‒‒ Как ты хочешь меня? ― Я хочу услышать от него подробное описание каждой грязной вещи, которую он собирается сделать. Пакс всегда был особенно искусен в грязных разговорах.

И сегодня я не хочу медленного и чувственного.

‒‒ А как ты хочешь меня? ― Он разворачивает меня.

Я делаю паузу, размышляя, могу ли открыть то, о чем так долго мечтала. У меня никогда не хватало смелости попробовать это с кем-то еще... и я не уверена, почему. Не знаю, почему я так стеснялась секса, кроме как с Паксом. Может быть, он просто пробуждает ту часть меня, которая чувствует себя комфортно, выражая то, что меня заводит.

‒‒ Ну, есть одна фантазия, или на самом деле мы уже сделали это, о которой я думала много раз за эти годы. ― Вздыхаю, когда его губы касаются моей шеи, а я плотнее обхватываю ногами его талию.

Холодный край прилавка просачивается сквозь мои леггинсы, и это потрясающий контраст с тем, как абсолютно горит мое естество.

‒‒ И что это?

Я краснею, даже если он этого не видит, потому что мысли о наших молодых годах заставляют меня сходить с ума от вожделения. Мы были животными, нас всегда тянуло друг к другу.

‒‒ Помнишь вечеринку на Хэллоуин в доме лакросса за пределами кампуса? У них было желе с Everclear , и все пытались прыгнуть с крыши в бассейн?

Это была дикая ночь, которая затуманилась в моей памяти. Но, черт возьми, я помню, как вернулась в спальню Пакса.

‒‒ О, черт, да... мой друг Бобби чуть не сломал себе шею, делая это. ― Он поднимает голову и смеется, и я вижу, что он перенесся в ту ночь.

‒‒ Ты помнишь, что мы делали той ночью в твоей спальне? ― Я дьявольски улыбаюсь, и мои соски начинает покалывать от воспоминаний.

Я вижу, как шестеренки работают в мозгу Пакса, а потом понимаю это в тот момент, когда они все одновременно щелкают.

‒‒ Бл*дь... это было горячо. Черт, я и забыл об этом.

Я киваю, зная, что он думает о том же, о чем и я.

‒‒ Что ты скажешь, если мы попробуем, по старой памяти?

Пакс запускает руки под мою футболку с длинными рукавами, заставляя меня дрожать от желания.

‒‒ Я уже не тот цыпленок, каким был раньше, детка. Я уже старик, а вдруг я сломаю бедро.

Я усмехаюсь.

‒‒ Я думаю, что мы недавно испытали пределы этих бедер, и считаю, что ты будешь в полном порядке.

Его руки поднимаются вверх, находят путь к моим обнаженным грудям, и Пакстон перекатывает каждый сосок между пальцами.

Губы обрушиваются на меня с полной силой, и я думаю, что убедила его, потому что мы набрасываемся друг на друга посреди кухонной стойки, прежде чем я успеваю это понять.

Жар лижет мой позвоночник, проходит через плоть моих бедер, обжигает мои щеки. Внезапно моя одежда кажется слишком тесной, она обжигает меня, и мне нужно ее снять.

Я не уверена, кто начал раздеваться, но за рекордное время мы сбросили всю одежду, и я думаю, что Пакс разорвал мое нижнее белье в процессе. Кто знает, кого это волнует. Моя голова кружится, и все, на чем я могу сосредоточиться, ― это клубок потребности, скопившийся в моей глубине. Он повсюду, кусает мою шею, сосет мои покалывающие соски, двигается вниз по стойке, его колени ударяются о деревянный пол, когда он раздвигает мои бедра вокруг своей головы.

‒‒ О, черт! ― Я оттолкиваюсь от прилавка, даже не смущаясь проклятия, которое только что сорвалось с моих губ.

Пакстон пожирает меня заживо, его зубы царапают мой набухший бугорок и почти отправляют меня за грань. Я вижу, как его правая рука исчезает, а затем его мышцы начинают работать. Понимаю, что он дрочит, наслаждаясь моим телом, и это так горячо, что оргазм настигает меня еще до того, как я успеваю сделать глоток воздуха.

Я извиваюсь, хватаясь за край стойки, чтобы удержаться в вертикальном положении или не рухнуть и не причинить себе боль. Моя кульминация ― это белая горячка, из-за которой мое зрение расплывается, а все конечности поют от экстаза.

