– Варится? Я ведь яичницу жарила, – поправила меня Ульяна.

– Вот видишь, ты забыла, что хотела сварить яйца всмятку, но потом передумала, потому что не любишь их есть второпях и без соли. Но твой мозг всё помнит.

Я предлагал ей самый простой, и, как говорит мой друг Руслан, самый "квадратный" пример. Мне казалось, что так будет проще, а начинать надо с самого простого. Впрочем, иногда простым лучше и ограничиться, чтобы не плодить сущностей, особенно, если у тебя их, на самом деле, нет.

Она не верила мне или думала, что я шучу. Но я говорил абсолютно серьёзно. Я вообще заметил, что со своими снами мне договориться проще, чем с другим человеком. Вернее, было проще…

Как многого я не замечал: не замечал, что мои фантазии выходят из моего подчинения, что моя девушка уходит от меня, и ещё чего-то очень важного…

– Послушай, – заговорила Ульяна, – я не готова обсуждать с тобой твою бессмысленную теорию о снах, тем более что она абсолютно не оригинальна, я хотела, чтобы ты всего лишь обнял меня и сказал, что всё будет хорошо и что ты всегда рядом. Знаешь, это совсем не сложно. Но тебе больше нравится разглагольствовать о снах, – и раздраженно уткнулась в планшет. – В ванной, кстати, кран течёт, ты не мог бы починить?

И я устремился в ванную комнату. Устремился неторопливо, по дороге представляя себе, как чиню смеситель, а тот срывается и окатывает меня горячей водой, но невероятным усилием мне удается поставить смеситель на место. И вот я стою в ванной комнате, ошпаренный кипятком, без рубашки, в красивом джинсовом комбинезоне, а в двери плачущая Ульяна, которой ужасно стыдно.

Кран не тёк. Я открыл, поочерёдно, горячую и холодную воду, потом закрыл. Включил душ и в этот момент в меня ударила струя горячей воды. Попытки поставить смеситель на место ни к чему не привели, и мне пришлось перекрыть воду в стояке. Когда обваренный горячей водой, мокрый и растерянный, я обернулся, Ульяна действительно стояла в проёме двери. Правда смотрела она не на меня, а на залитый пол ванной комнаты, и стыдно было мне.

– Я думаю, что лучше вызвать сантехника, – сказала она, недоуменно качая головой. – Ты сам позвонишь, или лучше мне?

И, не дожидаясь моего ответа, она пошла в комнату за телефоном, а я смотрел на сорванный смеситель, на воду на полу, на разбросанные повсюду флаконы с шампунем, гелем для душа и кондиционерами для волос, и пытался понять, как так получилось.

Меня нельзя назвать мастером на все руки, но когда-то этот смеситель я сам и поставил. Поставил, не перекрывая воды в стояке, потому что вентиль там от времени поизносился и не закрывал воду до конца, сделал всё очень оперативно, и с минимальными потерями. Воды, во всяком случае, было гораздо меньше.

С самого раннего детства, я умел собрать и разобрать электрический штепсель или розетку, мастерил в институте кипятильники из бритвенных лезвий, и ещё ребёнком провел себе в комнату телефон, втайне от родителей. Телефон, кстати, собрал сам, из старой трубки и диска для набора номера. Но в последнее время у меня всё валилось из рук: дрель, если я сверлил дырку в стене, упиралось сверлом в арматуру и не желала двигаться дальше; торцовый ключ, когда я пытался снять крышку двигателя, становился мягким, как масло и свободно проворачивался, не желая открутить болт; падали из рук чашки, просыпалась соль и крупы – вещи совсем перестали мне подчиняться. Разумеется, я винил китайские электропатроны, продавцов инструментов и производителей всего, что меня окружало. Сетовал на возраст и невнимательность, на кривые свои руки, на усталость… Но иногда возникало чувство, что дело, всё-таки, не только в этом, что я становлюсь лишним в этой, когда-то понятной и родной реальности, что сначала люди, а потом и вещи начинают видеть во мне чужака, или вовсе перестают замечать. Но я тут же гнал эту дурацкую мысль и искал более правдоподобные объяснения.

– Ты можешь подойти? – услышал я голос Ульяны из комнаты. И мне показалось, что я не хочу этого разговора.

Панург

– Панург! Тебя ищет Мадлен.

Кто это кричал? Какой-то ребёнок. Может это ребёнок его, Панурга? В этом он не был уверен. Совсем не был уверен.

Мадлен…

Как же так случилось? То ли слова Пантагрюэля подействовали на него, то ли он неправильно понял своего друга и благодетеля.

Впрочем, каких советов только не давали Панургу! Все эти советы были исполнены заботы, изложены они были красивым слогом, но противоречивы по сути. А вот слова самой Мадлен были неясны по форме и, казалось бы, оставляли выбор за Панургом, но, в то же время, категоричны по сути, и выбора ему не оставляли совсем. Так Панург женился.

