***
Дорогая Софи, любимая моя, моя крепость, мое знамя, мой робкий олененок. Пишу тебе с огромной радостью в сердце. Мы победили! Я сейчас написал слово «победили» и произнес его несколько раз вслух будто, смакуя. Это слово слаще самого лучшего вина. Лишь твой поцелуй пьянит меня больше.
Четыре года. Я оборачиваюсь назад и не могу поверить, что прошло уже четыре года, с тех пор как я покинул вас с Луизой. Я хочу вернуть их все! Все четыре года, каждый день, каждое мгновение проведенное вдали от вас. До сих пор не могу поверить, что скоро смогу вернуться домой и обнять тебя. Я наверняка еще не раз скажу тебе об этом, но без вас, без вашей любви я не смог бы пройти через все это… Прости, я так волнуюсь, что никак не могу подобрать нужные слова!
Я возвращаюсь к письму на следующее утро. Вчера я был слишком переполнен чувствами и путался в мыслях. Я хотел начать новое письмо, но не смог сжечь или порвать то, что вчера написал. Пусть это будет для тебя чем-то вроде напоминания о том, что я испытывал в день, когда Война закончилась.
Впрочем, любезная моя супруга, давай говорить по делу: я не знаю, когда смогу приехать. Первая волна демобилизации, по слухам, должна начаться уже через неделю, но касаться она будет только подразделений передней линии – Боже храни французскую пехоту. Я же совершенно точно пока остаюсь здесь – в Аррасе.
Несмотря на то, что Война закончилась, работы у Жандармерии меньше не стало. Вот, в частности, полковник Батистини поручил мне расследовать дело капитана, которого обвиняют в неподчинении приказу о наступлении. Мое сердце стискивает отчаяние, когда я думаю о том, сколько людей погибло из-за этого приказа, Софи. Это не было необходимо… Прости, когда-нибудь я смогу рассказать тебе об этом, но не сейчас.
В прошлом своем письме ты справлялась о моем здоровье – у меня все хорошо. Была небольшая простуда, но на такие мелочи я стараюсь не обращать внимания. Нога почти не болит, только иногда по вечерам. Как ты? Ты жаловалась на головные боли – они по-прежнему мучают тебя? Как Луиза? Она смогла сдать таблицу умножения? Так много вопросов! Я очень соскучился по вам.
Ты спрашивала, нужно ли мне что-нибудь – насчет этого не беспокойся – у меня все есть. Господин Эмери по-прежнему увлечен сбором монет? Если да, то скажи ему, что скоро я, либо вышлю почтой, либо сам привезу ему несколько американских и австралийских долларов.
Ну вот, в общем-то, и все. Прости, что короткое письмо получилось, надеюсь, скоро мы сможем наговориться вдоволь.
С наилучшими пожеланиями, коммандан1 Лануа. Люблю тебя, вечно преданный тебе Огюстен.
PS: скажи Луизе, что я скоро вернусь домой. Хотя нет, она уже не совсем ребенок – лучше скажи, что я очень постараюсь быть дома к Рождеству. Обними ее за меня. Люблю.
Аррас. 12 ноября 1918 года.
***
Огюстен Лануа еще раз пробежал глазами письмо и, удовлетворившись написанным, вложил его в конверт. Коммандан был уже одет и готов к дороге до штаба 701-го пехотного полка.
Огюстен резко встал, но сильная боль в левой ноге опрокинула его обратно на стул. Лануа врал жене. Боль в перебитой осколком ноге мучила его едва ли не ежедневно, несмотря на то, что ранение, отправившее его в Жандармерию, случилось уже больше года назад. «После того, как отправлю письмо, нужно будет зайти к доктору Ренару – пусть вкатит мне морфин…» Доктор мог делать Огюстену до трех уколов в день. Лануа из всех сил старался не выбирать эту норму, ограничиваясь одной дозой перед сном. Но сегодня день предстоял длинный, а боль нещадно терзала его с самого пробуждения. Коммандан глубоко вдохнул и сделал еще одну попытку встать. Он заскрипел зубами от боли, но устоял. «Так, теперь шаг. Молодец! Еще один, и еще…»
По пути к почте Огюстен решил, что может обойтись без укола. Каждый следующий шаг давался ему чуть легче, чем прошлый и вскоре он даже перестал морщиться от боли.
