Казакевич был демобилизован и вернулся в Москву 28 февраля 1946 года. Надежды на большую книгу оправдались. В сущности, ее и составили написанные одна за другой повести о войне, а также романы - один, задуманный еще в армии, и другой, прямое его продолжение. Между ними есть глубинная внутренняя связь. В них последовательно развивается одна и та же тема "человек на войне", взятая с нравственной стороны, открыт и художественно исследован тип героя - "рыцаря без страха и упрека", обнаруживший тягу писателя к прекрасному.
Советская литература сразу после окончания войны поставила перед собой гигантскую задачу осмыслить ее итоги, разобраться в истоках невероятной стойкости и безграничного самопожертвования советского человека, измерить цену победы, извлечь духовный опыт, исторический опыт для последующего развития человечества.
Общая задача решалась по-разному, в книгах разных по масштабам и по подходу к материалу. Одни носили мемуарно-хроникальный характер, представляли собой очерковый жанр, покоряя читателей подлинностью судеб и событий ("Люди с чистой совестью" П. Вершигоры, "В Крымском подполье" И. Козлова, "Подпольный обком действует" А. Федорова). Другие, отправляясь от реальных фактов, искали выход к обобщениям в вымышленных сюжетах и образах ("Знаменосцы" О. Гончара, "Ночь полководца" Г. Березко и др.). Читателям полюбилась "Повесть о настоящем человеке" Б. Полевого, сумевшего использовать исключительную судьбу, чтобы рельефно показать наиболее типичные черты советского, воистину настоящего человека. Но по достоинству были оценены и попытки литературы показать героическое в обыкновенном, в буднях войны, в ее повседневной прозе. О плодотворности этого пути можно судить по повести В. Пановой "Спутники".
В мощном хоре послевоенных голосов отчетливо, сильно зазвучал и голос Казакевича. Его неповторимые оттенки слышны уже в "Звезде", принесшей писателю известность. С этой повести и начался новый Казакевич. Он знает, что такое пекло войны, соизмеримое с кругами дантова ада. Но в трагический мир входит с любовью и чувством восхищения советским человеком, чтобы утвердиться в понимании главных ценностей жизни. Казакевича и прежде влекли к себе незаурядные личности, героические судьбы, он искал их в истории. Война открыла ему таких героев в современности, предъявив к человеку высочайшие требования, призвав к действию все лучшее, чем богат народ.
"Звезда" посвящена разведчикам. Выбор подсказан не только фронтовой биографией писателя, но и художественными соображениями. Учтен особый драматизм и своего рода парадоксальность положения разведчика. Выполнение воинского долга для него дело будничное, но одновременно всегда связано с экстремальными ситуациями, ближе других ставит его к смерти, заставляет "вечно быть у нее на виду". Разведчик обладает свободой, немыслимой в пехотной части, его жизнь или смерть зависит прямо и непосредственно от его инициативы, самостоятельности, опытности, надежности, ответственности. В то же время он должен как бы отрешиться от самого себя, быть готовым "в любое мгновение исчезнуть, раствориться в безмолвии лесов, в неровностях почвы, в мерцающих тенях сумерек".
С высокой ролью каждого сочетается необычайная роль спайки в группе, взаимодействие и взаимопонимание ее членов, составляющих как бы один организм.
Все это отразилось в сюжете повести, в расстановке персонажей, в их отношениях друг с другом.
В описании событий писатель точен и деловит. В повести обнаруживаются следы приказов и распоряжений, разведсводок и оперативных донесений, боевых характеристик вражеских частей и протоколов допросов военнопленных, - в свое время они прошли через руки Казакевича или составлялись им самим и могли бы образовать документальный пласт повести. Но писатель скрыл его, сделал незаметным, растворил в общей поэтической задаче. Прав был А. Твардовским, который увидел у Казакевича новую ступень освоения материала Великой Отечественной войны в "художественной организации материала, независимой от паспортной подлинности имен героев, календарной точности времени и географической - места действия";* это и привело к созданию "блестящего образца жанра собственно повести".
_______________
* Воспоминания о Э. Казакевиче, с. 5.
Прозаическое, "деловое" начало органически переплетено с поэтическим. Одно просвечивает через другое. Писатель охотно пользуется понятиями и терминами военного быта, когда оттеняет будничность того, что происходит; прибегает к языку воинских уставов и, хотя называет его торжественным, выделяет курсивом, но имеет вполне конкретное, прозаическое содержание. Он не боится ввести в повествование цифровые обозначения войск противника, конкретные (и вполне реальные) имена главарей, употребив их затем в нарицательном значении "карьеристов и карателей, вешателей и убийц".
Однако с "прозаизмами" в повести соседствует язык, высвечивающий поэтическое содержание реальной жизни. Он словно совершает некий сдвиг в границах изображаемого, укрупняет его, придает ему небудничный характер.
Автор замечает, что "при безжизненном свете немецких ракет" разведчиков словно "видит весь мир", но изображает их так, будто их и в самом деле "видит весь мир". Позывные разведгруппы и дивизии - Звезда и Земля - получают условно-поэтическое, символическое значение. Разговор Звезды с Землей начинает восприниматься как "таинственный межпланетный разговор", при котором люди чувствуют себя "словно затерянными в мировом пространстве". На той же поэтической волне возникает и ассоциативный образ "игры" ("древней игры, в которой действующих лиц только двое: человек и смерть"), хотя и за ним вполне определенный смысл - на крайней ступени смертельного риска слишком многое принадлежит воле случая и ничего нельзя предугадать.
О выполненном задании читаем: "Так ширились круги вокруг Травкина, расходясь волнами по земле: до самого Берлина и до самой Москвы". В масштабах дивизии, корпуса, армии, фронта это имеет свое конкретное наполнение, но не исчерпывается им. Поэтический образ заставляет думать об общечеловеческом, непреходящем значении подвига Травкина и его товарищей, о том нравственном значении, которое не знает границ времени и пространства.