Но дело-то было вовсе не в Мадлен, дело было в том, что величайший хитрец и пройдоха, каким мнил себя сам Панург, неунывающий шутник, избегнувший всевозможных бед и неприятностей, находился в самом трудном положении и не знал, что делать.

Если бы Пантагрюэль был бы рядом, если бы он только спросил, в чем причина этого самого затруднения, если бы хоть кто ни будь из бывших его друзей и собутыльников поинтересовался, отчего Панург так грустен и чем он так озадачен, то что бы мог им ответить Панург? Он знал, что беда подошла к нему совсем близко, знал, что перед ним стоит проблема самая трудная из всех встречавшимся на его жизненном пути, но он не видел её. Чувствовал её зловонное дыхание, слышал грозную поступь её шагов, вздрагивал от мерзких её прикосновений, но не мог разглядеть. А как можно описать то, что ты не в силах рассмотреть?

– Панург! – это был уже голос самой Мадлен. Уж её-то Панург видел хорошо. Его жена не пряталась от него. Да и смотреть на неё, чтобы описать словами, не было никакой необходимости. Иногда, она меняла платья и причёску, покупала новую обувь, красила щёки теми или другими румянами, но выражения лица, когда она смотрела на Панурга, не менялось никогда. Это выражение не надо было видеть лишний раз, чтобы угадать настроение самой Мадлен.

– Панург, будь ты неладен! Что же ты не бросился в воду сам, много лет назад, вместо самого красивого и крупного барана? Всё стадо приняло бы тебя за своего и последовало бы твоему примеру, ибо ты и есть самый главный баран на этой земле.

Эту проблему в виде своей благоверной, Панург тоже не мог решить, но от неё он мог, по крайней мере, удрать, что он, не задерживаясь, и поспешил сделать.

Рассуждал он следующим образом: до ближайшей корчмы быстрым ходом идти ему было десять минут, а Мадлен там окажется, не ранее чем через тридцать. За это время он успеет выпить не менее двух кружек пива, что даст ему силы дойти до следующего кабачка. И так они будут кружить по округе до самого вечера: он – поглощая пиво, вино и окорок, она – разыскивая его и жалуясь каждому, кто встретится, на свою нелёгкую долю и Панурга. К вечеру же каждый получит своё, и, утолив свои потребности, у них не будет ни сил, ни желания скандалить. Оставался вопрос, чего именно хотела от него супруга в этот раз, но выяснять это у храброго Панурга не хватало мужества.

Голос

Можно было бы сказать, что я зол? Нет, во мне боролось много чувств: злость, растерянность, жалость к самому себе. Смешавшись, как смешиваются на холсте краски, они выдали не некий замысловатый цвет, а банальное грязно-бурое раздражение, которое мне некуда было выплеснуть. Я пытался отвлечься от неприятного разговора, который закончился мерзким скандалом, за который мне было ужасно стыдно, но в голове творилась такая чехарда, что мне стало казаться, будто я прислонился к замочной скважине двери в репетиционный зал, а внутри этого зала сумасшедшие музыканты репетируют и ругаются одновременно. Удрал из дома я не потому, что мне нужно было остыть и подумать, а потому что у меня кончились слова и аргументы. Я перестал понимать Ульяну, я перестал понимать самого себя, и в ту же секунду я оказался в открытом космосе, почувствовав, что воздух испаряется из каждой клетки моей кожи, и если я открою рот, то он вырвется из лёгких, и я задохнусь, а если не открою, то меня разорвёт на части. Уже выйдя на свежий воздух, я попробовал поразмышлять, отвлечься, позвать на помощь тех, кто живет в моей голове, но там никого не было, и меня тоже не было. Там царила пустота, как в старом, наспех покинутом доме, из которого увезли мебель и сняли оконные рамы. А снаружи свистел ветер. Не было повода для ссоры, не было причины убегать из дома, не было… Вообще ничего. Ни внутри меня, ни снаружи. Ветер эмоций ещё покружил в пустом доме обрывки старых газет и тоже улетел. Внутри стало тихо. И вдруг мне показалось, что кто-то зовет меня. Голос доносился из моей головы, но я точно знал, что зародился этот голос не внутри меня, он прилетел откуда-то извне. Осталось понять, откуда именно. Я зашагал в сторону леса: во-первых, потому что я жил недалеко от леса, а во-вторых, потому что вместе с голосом, который меня звал, я слышал шум деревьев. Быстрее всего в лесу можно было оказаться, если двигаться по улице, которая шла сразу за моим домом. Она собственно и оканчивалась лесом. Машин на дороге не было, и я побежал прямо по проезжей части. Бежать было тяжело и не только потому, что я давно этого не делал, мне казалось, что под ногами у меня не асфальт, а голая земля, на которой, время от времени, попадаются вкопанные в дорогу камни. Вдалеке слышался звон колокола и далёкий топот, как будто меня догоняют всадники на уставших конях. Я задыхался и, уже вбежав в лес, вынужден был опереться на дерево, чтобы перевести дыхание. Голос звучал то совсем близко, то затихая. Я не мог разобрать, приближается ли ко мне стук копыт или это стучит моё сердце.