Я едва в сознании, когда Пакс встает, хватает меня и двигается к стене. Инстинктивно мои ноги обхватывают его за талию, и я прижимаюсь губами к его шее, ожидая вторжения.

Он приходит с ожогом и двумя стонами удовольствия, эхом разносящимися по темному, тихому дому.

Пакс не нежен. Он пронзает меня, прижимая к стене, и то же самое изысканное чувство, которое я испытывала все эти годы назад, проносится по моему телу. Он шепчет мне на ухо, пока трахает меня, и это так и есть ― трах.

‒‒ Твоя киска похожа на гребаные тиски.

‒‒ Кричи для меня, детка.

‒‒ Кто единственный, кто знает, как тебя трахать?

И пока он говорит со мной непристойности, он хватает меня за шею, глядя мне прямо в глаза.

Это похоть, но это также и любовь.

И Пакстон ― единственный мужчина, к которому я когда-либо буду испытывать и то, и другое.

ГЛАВА 32

ДЕМИ

‒‒ Дорогая, почему бы тебе не изменить цвет краски? Приятный желтый оттенок сделал бы это место ярче.

Моя мама ходит по моему кабинету, осматривая каждый уголок. И доводит меня до того, что хочет убедить меня перекрасить в желтый цвет.

‒‒ Мне нравятся мои белые и бежевые цвета, но спасибо, мам. ― Я поворачиваю голову обратно к компьютеру, лихорадочно проверяя, нет ли причин, чтобы извиниться и вернуться к работе.

Раз в две недели она приносила мне обед из моего любимого еврейского гастронома рядом с их домом, и мне нравилась еда и ее компания.

Примерно на полтора часа.

После этого я хваталась за соломинку, чтобы заставить ее уйти. Не поймите меня неправильно, я до смерти люблю свою маму, но ее ворчание может меня утомить.

Мои сотрудники понятия не имеют, о чем я говорю. Каждый раз, когда она приходит, у нее есть объятия и конфетка для каждого из них. Иногда она приносит обед для всего офиса и рассказывает всем истории, от которых мои сотрудники катаются по полу от смеха.

‒‒ Кстати, Пакстон передает тебе привет. ― Она произносит это таким образом, словно это такая же обыденность, как сказать, что она занимается йогой.

Я чуть не выплевываю чай со льдом, который она принесла для меня.

‒‒ Что?

‒‒ О, да, я заходила к нему в квартиру, чтобы принести хлеб, который я вчера испекла.

Официально, моя мама влюблена в моего парня-язычника.

‒‒ Мам, ты не можешь просто... ― Я обхватываю голову руками.

Я любила ее, готова была на все ради нее. Но от ее ворчания и вмешательства у меня начиналась мигрень. Не то чтобы между мной и Паксом было что-то не так, но... я не уверена. Может быть, мне пока не хотелось никого приближать к нам, потому что мы так наслаждались обществом друг друга. Я хотела остаться в этой фазе медового месяца немного дольше, прежде чем мы начнем приходить домой и жаловаться на работу, или на пробки, или почему в раковине грязная посуда.

‒‒ Что? Я не понимаю, в чем дело, Деми! Он часть твоей жизни, поэтому я хочу, чтобы он был частью нашей. И он не возражает, мы сидели и болтали почти два часа. Он рассказал мне о своих родителях, о своей отставке... он очень милый мальчик, ты же знаешь.

Я знала, и мне пришлось улыбнуться, потому что моя мама могла заставить говорить кого угодно. Она, вероятно, могла бы заставить говорить и тех стоических охранников у Букингемского дворца, а молчание было частью их служебных обязанностей. Но я также не хотела, чтобы она узнала о нашем прошлом в колледже. Возможно, когда-нибудь я расскажу ей, но не сейчас.

‒‒ Что он сказал? ― Мне действительно интересно, что он ей рассказал.

‒‒ Мы немного поговорили об аварии, но в основном о том, что его родители привили ему в детстве. И о, он определенно хочет иметь детей после того, как повесит бутсы в этом году. ― Она подмигивает мне, как будто я должна начать отслеживать свой цикл овуляции в предвкушении.

‒‒ Мама, о боже... ― Я не могу ничего сделать, кроме как рассмеяться.

‒‒ Я думаю, ты должна родить троих, как здорово, когда вокруг бегают такие маленькие бубалы! ― Она хлопает в ладоши, как будто уже сейчас представляет себе это.