– Доброе утро, Безю.
– Так точно, господин коммандан, доброе и мирное.
Простодушный Безю расплылся в широкой улыбке.
– Это верно… Послушайте, Безю, мне сегодня нужно съездить в штаб 701-го пехотного, это в Сент-Омере. Полковник Батистини прикрепил ко мне вас.
– Конечно, господин коммандан. Когда отправляемся?
– Сколько времени вам нужно на сборы?
– Минут десять, господин коммандан.
– Хорошо, тогда жду вас здесь через десять минут.
Безю хотел было помочь Лануа забраться в салон служебного Рено, некогда служившего такси, о чем говорил характерный красный цвет кузова, но коммандан отстранил его и умостился сам. «Еще тридцати пяти нет, а уже носятся, как со стариком…» Огюстен в очередной раз ужаснулся мысли, что так теперь будет всегда, впрочем, незамедлительно подавил приступ жалости к себе и принялся набивать трубку. Вскоре над его головой начал подниматься дымок, постепенно заполняя собой салон даже, несмотря на отсутствие стекол.
Лануа еще не читал личное дело капитана Мишо, обвиняемого в невыполнении приказа и трусости. Предчувствия коммандана одолевали самые мрачные: «Не хватало нам еще после Победы показательные расстрелы устраивать…»
Вскоре автомобиль весело подпрыгивал на прифронтовых ухабах. Огюстен постарался успокоить ногу так, чтобы каждая кочка не оборачивалась мучением. Через полчаса они въехал в полосу, где совсем недавно шли бои, и Безю пришлось сбросить скорость, чтобы объезжать воронки на пути.
Трясти стало меньше, и Огюстен смог, наконец, обратиться к личному делу капитана. «Капитан Анри Мишо. Родился в Ренне в 1889-м году. В армии с 1913-го. Пехота. 701-й полк, командир 2-й роты. Поощрения, Военный крест с бронзовой звездой – получил в 15-м году, Воинскую медаль – в 17-м, тогда же удостоен медали «За военное ранение» и серебряной звезды на Крест. Характеристика за подписью полковника Дакса: храбрый, дисциплинированный, стойкий. Рекомендации к повышению. Поднялся с сержанта. Ранен в правое плечо в сентябре 14-го, осколочное ранение в 15-м – лишился трех пальцев на правой ноге, штыковое ранение в левое бедро в ноябре 17-го. Прошение о скорейшем возвращении на фронт от 15-го года. Очевидно, хотели комиссовать…»
Лануа отвлекся от дела капитана Мишо и осмотрелся вокруг себя. Его взгляду открывалась почти полностью безлесая земля испещренная воронками, бороздами и пустыми траншеями, щедро посыпаемая, к тому же, хлопьями снега. «Лет десять ведь ничего расти не будет…» Бои здесь шли еще совсем недавно, и чем дальше они будут ехать, тем более изнасилованной предстанет перед взглядом коммандана земля.
Огюстен отвернулся от безрадостного пейзажа и вернулся к капитану Мишо. «Дисциплинарный лист: только одна запись – драка с капралом Монсом в 16-м. Никакого наказания, кроме занесения в личное дело. Очевидно, ввиду заслуг лишь погрозили пальчиком…» Огюстен внимательно всмотрелся в фотокарточку Мишо. Тот имел густые черные волосы, бледную кожу и резкие черты лица, придававшие ему сердитый вид. «А ведь ты точно не трус. Не бывает у трусов такой биографии. Может быть, ты просто не справился с командованием?» – фотокарточка ничего не ответила на вопрос Огюстена, и он перевернул страницу.
Еще вчера вечером, получая от полковника Батистини личное дело Мишо, Лануа вложил в него рапорт полковника Бореля – действующего командира 701-го полка – о том, что одиннадцатого ноября сего года в 10 часов утра капитану Мишо было приказано атаковать позиции противника в районе Верт-Равине, занять их и удерживать, ожидая дальнейших приказов. Капитан Мишо отказался выполнить приказ и заявил, со слов курьера доставившего ему приказ, что «…не собирается гробить людей ради некрофильских фантазий Фош2» и, что полковник Борель и каждый стоящий над ним офицер могут «…засунуть себе этот приказ в задницу». «Какая изысканная точность формулировок и дотошность при составлении рапорта…»
