Позади дома раскинулось звездное море, живое, укор мертвому морю на земле; насмешка вечности, их сияния, неприступности. Никогда ночь в городе не сравнится с ночью за его пределами: казалось, мрак имел плоть, был живым, мягким. Он дышал ветром, пел стрекотом сверчков и ночными птицами песни, понятные лишь ему одному. Как неохотно ночь расступалась перед ним. Вскоре появились первые очертания дома. В этой глуши он казался ещё более пустым, потерянным, и в то же время только здесь, меж двух морей, он мог обрести такую силу.

Мягкий свет едва выхватывал окружение: деревянное, ветхое крыльцо, наверняка сделанное из карагача, который только и мог поселиться в этой скупой местности; крохотная, приземистая табуретка стояла возле пепелища огня; рядом примостилось ведро.

Украдкой, ощущая себя воришкой, Рэй подошел к ведру. В темноте оно казалось пустым. Он поднял его и наклонил к свету: на самом дне зазвенели ракушки, перламутровые раковины и черепаший панцирь. Ночь, хоть и живая, не сумела скрыть этот звон, похожий в тишине на колокол. Вдруг в окне скользнула тень. Человек! Сердце замерло. Рэй будто сделался сухим, легким тростником; он чувствовал, что вот-вот его сдует ветер. По коже гулял холод.

"Что делать?! Что сказать? А вдруг последует выстрел?" ─ мысли метались в голове, как перепуганные птицы. Рэй знал людей. Он знал на что пойдет человек в такой глуши; сколь часто он сталкивался с недоверием, не понимал его, однако и сам никому не доверял.

Он обронил ведро. Ракушки упали на песок, панцирь покатился и скрылся в темноте. Бежать! Бежать от человека. Рэй чувствовал себя зверем, которого охотники загоняли много дней.

─ Нет, ─ понял он, ─ бежать больше нет сил.

Он принял свою участь, какой бы она не была. Дверь слегка приоткрылась. Узкая змейка света скользнула по его грязным ботинкам, по обшарпанной, пыльной одежде, по бородатому, точно у медведя, лицу. Черные, совиные глаза сжались, раненные, выжженные.

─ Кто здесь?

Женский голос. Как давно он его не слышал. Каким чуждым он казался; пластика на радиоле.

Голос повторил, взволнованнее: ─ Кто здесь? Отвечайте!

Рэй различал эти ноты, которые бы упустили многие. Изгнание, отторжение самого себя человеку, его обществу, сделало слух чутким к голосам, глаза зоркими и внимательными к лицам, губам, морщинам и рукам. Только сердце оставалось прежним: атрофированное, недоверчивое, враждебное. Обиженный ребенок, запертый в клетку из костей, скрытый вуалью плоти. Сейчас оно капризничало, то ныряло в холод, ужас, пытаясь утопиться, то беспомощно болтыхалось, пытаясь жить.

Рэй собрался с силами. Он страшился раскрыть рот, исторгнуть давно забытые слова.

─ Я… ─ только и смог проговорить он.

─ Кто ты? Что тебе нужно? ─ голос явно принадлежал девушке. Все это походило на приручение зверя, только вот и она, и он были дикими волками, волей случая встреченные друг другом на стыке морей.

─ Устал. Хочу пить.

Дверца приоткрылась чуть сильнее.

─ Если я дам тебе воды, ты уйдешь?

─ Уйду, ─ сказал Рэй.

Девушка исчезла. Очаг, тепло были так близки, и так недосягаемы для таких как они.

И вот, солнце вспыхнуло посреди ночи. Она стояла на пороге. Огонь рисовал её единственной краской, но то был самый красивый цвет, который только видел Рэй. Никогда он не повторится на горах, холодных, продрогших камнях; среди быстрых вод и россыпи алмазных снегов. Нет, этот цвет жил, искрился, пах цветами, имел звук весны, капающей оттепели, ощущение теплой воды далеких океанов. Только на румянце кожи он мог проявить себя, на совершенном из полотен, сотворенных природой. Разве могло что-то сравнится с человеческой кожей, мелкими волосками на ней? С ореолом, будто горящих вспышкой молнии, волос. Рэй знал, хотя уже и с трудом помнил, какие же на ощупь волосы. Принадлежащие другому человеку.

В тонкой фарфоровой руке она держала жестяной стакан.

─ Пей сколько захочешь и уходи.

