- Нет, - признался я. - Для меня, нет. Это было... Я боялся, что потеряю его снова.
- Так что ты гневался на отца?
- Да, кажется так. Да, гневался.
- Ты говорил ему, что ты чувствуешь?
- Нет, никогда. Я имею в виду, не было никакого обсуждения. Он решил, и это было все. О, я устал - оказывается я говорил. Я сказал, что мы не должны еще спускаться, но он возразил, что надо. Я не хотел, но не мог его переспорить, поэтому и не стал. Я просто понял, что у него своя дорога, поэтому начал снова возводить стены. Знаете, я позволил им упасть на время, но теперь он составлял планы возвращения и мне надо было снова защищать себя... - Я остановился отхлебнуть глоток воды.
- Он обратил внимание? Он заметил изменение в твоем поведении?
- Не вижу, как он мог пропустить это. Некоторое время я был настоящей сволочью.
- Понимаю.
Наступила тишина. Пока до меня не дошло. Это был не только гнев Мэгги. Или жалость мамы. Это был и я. Моя обида. Именно это он пытался сказать мне в тот последний день на вокзале? Я тоже заставил его уехать?
- О чем ты сейчас думаешь?
- Ни о чем, - сказал я. - Просто хочу знать, на кого я должен был гневаться. На папу? Или на себя? Он был там, где я в нем нуждался. Но меня не было там, где он нуждался во мне. Я бросил его, потому что... потому что... - Лицу стало жарко. Признать это было тяжелее всего. Я чувствовал комок в горле. - ... я думал, он снова начинает не подпускать меня и я хотел не подпускать его первым: показать ему, на что похоже это чувство, показать, что он не может так меня дергать! Я имею в виду, что любой другой может, но не мой папа! Это было не честно! - Я снова начал кашлять, в глазах плыло. Я потер их ладонями, поняв, что начинаю плакать, потом сломался и разревелся, как ребенок.
Доктор Дэвидсон терпеливо ждал. Наконец, он спросил: - Ты в порядке?
- Нет, - сказал я, но был в порядке. Я чувствовал облегчение тем, что наконец высказал это вслух. Словно освободился от большого давления, о котором не знал, пока не дал ему словесную форму. - Да, - сказал я, - я в полном порядке. Ну, немного лучше, в любом случае. Я не понимал, что живу с такой... виной.
- Не просто виной, Джим. С гневом тоже. Ты носил свой гнев слишком долго, Джим, он стал чертой характера. Он часть тебя. Моя работа - помочь тебе преодолеть его. Если ты этого хочешь.
Я обдумал это: - Не знаю. Иногда я думаю, мой гнев - все, что у меня осталось.
- Может, оттого, что у тебя нет опыта в переживании такой же силы. Ты любил когда-нибудь?
Я покачал головой.
- Наверное, тебе надо бы подумать об этом, посмотреть, каким должен быть влюбленный. Мы можем поговорить об этом в следующий раз.
- В следующий раз?
- Если хочешь. Можешь вызвать меня в любое время, когда захочешь. Я здесь для этого.
- О, я думал, что это одноразовый разговор.
- Не то чтобы так...
- О, - сказал я. И потом добавил: - Спасибо вам.
29
На обед был толстый бифштекс (слегка недожаренный), настоящее картофельное пюре, зеленый горошек (с растаявшим маслом), свежий салат (к зеленому супу) и шоколад. Вся моя любимая еда. Даже армейские интенданты не могут нанести чересчур большого ущерба хорошему бифштексу. Хотя пытались.
Я беспокоился о Теде. Хотел бы я знать, где он и чего он теперь постигает. Или кого.
Я был не способен оставаться с ним на уровне. И знал почему.
Пол Джастроу сказал мне однажды - я не помнил спор, но запомнил оскорбление: - Эй, Маккарти - есть люди и есть гуси. Ты гусь. Хватит прикидываться человеком. Ты никого не обманешь. Кто-то рядом засмеялся, так что всякий раз, когда Пол хотел развеселить, он поворачивался ко мне и начинал крякать, потом поворачивался к друзьям и объяснял: - С ним надо говорить на его языке, если хочешь, чтобы он понял.
Я не понимал, почему он выбрал меня целью подобного унижения, пока много позже не увидел по TV одного комика, который делал то же самое с ничего не подозревающим зрителем. Это не было личным, он просто использовал парня - тот был тем, кого бьют резиновым цыпленком. А этот - когда падает ... Пол имитировал этого комика. Может, он не рассматривал это личностно - просто как легкий способ развеселить. Но никто не разделил со мной шутку. Поэтому я не смеялся. И хотя я все понял теперь, в ретроспективе, все же это не смягчает боли. Я все еще чувствую ее, я все еще слышу смех.
Кажется, более всего уязвляло, что я боялся - это может оказаться правдой.
Я поглядел на полуоконченый бифштекс. Я хотел бы разделить еду с кем-нибудь. Нерадостно есть одному.
Я оторвался от стола. Я больше не был голоден. Я не любил тратить еду попусту, но ...
... и тут я остановил себя и даже громко рассмеялся. Больше не было голодающих детей в Африке, в Индии, в Пакистане, или где-то еще! Никто нигде не голодал. Если было что-то хорошее в чуме - она покончила с мировым голодом. Не имело значения, оставлю я этот бифштекс недоеденным или нет. Теперь бифштексов хватало на всех. Бифштексы можно тратить! Понимать такое было жутковато.
Все же оставлять что-нибудь в тарелке мне было не по себе. Старые привычки умирают с трудом. Если привык думать определенным образом, то продолжаешь думать так, даже когда так больше не имеет смысла думать?
Хм.
Я думал, как гусь? В самом деле? Я продолжал упорствовать в гусизме, потому что не знал, как поступать иначе? Это было очевидно для окружающих?
Может, мне надо перестать быть собой на время и начать быть кем-нибудь еще - у кого не будет так много хлопот, как у меня.
Я не был больше голоден. Я встал, отнес поднос к окошку и покинул интендантство.
Может, у меня смешная походка. Дело в том, что я низкорослый, и качусь по полу, как колобок. Я выгляжу как гусь? Может, я смог бы научиться ходить иначе, если бы чуть выпрямиться и перенести центр тяжести с потрохов на грудь? - Бац! Я извиняюсь. - Я так увлекся походкой, что не глядел по сторонам, и врезался прямо в молодую женщину. Бумц!... - О - я очень извиняюсь!
Это была Марсия. Тонкая девушка с большими темными глазами. Из автобуса. Полковник Паяц.
- Привет..., - я искал слова. - Э-э, что вы здесь делаете?
- Подкармливаю пса, мне дают остатки. - Она показала сверток, который несла.
Я подержал для нее дверь. Она прошла, не сказав спасибо. Я следовал за ней.
