сжег. Уж не знаю, с чем была связана взятая пауза, может, дарху каждый раз требовалось посчитать до ста десяти. Но пока капитан занимался ментальным разведением костра под собственным подчиненным, тот быстро взял ситуацию в свои руки и громко зашептал:

— Что с отравительницей? — умело сместил с себя опасное внимание блохастый и кивнул в мою сторону, — она второй день такая, будто в зелье уныния опущенная.

— Ей кто-то рассказал? — зашипел, будто большой разъяренный кот Мурес.

— Нет, — уверенно заявил Калири.

— Сатор, — наконец обратился ко мне Табурет.

— Ухм, — отозвалась я, даже не повернув головы.

А чего там смотреть? Очередное начальственное выступление? Увольте! Хотя он и это сделать не в состоянии. На казнь отправит? Так это уже будет похоже на помилование. Впрочем, позавчера мы доподлинно выяснили, что в планах этого у Муреса нет. Поэтому за окном идет снег, и наблюдать за его падением в разы интереснее. Какая там снежинка должна быть? Шесть тысяч какая-то… Но вот услышать то, что произнес капитан я была не готова. Совсем.

— Сатор, твой отец в ночь с субботы на воскресенье был арестован.

Скупые официальные слова наотмашь полоснули по сознанию, вызвав настоящий взрыв, покруче тех, что были в особняке Домео. В этот момент мне стало действительно плевать. Резко соскочив с подоконника, запустила в Табурета “кровавый смерч” и уже готовила заклинание “тысячи кинжалов”. От первого, не ожидавший такой моей реакции дарх еле отклонился, успев еще и прикрыться щитом. Явно сработали хорошо отработанные рефлексы и закрученный смертоносный воздух врезался в стену позади, оставляя в ней приличного размера воронку. Где-то на задворках полностью отключившегося здравого смысла промелькнул счет за ущерб.

Все происходило так стремительно, что я сначала даже не поняла, почему плетение капитана полетело не в меня, а куда-то в бок. Мозг запоздало обработал неутешительную картину, происходящую по правую руку. Всех остальных разведчиков в своем бешенстве в расчет не взяла. А зря. Летящий ко мне, перекинувшийся Калири, точно бы уменьшил количество зельеварительниц в этом мире, если бы не то самое заклинание Муреса, пролетевшее мимо меня. Зато оно отлично попало в блохастого, откинув его в остальных подскочивших коллег, которых оборотнем буквально снесло с ног. Обиженная волчья моська оказалась впечатляющим зрелищем. Однако “тысяча кинжалов” уже сорвалась с пальцев, а я на несколько секунд замешкалась. Этого дарху хватило, чтобы самым наглым образом просто прокатиться снизу под раскинувшейся сетью плетения и, вскочив на ноги, скрутить меня не хуже опытного стража порядка. Захват был отвратительно надежным: капитан завел мне руки за спину, заставив согнуться в три погибели. Мои жалкие трепыхания, даже с моей отчаянной точки зрения выглядели нелепо. Табурет уже был ко всему готов и от всех моих ударов ногами по его коленям, лихо уворачивался без особых усилий. С пронзительной тоской вспомнился брюзжащий голос преподавателя по смертоубийству из Спецтьмы: “Твое преимущество в бою — дистанция, Сатор. Дашь к себе подойти, и ты труп”.

— Срочное собрание переносится. Всем разойтись, — зло выплюнул надо мной разведчик и поволок в свое логово.

В смысле, в кабинет. Всю недолгую дорогу, я отчаянно пиналась и пыталась вывернуться из мужских рук, что стальными тисками сошлись на моих запястьях. Как-то в этот момент очень сильно хотелось жить и претендовать на долгое и светлое будущее. Но рогатый Табурет оказался мне не по зубам и, дотащив полтора метра гордого сопротивления до стола, плюхнул на него меня животом. Еще и бесстыдно привалился, надежно прижимая меня к деревянной поверхности, лишив всяческого пространства для маневра.

— Это домогательство на рабочем месте! — истерично завопила я, лишившись возможности сопротивляться физически.

— Тебя и выпороть за такое не грех! — искренне пропыхтел Мурес, наклонившись к уху и прижимаясь совсем уж неприлично, — мокрыми розгами! Твоему отцу тоже не помешает всыпать, кстати! Прекрати истерить!

— Прекратите ко мне прижиматься! Вы не имеете права его арестовывать! — мой крик перемешался с рычанием раненого зверя и недовольным кряканьем утки.

Нервы сдали, и голос начал срываться, искажаясь самыми неординарными способами. Высокие и глухие нотки моего ора разлетелись эхом по кабинету. Зато капитан моментально перестал на мне лежать. Даже попытался создать некую дистанцию, чтобы и вовсе не дотрагиваться, будто испугался, что от такого тесного контакта дорогой костюм испачкает. Но руки мои, тем не менее, держал крепко и продолжал к столу прижимать за счет захвата. Хотя и стоял по-прежнему очень близко, я буквально чувствовала: стоит местом для применения розог хоть на полсантиметра двинуть назад и упрусь в мужчину. Точнее в определяющий пол существа орган.

— Почему же не имею права арестовывать твоего отца, Сатор? — язвительно хмыкнули позади меня.

О том, что заключение моего родителя дело рук капитана, не сомневалась ни единого мгновения. Для обычной стражи сотрудник тайной канцелярии субъект неприкосновенный. А вот разведка что-то такое вполне выкинуть могла и сказать, что в глаза никакого эльфа не видела. Да они бы с самым честным видом клялись, мол, мы вообще ни разу в своей жизни ушастых и белобрысых не встречали, ни единого гражданина. Но заявить это дарху я, связанная старой клятвой, не могла.