Он боязно приблизился. Неуверенно взял стакан. Она тут же спрятала руку под другой, заперев себя этим жестом. Рэй поднес железку к губам. Влага коснулась сухих губ. Он растаял. Пил жадно, забыв все на свете. Жизнь возвращалась с каждым глотком.

Спустя какой-то миг он протянул ей её же дар.

─ Ещё воды!

Рэй не чувствовал ни смелости, ни наглости. Животное не способно испытывать это.

─ Подожди…

Взяв стакан она, казалось, исчезла на целую вечность. Бесконечность, заполненная ожиданием. Тюрьма.

Наконец она вышла, хотя не прошло и минуты. На этот раз она поставила керамический кувшин на крыльцо, рядом все тот же стакан.

─ Не прихвати кувшин с собой, ─ сказала девушка недовольно и захлопнула дверь.

Где-то внутри скрипуче застонала щеколда. Свет лился всю ночь. Рэй хотел уйти, даже когда утолил жажду. Несколько раз он различал в тени на земле её силуэт. Он не знал сколько времени просидел так ─ в подобным местах оно растягивалось, пока не исчезало вовсе. Звезды на небе не имели власти отмерять секунды, только тысячелетия.

Сидя на крыльце, он уснул, глядя не на звезды, на этих стражников пустоты, не в даль, куда направлялся без цели, а на продолговатую тень девушки на земле.

Солнце застало его спящим. Какая-то мелкая букашка ползала по носу, перебираясь к губам. Сквозь сон Рэй смахнул её, и уже не сумел заснуть: через закрытые веки просачивался свет, жар той печи, что пылала где-то вдалеке, безразличная к человеческим проблемам. Как хорошо, подумал он, что солнце так далеко. Будь оно хоть на километр ближе… Бездумное, безвольное сердце, что дарило жизнь миллионам, а другим миллионам ─ было песчинкой на ночном небе ─ сейчас оно обжигало, покалывало глаза лучами-спицами. В воздухе пахло потом, пылью. Далекий ветер-странник приносил какие-то редкие запахи цветущих трав, не то чертополоха, не то можжевельника. Даже если и есть эти цветы, они далеко, решил Рэй. Дрем отпускал его из своих объятий, неохотно, как женщина расстается с любимым, провожая его в изгнание.

События прошлого дня теперь виделись сном. Что было в том сне? Дом. Вода. Девушка. Простые, оборванные слова, разрозненные образы, но каждый ─ как веревка, за которую можно ухватится при падении.

─ Эй ты! ─ прозвучал громкий голос. ─ Почему ты все ещё здесь?

Солнце исчезло. Рэй открыл слипшиеся от пыли глаза: она расцвела перед ним в этой мертвой пустоши. Тюльпан. Стройная, хрупкая, казалось, лишенная силы сопротивляться грубому миру, но отчего-то такая сильная над ним. Легкое, потрепанное платье развевалось бирюзовым флагом, парусом её невинности, непогрешимости; порой выхватывало силуэт бедер, талии… Ветер с трудом запускал свои пальцы в её волосы ─ Рэй ощущал, как они обжигают его взгляд, манят, а следом оставляют нестерпимые ожоги на сердце. Густое пламя, вылитое из раскаленной меди. Но в то же время он слышал как они шелестели, мягкие и влажные, точно осенняя листва, какая ещё не успела опасть. Казалось, в них способна найти убежище мелкая птица, исчезнуть, потеряться…

Рэй и сам чувствовал что теряется в них; в волнах её платья, в обиженных, детских глазах лисицы. Настоящие перламутровые камни, дар моря.

Она ткнула его палкой.

─ Ты живой вообще? Как ты говорил тебя зовут?

─ Рэй, меня зовут Рэй. Я просто не смог уйти. Не было сил.

Окинула его взглядом. Сколько же красоты и недоверия таилось в нем. Испуганная лиса. Смотрела на его потрепанный не то балахон, не то куртку; на изношенные ботинки, на густую, заросшую голову.

─ Ты издалека.

─ Я не помню откуда вышел. Это было так дано…

Девушка смотрела с недоверием; точно животное, она принюхивалась к нему, пыталась узнать правду, опасность. Он поднялся с крыльца. Высушенное солнцем и ветром дерево пахло по-особенному. Запах был знакомым, даже родным.

─ Просыпайся уже. Пойдем за едой.

Какое-то время они шли молча, по дну высохшего моря. Из-за соли все оно превратилось в одно большое зеркало; стояла невыносимая жара. Лучи не рассеивались, они отражались каждым крохотным кристаллом. Небо с самого утра было чистым, а оттого неумолимым к тучам, тени, дождю.